Борис Ельцин - Записки президента

• Название: Записки президента
• Автор: Борис Ельцин
• Издательство: Огонёк
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994
• ISBN: 5-88274-083-5

В августе 1991 года случился путч. Это событие потрясло страну да, видимо, и весь мир. 19 августа мы были в одной стране, а 21 августа оказались совсем в другой. Три дня стали водоразделом между прошлым и будущим. События заставили меня взять диктофон, сесть за чистый лист бумаги и начать работу... Мне казалось, что все это будет прочитано читателями когда-то в будущем, не скоро.

Это «будущее» оказалось совсем рядом. В сентябре — октябре 93-го года в России произошли события, которые заставили меня вновь сесть за чистые листы бумаги, и через несколько недель я закончил рукопись. Я уверен в том, что именно сейчас, а не через год-два, должен рассказать, что же случилось со страной. Август-91 и октябрь-93 соединились в одну неразрывную цепь, разрушилась империя, мы стали свидетелями мучительного и жестокого прощания с целой эпохой.

Моя книга — это попытка объясниться. Попытка сейчас, а не потом разобраться, что же произошло с Россией, попытка понять, куда мы идём, что нас всех ждёт впереди.

---

Как только я начал своё выступление, Хасбулатов написал записку и подозвал сотрудника, дежурившего рядом с трибуной. Тот взял записку и положил её, но не на стол, а в ящик. Хасбулатову это не понравилось, он стал усиленно делать знаки Черномырдину — предоставьте мне слово после Ельцина. Несмотря на утверждённый регламент. Сразу после того как я сел на своё место, он вскочил и рванулся к трибуне. И тут началось…

Зал, взвинченный, возбуждённый, повёл себя, мягко говоря, не слишком корректно. Начались захлопывания, свист. Запахло скандалом. Начало заседания было испорчено.

Но когда в перерыве журналисты задали мне вопрос: «Что вы думаете о первом дне?» — я сказал: «Совещание продолжает работать, несмотря на провокационную акцию спикера».

И все-таки Хасбулатов не тот: худой, тон какой-то просящий, глаза не сверкают, как обычно…

Депутат Слободкин начал кричать, бросаться к трибуне. Его вынуждены были буквально вынести из зала.

Я вдруг отчётливо понял: сегодня у меня появилось непреодолимое желание разогнать всю эту компанию.

Настроение было испорчено ещё и тем, что утром у меня в кабинете минут пять назойливо горела лампочка прямой связи — телефон Руцкого. Я не брал трубку, а лампочка не гасла. Пять минут. Ведь у Руцкого отключили прямую связь со мной, в чем дело? Оказывается, техник в выходной день протирал контакты спиртом, замкнул провода. Я задал вопрос: если он смог замкнуть провода, что он ещё может? Мне ответили: нет, больше ничего, только замкнуть провода.

Ладно, это все сейчас неважно. Главное — начало есть.

Дневник президента

5 мая 1993 года

Встреча с государственным секретарём США У.Кристофером.

Этому визиту предшествовали два телефонных звонка президента Клинтона.

Первый раз он поздравил с победой на референдуме. Во второй раз просил срочно обсудить с ним план военных санкций против Боснии.

Тогда я отреагировал: это так не решается. Вот приедет Кристофер в Москву (визит был запланирован), мы детально обсудим этот план, примем согласованное, обдуманное решение. А сейчас не дави на меня, пожалуйста, Билл. И он согласился.

Я ещё раз взвесил всю ситуацию. Стратегия Клинтона ясна: не хотите договариваться — будем стрелять. Но ведь план международного сообщества разрабатывался и утрясался целый год. Один ракетный удар — и с этим мирным планом будет покончено, может быть, навсегда. Мир в Югославии увидят уже только наши внуки.

Понятно, что военный план уже существует в детальном, продуманном виде. Там определена и наша роль. Что ж, возможно, на это придётся пойти — вводить силы ООН в разъединительные коридоры. Но пока говорить об этом рано. Пока ещё есть резерв — может быть, можно заставить их мирно договориться.

Дневник президента

7 мая 1993 года

Во Дворце культуры ГУВД, рядом с известной москвичам Бутырской тюрьмой, — прощание с погибшим первого мая сотрудником милиции Владимиром Толокнеевым. Перекрыта Новослободская улица. Солнечно, пусто, тихо — и грязновато, пыльно, как бывает в начале мая, когда только сходит снег.

Жутко это — прощаться с человеком.

Конечно, мы определим его семье солидный пенсион. Мы не оставим его ребёнка. Но…

Все это как-то не укладывается в голове. Первое мая, демонстрация. У нас, советских людей, это ассоциируется, ну, я не знаю, — с мороженым, с бутылкой пива, с шашлыком на природе, с кумачовыми знамёнами, разумеется… Но с кровью?

Страшные кадры по телевидению. Можно было бы предположить: ну, была давка, драка. Ну, в пылу борьбы парень подставился, ударили чем-то. Но ведь камера не умеет лгать. Человек, который кинулся за руль грузовика и дал резко газ, знал, что хочет убить милиционера. Это осознанное убийство.

И сразу возникают вопросы: почему эта цепочка милиционеров оказалась беззащитной, окружённой с двух сторон? Где были водомёты? Почему не применяли газ? Когда у нас появится хоть один ствол с пластиковыми пулями, чтобы при необходимости разгонять агрессивные толпы, как это должно быть?

Я стою у гроба Толокнеева и смотрю на его молодую вдову.

Я, президент, ничего не могу сделать…

И все эти вопросы с тысячекратной силой ударят меня пять месяцев спустя. И я снова почувствую это почти физическое удушье — удушье бессилия.

В ночные часы

У меня бессонница.

Встаю в два-три часа ночи, хожу по комнате, пью чай, не могу заснуть. Таблеток не люблю, да и не помогают.

В это время хочется поговорить с кем-нибудь. Но все спят.

В такие часы я «работаю над книгой», то есть просто бессистемно что-то обдумываю, вспоминаю, формулирую, иногда что-то записываю. Вспоминаешь разное, не всегда приятные вещи, словом, становишься самим собой, более открытым, искренним, чем днём, в кабинете, когда застегнут на все пуговицы.

О чем я вспоминаю?

Помню, однажды Наина заболела воспалением лёгких, заболела сильно, её даже отвезли в больницу — а дома грудная Танюшка. И я повёз её, крошечную, в Березники, к бабушке. Сидеть с ней дома было некому, а устроить в ясли в те времена было невозможно. Ехать на поезде сутки, даже больше, около тридцати часов.

Ну, закутал ребёнка в одеяло, сел в поезд.

Плацкартный вагон. Все смотрят круглыми глазами: куда мужик грудную везёт? Я смущённо объясняю.

Конечно, сначала дочка спала. Женщины мне помогают пелёнки менять, то да се… Но вот ночью, когда она захотела есть, для меня начался кошмар. Плачет, кричит, надрывается. Весь вагон проснулся. Я дрожу как в лихорадке. Все, конечно, за меня переживают. Начали искать какую-нибудь молодушку, у которой молоко есть. Обегали весь поезд. Но нет такой в поезде! Посоветовали в тряпочку завернуть хлеб и дать пососать. Я дрожащими руками беру хлеб, во что-то там заворачиваю. Стала сосать. А через пять минут опять кричит. Все поняла — обман это. И палец я ей давал, и водичку из ложки…

Ну что делать-то?

В глазах уже темно: а если что случится с ребёнком?

Короче, стал ей давать трогать губами свою грудь — и вдруг она затихла. Народ смеётся. У женщин слезы на глазах. Обманул, значит. Ей как-то тепло стало, что ли. В общем, успокоилась. Заснула. Довёз я её, грудную.

Тоже аварийная ситуация, но забавная. Дочь не может помнить, конечно, этого случая. Рассказываю — не верит.

Сейчас у меня уже трое внуков.

Борька. Ему тринадцать лет. Мне кажется, чем-то он напоминает деда. По характеру заводила. Любит быть лидером среди ребят. Настоящий пацан, может подраться. Мне с ним интересно. Он занимается теннисом. Правда, ему не хватает упорства, усидчивости. Из-за этого я ссорюсь с ним. А он знает, как я его люблю, и, по-моему, всерьёз моё воспитание не принимает.

Катя. Это старшая дочь Лены. Ей четырнадцать. Очень талантливая девочка, занималась разными видами спорта, гибкая, сильная, и главное — очень целеустремлённая. От неё исходит какое-то внутреннее спокойствие.

Маша. Она у нас самая младшая. Любит вязать, рисовать, очень женственная, мягкая. Ей иногда достаётся от старших — и от Борьки, и от Кати, но она никогда не ябедничает, наоборот, всегда их защитит. Уже сейчас она — центр семьи.

Зятья.

Старший зять — Валера. Лётчик. Он из семьи с традициями, с какими-то очень честными устоями, и Валере эти лучшие качества передались: он прямой, независимый, сильный. Настоящий мужчина в доме. Лена и Валера с детьми живут отдельно от нас. Когда мы встречаемся, мне всегда интересно выслушать его мнение.

Лёша, муж Тани. Работал инженером в космическом КБ, а потом занялся бизнесом. Ну что, смелый парень. Меня это волнует по понятным причинам: дело совершенно новое, и хочется, чтобы он работал самостоятельно, независимо. Мне кажется, у него получается.

Наконец, мои дочери, Таня и Лена. Самые любимые на свете.

Вместе с мамой, с Наиной Иосифовной, они составляют «большой женский совет», который в принципе все в семье и решает.

Наина Иосифовна. Наина. Ная. Моя жена. Нежная, терпеливая, все понимающая. Женой вообще трудно быть. Моей женой особенно. Ну а женой президента — это вообще тихий ужас…

А проблемы начинаются с мелочей, с кухни. Дома готовят мои женщины. На даче повар, поскольку там бывает много народу, это ведь правительственный объект. Привыкнуть к тому, что в доме есть повар, — моим женщинам непросто. Хозяйки скептически переглядываются. Вроде бы проблем с готовкой меньше. А вроде бы и больше. Повар не всегда может учесть все вкусы детей, их привычки, их капризы. И что делать бабушке?

Когда вопрос касается Борьки, тут дед становится необъективным. Я же очень долго ждал мальчишку. К воспитанию подключаются сразу трое: я, бабушка и мама. Он смотрит: чья возьмёт? Чтобы в итоге сделать по-своему. Ситуации, которые я имею в виду, самые обычные: драка, двойка, прогул, бабушке нагрубил, с сёстрами поссорился или ещё что-то.

Я думаю, вы уже поняли, что вокруг президента на цыпочках в семье не ходят. Хотя и стараются, даже очень стараются. Но шумно бывает — это нормально.