Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

• Название: Орден куртуазных маньеристов (Сборник)
• Автор: Вадим Степанцов
• Жанр: Поэзия

Орден куртуазных маньеристов создан в конце 1988 года Великим Магистром Вадимом Степанцевым, Великим Приором Андреем Добрыниным, Командором Дмитрием Быковым (вышел из Ордена в 1992 году), Архикардиналом Виктором Пеленягрэ (исключён в 2001 году по обвинению в плагиате), Великим Канцлером Александром Севастьяновым. Позднее в состав Ордена вошли Александр Скиба, Александр Тенишев, Александр Вулых. Согласно манифесту Ордена, «куртуазный маньеризм ставит своей целью выразить торжествующий гедонизм в изощрённейших образцах словесности» с тем, чтобы искусство поэзии было «возведено до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времён царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи «вдовы» Робеспьера».

---

* * *

Порой ни в чем не виноватые
Страдают в жизни всех хужее:
Фортуны пальцы шишковатые
Сомкнулись у меня на шее.
И я хриплю: “Ратуйте, милые,
Несносен этот жребий жуткий,
Она ведь душит с блядской силою,
В гробу я видел эти шутки!”
Но люди милые, хорошие
Судьбину злую не отгонят.
Они усвоили: не трожь ее –
Тогда она тебя не тронет.
Спасибо, люди, вам за почести,
За восхищенные трибуны,
Да и за то, что в одиночестве
Придется встретить гнев фортуны.
А то притащитесь на выручку,
Надоедите хуже смерти,
А после вспомните про выручку,
Мной собранную на концерте.
Живу я всех благополучнее?
Что ж, оставайтесь в этой вере,
А мне без вас и жить сподручнее –
И подыхать в такой же мере.
К успокоению взаимному
Хриплю я весело под водку,
Как мне, парнишечке безвинному,
Клешня судьбы вцепилась в глотку.

* * *

Не талантом возвышен писака Бретон –
Отличал его лишь наставительный тон,
А когда б не пытался он всех поучать,
Никогда его бред не попал бы в печать.
Если б стал выражаться понятно Бретон,
Был бы сразу причислен к бездарностям он.
Потому-то писать он старался темно:
Мол, Бретону дано, а другим не дано.
Очень долго с понятностью бился Бретон,
А когда одолел ее все-таки он,
То Бретон и читатель остались одни,
И довольны доныне друг другом они.
Хорошо им шагать сквозь столетья вдвоем,
Ибо каждый бормочет себе о своем.
“Отзовись, Красота!” – слышен издали стон,
Но на этот призыв отзовется Бретон.

* * *

Икону делать из народа
Довольно странно в наше время,
Когда лежит он, как колода,
Скрывая древоточцев племя.
Свои ходы в народной толще
Свободно гады прогрызают,
Народ же это терпит молча
И шевелиться не дерзает.
Он лишь болезненно кривится –
Он помнит время то плохое,
Когда он вздумал шевелиться –
И весь рассыпался трухою.
С трудом вернув былую форму,
Он думает: “Борзеть не надо,
Вся жизнь придет однажды в норму,
Когда налопаются гады.
Они утратят оголтелость,
Когда решат, что с них довольно,
Сожрав всё то, что им хотелось,
И станут грызть уже не больно.
Тогда и примет короедство
Цивилизованные формы,
И мир опять вернется в детство,
Когда на всех хватало корма”.
Но вкралось несколько изъянов
В систему этих мирных взглядов:
Народ ведь, как Земля – титанов,
Сам из себя рождает гадов.
Рисуй народа идеалы,
Лови старательно оттенки,
А на холсте – кривые жвалы
И злобно-мертвенные зенки.

* * *

К. Григорьеву
Сел я статью сочинять для газеты,
В коей наглядно хотел показать,
Что гениальность есть форма безумья,
А написал почему-то стихи.
Сел я писать, трудолюбия полон,
В порножурнальчик рассказ небольшой,
Вывел заглавье: “Постельная ярость”,
Но написал почему-то стихи.
Сел я писать для поп-группы известной
Текст злободневный и полный огня,
Вывел названье: “Лесбийские танцы”,
А написал почему-то стихи.
Слоган я сел сочинять для рекламы,
В нем я задумал изящно связать
Ленина и менструальные циклы,
А написал почему-то стихи.
Что-то полезное, нужное людям
Я безуспешно старался создать,
И лишь того я стишками добился,
Что наконец мне живот подвело.
Вздумал письмо я направить начальству
И написать, что не ценят у нас
Старых защитников Белого дома,
А написал почему-то стихи.
Это явилось последнею каплей.
Я обратился с укором к себе:
“Если ты с жизнью расстаться задумал,
Способ избрал ты не лучший отнюдь.
Можно нажраться крысиной отравы
И удавиться на ручке дверной,
И провода оголенные можно
В уши себе, как в розетку, воткнуть;
Да и с моста тоже прыгнуть неплохо,
В прорубь стараясь вонзиться башкой;
Также неплохо патрон динамитный
В рот себе вставить и шнур запалить;
Также неплохо и в Питер поехать
И в механизм для подъема моста
Броситься там с истерическим воплем,
Чтобы зачавкали сытно зубцы;
Также неплохо облиться бензином
И подпалить себя возле Кремля
И полчаса до приезда пожарных
Дико реветь и плясать трепака.

Словом, немало есть способов смерти
Ярче, надежней и просто честней,
Чем, утомив всех агонией долгой,
С мрачным упорством стихи сочинять”.

* * *

Рифмоплеты сочиняют –
Лишь перо бы почесать;
Суть при этом затемняют,
Ибо не о чем писать.
В мутных водах изложенья
Часто тонет сам предмет…
Не для самоублаженья
Пишет истинный поэт.
За перо он не берется,
Непохож на тьму писак,
Коль неясным остается,
Что писать, о чем и как.
Словно кормчий остроокий,
Он обходит за версту
Пустословье, экивоки,
Напускную темноту.
А когда слова по теме
Потекут наперебой –
Лик читателя всё время
Видит он перед собой.
Ведь читатель тоже трудно,
Замороченно живет,
И поэт не пишет нудно
И шарад не задает.
Тем же, кто его пиесы
Вживе смел критиковать,
Будут в преисподней бесы
Вирши Бродского читать.
Эта мука будет длиться
Миллионы долгих лет,
А на небе веселиться
Будет праведный поэт.
И к Марии он, и к Марфе
В гости будет прилетать,
Будет, возгремев на арфе,
Так пред Богом распевать:
“Пусть поэта жребий труден,
Пусть зоил к нему суров, –
Воздаянием не скуден
И теперь Господь миров”.

* * *

Толпа в период разорения
На нас, поэтов, смотрит строго –
Ей всё мерещится, что гении
Не трудятся, а тратят много.
Мы жизнь ведем недостохвальную,
Я этой истины не прячу, *
Но иногда мы колоссальную
Приносим обществу отдачу.
Поэт в домашней тихой пристани
От жизни спрятаться не может,
И взгляд его, холодный, пристальный,
Людей чувствительных тревожит.
Он видит всю их подноготную
И он расстроен тем, что видит.
Начало грубое, животное
Он в людях люто ненавидит.
Толпа поэту не указчица,
И ей, что в скверне закоснела,
Он демонстрирует изящество
Души, а иногда и тела.
Толпа сперва слегка обидится,
Затем – возвысится душою;
Я сам поэт, и так мне видится
Мое значение большое.

* * *

С богатыми интеллигентами
Наш Орден в ресторане пил.
“Я покажу вам танец с лентами!” –
Вдруг Пеленягрэ завопил.
Сочли мы это глупой шуткою,
Но он вскочил, отбросив стул,
И тишина повисла жуткая,
Утихли звяканье и гул.
И бойко, как артистка Вишнева,
По залу Виктор заскакал.
“Должно быть, парень выпил лишнего”, –
Заметил некий аксакал.
“Умолкни, существо бескрылое, –
Я старикану возразил. –
Пойми, что творческою силою
Поэт себя перегрузил.
Пугают публику мещанскую
Его большие башмаки,
Его подскоки молдаванские
И гагаузские прыжки.
Но если силушку по жилочкам
Не разнесет лихой галоп –
Не сможет он подсесть к бутылочкам
И взяться вновь за эскалоп.
К чему дивиться на поэтовы
Скачки, прыжки и кренделя?
Ведь не снесет его без этого
Родная мать сыра земля”.

* * *

Чужие сочиненья править,
Чужие строки исправлять –
Не может это нас прославить,
Но может греть и забавлять.
Коль ты мужчина и редактор,
А не мокрица и слизняк,
То ты прокатишься, как трактор,
По сочиненьям всех писак.
Красоты, образы, сравненья,
Что там и сям торчат, как хуй,
Выравнивай без сожаленья,
Без всякой жалости трамбуй.
И на открывшейся равнине
Ты захохочешь – потому,
Что возвышенья для гордыни
Здесь не найти уж никому.
Никто глумиться над собратом
Уже не сможет больше здесь,
И борзописцам нагловатым
Придется поумерить спесь.
Будь ты поэт или прозаик,
Будь ты лощеный сценарист,
Будь пишущий про мелких заек
Натуралист-анималист, –
Все на пространстве ровном этом
Постигнут суть моих идей,
Обласканы, как мягким светом,
Исконным равенством людей.

* * *