Эдуард Лимонов - Последние дни супермена

• Название: Последние дни супермена
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Современная проза

---

Генрих смеется. Минус одно пальто, вырванное из зубов капиталистического общества бесплатно. Малышка сделала себе подарок.

— Мерзость эту я отдала потом сестричке Магги, — добавляет Алис, чтобы Генрих Грабитель не подумал, что панк Алис стала носить пальто в стиле а-ля принцесс Даян.

— Ну, — сказал Генрих, — теперь у нас труднейшая задача. Растратить награбленное. Ты чего-нибудь хочешь?

— Не знаю, — сказала Алис. Подумав же, добавила: — Ничего не хочу.

— Ну вот, — сказал Генрих, — есть money, а у тебя нет желаний.

— Ты что, хочешь растратить твои money на меня? — спросила подозрительная Алис.

— «Растратить твои…» — передразнил ее Генрих. — Просто у меня есть money, не знаю даже сколько, и я, как твой приятель, хотел бы, чтобы мы их растратили вместе. Я заработал их всего за десять минут.

— Не обижайся, — твердо сказала Алис, — но у меня, ей-Богу, нет никаких желаний. Подарок ты мне уже купил. — Алис любовно погладила мундирчик по плечу. — Может быть, у тебя есть? — с надеждой спросила она.

— И у меня нет, — со вздохом объявил Генрих. — Позже можно пойти пообедать, конечно, но пока я есть не хочу. А вообще, что ты делаешь вечером? — вдруг робко спросил он Алис, вспомнив, что она, может быть, вовсе и не хочет таскаться за 45-летним Генрихом по Парижу, даже и с Генрихом, у которого в пластиковом мешке много денег… Может быть, Алис имеет свои планы на этот сентябрьский парижский вечер, и… Генрих вдруг понял, что Алис 15 лет, а ему — 45. И что общего у этой девчонки с ним? Однако Генриху хотелось, чтобы Алис осталась. Он знал определенно: больше всего на свете ему сейчас хочется, чтобы Алис осталась. «Если попугайчик уйдет, — со страхом подумал Генрих, — у меня будет депрессия…»

— Я хочу позвонить этой пизде, сестричке, — вдруг выругалось веселое существо, — а потом мы с тобой пошляемся по городу, шпион, — сказала она. — Так кто же ты все-таки, шпион или грабитель? — сказала она шепотом, приблизив свое лицо к лицу Генри.

— Опустившийся до ограбления ресторанов шпион, — со вздохом сказал Генри.

Дитя захохотало на все кафе и, быстро-быстро прочесав руками двухцветную шевелюру, встало.

— Я пошла звонить любимой сестричке, — сказало существо. — А то еще будет звонить в полицию, один раз она уже так сделала. — И под неодобрительными взглядами почти всех посетителей кафе «Клуни» дитя вразвалку пошло к туалет-телефонам. В обычный гул голосов вмешались несколько злых смешков.

Генрих зло выпрямился и вызывающе оглядел зал. «Не смейте смеяться над моей девочкой», — подумал Генрих. И, представив, что он отец Алиски — зеленого попугая, Генрих незаметно потрогал «беретту» за поясом брюк, под пиджаком. Папочка обязан охранять свое дитя.

7

— Fuck it, man,[47] — решительно объявила Алис. — Fuck it. Что произошло, то произошло. Разве ты можешь переиграть случившееся?

Было двенадцать часов ночи. Они сидели в «Ла Куполь» и опять ели устрицы. Выпив пару бутылок белого вина «Сенсир», Генрих вдруг решил, что и Алис фактически участвовала в казавшемся им до сих пор безобидным ограблении, что Алис видели и хозяин, и официанты ресторана «Тартюф», и, возможно, несколько посетителей. Генрих осторожно извинился перед Алис, внутренне негодуя на себя за собственное дилетантство, благодаря которому он втянул дитя в некрасивую историю. Не совсем втянул, — во всяком случае, никто не может сказать, что видел Алис стоящей с револьвером, воткнув его дуло в живот обладателю капиталистической собственности или его соратникам, но втянул. Как объяснит Алис полиции свое пребывание с ним в ресторане «Тартюф»?

— Fuck it, — еще раз сказала Алис и насмешливо добавила: — Ты что, гуманист, член общества защиты детей и животных?

Генрих Воитель засмущался. Он забыл, с кем именно имеет дело. Алис — участница движения молодежи мира за право послать все их ценности на хуй и независимо сплюнуть — вовремя осадила его и напомнила, что она — существо самостоятельное. «Нелегко ей, наверное, каждый день подставлять свою желто-зеленую гривку, и черную помаду, и эти зеркальца в ушах под дула взглядов, на съедение парижских обывателей», — подумал Генрих Супермен с участием.

Когда-то, тридцать лет назад, сам Генрих, с длинными волосами, в зеленых узких брюках и ярко-желтом пиджаке, в тяжелых туфлях-танках, на улицах другой столицы, Москвы, ежедневно чувствовал на себе сотни скрещений оптических прицелов ебаных простых людей — обывателей советских. Следует признать, опыт показал это, что обыватели французской столицы оказались едва ли не консервативнее обывателей столицы советской, они до сих пор свистят, шипят, смеются и улюлюкают, завидев Алис или ее друзей и подруг, хотя вот уже много лет разгуливают угрюмые юноши и девочки по улицам европейских городов.

— Fuck it! — согласился Генрих. — Давай выпьем!

— Давай, Супермен! — охотно согласилась Алис. — За тебя!

— За тебя! — поднял свой бокал с вином Генрих.

— Нет, за тебя, — сказала упрямая Алис. — У тебя же сегодня день рождения, поэтому за тебя, Супермен. Расти большой, и умный. Сколько тебе, кстати, стукнуло сегодня?

— Тридцать, — соврал Генрих, с ужасом подумав, что убавил себе возраст на целых пятнадцать лет.

— Ты моложе моей сестры на два года, — сказала Алис. И искренне-любопытно прибавила: — Чувствуешь ли ты себя старым?

Генрих Супермен подумал немного.

— Внутри, — сказал он, — вовсе нет. Снаружи. — Генрих Супермен быстро-быстро прочесал граблями-пальцами свой кое-где седой еж, с удивлением вспомнив, что это не только Алисин, но и его жест, и продолжал: — Снаружи — ну, конечно, никто не молодеет — несколько морщин там и тут, седые волосы здесь и там…

— Ты потрясающе выглядишь, — льстиво перебила его Алис, светская девушка, сестра своей сестры.

— Не пизди, — строго оборвал ее Генрих…

Алис застеснялась вдруг неизвестно откуда проявившейся своей светской лживости и, задумчиво послюнив палец, стала водить пальцем по краю бокала, пытаясь издать красивый и музыкальный звук. Звук был не очень музыкальный, и Алис остановилась.

— Ты знаешь, — продолжал Генрих, — как-то, когда я был в Лондоне…

— Ты жил в Лондоне? — с удивлением переспросила Алис.

— Да, в Лондоне, несколько лет, — односложно отвечал ей не склонный в этот момент к детализации своего прошлого Генрих. — Так вот, когда я жил в Лондоне, одна моя русская знакомая…

— Твоя герл-френд, — хитро перебила его Алис.

— Ты хочешь слушать или, может быть, ты знаешь мою историю лучше меня? — Генрих скептически посмотрел на раскрасневшуюся физиономию девочки Алис.

— О'кей, о'кей, продолжай, — смутилась Алис и опять заводила пальцем по стакану.

— История очень простая. Мы ехали в автомобиле. Моя знакомая по пути должна была забрать книги у очень известной старухи. Я хотел остаться в машине — не люблю посещать стариков и старух, их вид и их общество вызывают у меня депрессию, — я сказал: не пойду…

— Правильно, — одобрительно вставила Алис.

— Но моя знакомая…

— Твоя герл-френд, — опять быстренько подсказала Алис и хитро взглянула на Генриха.

— О'кей, — засмеялся Генрих, — моя герл-френд, если уж ты так хочешь, хотя эта знакомая и не была моей герл-френд. Она почти умолила меня войти с ней в дом, уверив меня, что хотя старухе девяносто один год…

— Ни хуя себе! — в ужасе закатила глаза Алис.

— …Хотя ей девяносто один год, она совершенно необыкновенный экземпляр и полностью сохранила живость ума. Тебе будет интересно, сказала мне знакомая, не моя герл-френд. — Генрих наклонил голову в сторону Алис, подчеркнув этим свою любезность.

— Угу… необыкновенный экземпляр, — скривила рот Алис и, задрав голову, допила несколько капель вина «Сенсир», оставшихся в бокале.

— Старуха, да, оказалась здоровой, высокой, костлявой, пила со мною виски.

— Правда? — спросила обрадовавшаяся за старуху Алис.

— Да, виски, выпила два стаканчика, — подтвердил Генрих. — Выглядела она лет на двадцать моложе, но визит мой к старухе запомнился мне другим…

— Чем? — сказала внимательная, уже пьяненькая Алис и заглянула в бутылку, вынув ее из ведерка со льдом. Бутылка была пуста, но Алис все же перевернула ее и выжала в бокал несколько капель вина.

— Я решился спросить у старухи то, чего никогда не спрашивал у старых людей, а именно: как это чувствуется — быть очень старым? Мне показалось, что она цинична в девяносто один год, первая петербургская красавица, женщина, которую хотели или имели в свое время лучшие мужчины России, прожившая красивую жизнь и ни о чем не жалеющая. Как это чувствуется — быть старым, очень старым, спросил я ее, потому что не увидел в ней печали от того, что жизнь ее не сегодня-завтра закончится.