Лев Гурский - Есть, господин президент!

• Название: Есть, господин президент!
• Автор: Лев Гурский
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 5-94117-121-8

Может ли средневековый манускрипт повлиять на исход президентских выбо—ров в России начала двадцать первого столетия? Может, если создатель древней рукописи — знаменитый алхимик, проникший в суть вещей, а сочинитель романа обо всех этих событиях в нынешней Москве — Лев Гурский, автор популярных иро—нических триллеров «Перемена мест», «Траектория копья», «Никто, кроме прези—дента» и других. Как и в предыдущих книгах Гурского, сюжет тут балансирует на грани реальности и вымысла, и неизвестно, чего больше. Как и прежде, книга насе—лена множеством эпизодических героев; прототипы большинства из них всем из—вестны, но меньшинство еще нуждается в расшифровке… Что же касается двух главных разнополых персонажей романа — специалистки по ресторанному бизне—су и ближайшего советника президента России, — то они будут с разных сторон, от страницы к странице, приближаться к разгадке. Однако главные тайны окажутся, конечно, скрыты вплоть до самого финала.

---

Эх, кабы у проекта «Погодин» была хоть треть, хоть четверть дивной олялинской фактуры! Я за месяц слепил бы из Тимы первостатейного вождя окаянных масс — Мандела и Валенса отдохнут. Но к сытой роже Погодина харизму народного заступника даже на аркане не подтащишь. Невозможно убедить Шервудский лес, что у Робин Гуда есть второе имя Бобин и фамилия Барабек. И что ему положено быть толстым и прожорливым. Больше всего Тима смахивает на отъевшегося хомяка. Примерно такой же, только размерами помельче, был у меня в детстве. Везде пачкал, шуршал по углам и что-то упорно жевал двадцать четыре часа в сутки.

Хомяку, правда, хватало рыжей шерстки, а Погодин носит сине-зеленый костюм английского сукна, красный шелковый галстук в горох, золотые часы от Картье и мобилу с платиновой панелью. Вдобавок он вечно хвастается, что в своей Дипакадемии овладел, кроме обязательного английского, еще двумя языками: французским и испанским. Может, не врет, подлец, но толку-то! Знание языков вероятного противника нашему кандидату-патриоту сейчас гораздо полезней не светить. Все, что Тиме необходимо, — это бюрократический новояз на базе русского и, разумеется, матерный без словаря. А с иностранными репортерами, если приспичит, можно объясниться на международном языке жестов.

— И кого ты, Тима, прикладываешь? Неужто опять Чванова? Партию «Почва» восемь месяцев назад сколотили два думских

патриота, Погодин с Чвановым. Грызться обе половинки начали почти сразу, а через три месяца окончательно переругались, расплевались, разделились, и Тима — как более хитрожопый — кинулся доказывать в суде, что первый слог дороже второго. А значит, вывеска «Почвы» целиком принадлежит ему. Поскольку суд у нас в России аб-со-лют-но независим, я не стал досаждать третьей власти глупыми звонками по «вертушке». У граждан судей давно уже развился дар мистического свойства — без напоминаний свыше улавливать в воздухе верные флюиды. Пальму первенства люди в мантиях отдали, натурально, Погодину вместе с кадкой. На месте Тимы другой бы расслабился, но нашему стратегу хренову не терпелось додавить вчерашнего соратника.

Я лениво развязал черные шнурки на папке. Извлек оттуда листок компьютерной распечатки и, ткнув пальцем наугад, зачел вслух из середины фразы длиной в абзац: «…алкоголик, хронический самозванец и псевдодоктор псевдофилософских наук небезызвестный Чванов Константин Васильевич, живущий вне брака, согласно оперативным данным, с шестнадцатилетней школьницей…»

— По паспорту ей восемнадцать, но у меня есть достоверные сведения, что метрика подделана, — доложил Тима. Его распирало самодовольство. Из простого хомяка он все больше превращался в хомяка-Годзиллу съевшего глобус. Оба его защечных мешка были уже под завязку набиты Северной и Южной Америками. — Подсудное дело, Иван Николаевич. Он ей выписал удостоверение помощника депутата и платит зарплату. Выходит, это совращение при исполнении за народный счет. Мы уже подключили спецтехнику, провели спецмониторинг, разработали определенные спецмеры…

К приставке «спец» Погодин испытывал какую-то неизъяснимую тягу. Когда в спецбуфете Госдумы он кушал спецсардельки, сваренные по спецзаказу, то, наверное, сдабривал их спецспециями.

— Тима, сволочь противная, — вздохнул я, — ты сам-то на что казенные бабки выбрасываешь? Я тебе велел частным сыском заниматься? Тебе было велено рейтинг партии поднимать. Сколько еще ты будешь воевать с Костей? Плюнь. Забудь. Он на свою часть названия больше не претендует, ну и не трожь его, Христа ради.

— Он затаился, — тревожно сообщил мне Погодин. — Я его в лифте, в Госдуме, встретил и по глазам понял: он в Страсбург телегу готовит. Надо нанести ему контрудар, пока не поздно. Вы сами сколько раз говорили насчет морального облика на рабочем месте. Если мы докажем всей Европе, что он педофил, ему крышка.

Крупный живот не мешал Погодину оставаться мелкотравчатым субъектом. Политическая борьба для него была склокой на общей кухне, только увеличенной в тысячу раз и проплаченной из чужого кармана. Две недели назад хомяк не поленился обвесить пол-Москвы билбордами, на которых мерзкий мужичонка с лицом Чванова нагло заплевывал асфальт шелухой от семечек. Теперь, похоже, лидер «Почвы» решил слепить из экс-партнера извращенца… Какое бы дело найти хомяку, чтобы отвлечь от этой галиматьи?

— Тима, — сказал я ему почти ласково, — пойми же, голубчик, что ты у нас лидер не какой-то вшивой демшизы, а настоящей патриотической партии, суровой и неподкупной. Ты — лицо униженных и оскорбленных, ты — надежда нации, ты — будущий выбор России. Ты — оппозиция компрадорскому режиму, в конце концов. Страсбург? На хрен тебе сдался Страсбург! Тебе на всю Европу насрать с высокой колокольни. Однажды Европа сама к тебе придет, да еще в ножки поклонится.

— Думаете, придет? — Погодин молодцевато выпятил пузо. Щеки у лица униженных и оскорбленных сделались еще шире.

Толстомордость Тимы вынудила меня убить в зародыше отличную идею смены вывески его партии. Невнятную рыхлую «Почву», из-за которой столько дурацкой возни и грызни, я бы чисто по-ленински отдал на фиг крестьянам, а для Погодина учредил бы партию с пассионарным названием «Ну, погоди!» — эдакий мощный гибрид из народности в стиле «Форца, Италия!», упертости в духе галльского «Нацфронта» и нашей ностальгии по совковым архетипам из любимых мультиков… Увы, в формат историй про волка и зайца образ жирного хомяка никак не вписывался. Третий лишний.

— Приползет Европа на полусогнутых, — заверил я Тиму. — За нефтью и за газом — непременно. Все их капризы кончаются ровно там, где начинается труба. Ты же в юности учил философию, должен помнить: базис — главное, сантименты — потом. Запад, как кошка, привыкает не к человеку, а к месту. Сталина терпели, с Брежневым целовались. Когда станешь президентом ты, и ты будешь хорош.

Услышав последнюю фразу, наш хомяк разулыбался и всколыхнул телеса. В нем — несмотря на английский костюм, два высших образования и три иностранных языка — необъяснимо сочетались хитрость с наивностью. Тима был уверен, что стал игроком первого состава. Он не сомневался, что тип, ему подобный, в тайном кремлевском раскладе может быть главным кандидатом на выборах. Не будь у него такой убежденности, я сразу бы выкинул проект на помойку. Актеришек для вторых ролей подобрать нетрудно, желающих вагон. Однако в нашем деле важен этот самый реализм.

Тем временем довольная гримаса на хомячьем лице уступила место сперва задумчивости, потом беспокойству.

— Иван Николаевич, — Погодин заерзал в кресле, — а мы сегодня какая оппозиция режиму, уже непримиримая или еще конструктивная?

Тима не хуже меня знал, что у активных борцов харизма отрастает быстрее. Время от времени мы устраивали «Почве» небольшие показательные репрессии, снимая с выборов пару-тройку партийных кандидатов. В ответ Погодин исполнял перед телекамерами народные песни о разногласиях с Кремлем. Текстовки собственноручно писал лидер «Почвы», но редактировал их я, вставляя выражения посильнее. Самому Тиме до чертиков не хотелось объявлять режиму джихад, убредать из теплой обжитой Госдумы со спецбуфетом в ближайшие леса и оттуда подстраивать всякие патриотические каверзы раменскому тушинскому, химкинскому и прочим шерифам. Кроме того, Тима обожал себя в телеящике. А попробуйте-ка разок провести ток-шоу в сырой землянке или шалаше.

— Непримиримым ты станешь за две недели до выборов, — успокоил я Погодина. — Раньше не надо. Пока у тебя статус бельма на глазу у власти, месяца через три дорастешь до язвы, ближе к красной дате начнешь помаленьку превращаться в опухоль.

— А в опухоль доброкачественную или злока… — взялся было уточнять Тима, но тут застрекотал аппарат внутренней связи, и я кратким жестом повелел хомяку заткнуться.

— Что-то срочное, Софья Андреевна? — спросил я в трубку. Когда я принимаю посетителя — даже такого, как Погодин, —

Худякова тактично старается не тревожить меня по ерунде.

— Серебряный на второй линии, — доложила секретарша.

— Ну и..? — поторопил я ее.

Софья Андреевна, добрая душа, все никак не могла привыкнуть, что Серебряный больше мне не начальник. И вообще он, грубо говоря, теперь никто. Просто пенсионер федерального значения с десятком льгот сверх нормы. Спецльгот, как выразился бы Тима.

— Во-первых, говорит, что опять приболел, — стала дотошно перечислять Худякова, — и у него опять сердце. Во-вторых, он хотел бы, Иван Николаевич, с вами срочно обсудить какое-то дело. Он не уточнил мне, какое конкретно. Сказал только, что важное.

Еще год назад у Серебряного никакого сердца не было в помине. Но с тех пор, как он ушел на покой и перешел с коньяка на водку, он тут же сделался больным-пребольным и стал периодически названивать мне на рабочий номер в служебное время. И всякий раз по важнейшему вопросу всемирного масштаба. Да, конечно же, я помню, Виктор Львович, сколько вы для меня сделали и как вы меня двигали, я это о-о-очень ценю. Я благодарен вам как наставнику, учителю, второму папе и прочее, прочее, пятое-десятое-сотое… Ну сколько же можно меня доставать, старый ты мудак?! Все слова я тебе сказал. Все подарки сделал. У тебя столько теперь замечательных вещей: уйма времени, дача, домашние тапочки, книги, аквариум. А как помрешь, выделим тебе персональную грядку на Новодевичьем. Зачем тебе еще Ваня Щебнев, а, старик? Зачем?