Эбрахим Голестан - Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

• Название: Тайна сокровищ Заколдованного ущелья
• Автор: Эбрахим Голестан
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.

В романе "Тайна сокровищ Заколдованного ущелья" автор, мастерски используя парадокс и аллегорию, гиперболу и гротеск, зло высмеивает порядки, господствовавшие в Иране при шахском режиме.

---

14

В полдень шурин задами возвращался из садов к дому. Закинув лопату на плечо, он размышлял о своих делах, когда натолкнулся на старосту. Тот неожиданно появился из проулка и окликнул его:

– Эй, парень! Погоди-ка.

Шурин оглянулся, увидел старосту и почтительно отступил.

– Здравствуй, староста!

Вид у старосты был удрученный.

– Здорово, – буркнул он, не замедляя шага. Парень послушно последовал за ним.

– Чего тебе жандарм говорил, а? – спросил староста. Такого вопроса шурин не ожидал. В замешательстве

он спросил:

– Жандарм?… Какой такой жандарм?

Как ни надувался староста, демонстрируя важность своего сана и собственную гордость, как ни скрывал глодавшую его тревогу, она все же то и дело прорывалась. Он пробормотал:

– Ходит тут один, тень на плетень наводит…

– Я не видал, – счел за лучшее заявить шурин.

Тут староста, дабы обрести утраченную уверенность, попытался переложить свои опасения на плечи собеседника:

– Он ведь из-за жалобы Резы приходил. Ты вот поколотил его…

Шурин внезапно оказался перед необходимостью оправдываться. Он начал:

– Ну, было дело, поколотили его; так ведь он с ума сошел! Взял и ни с того ни с сего прикончил рабочего вола! Да ты ведь и сам был там… Какие могут быть жалобы? Ну и ну!

Но староста настаивал:

– По жалобе Резы приходил, точно. Ты его избил, а кроме того, забрал из дома все его имущество.

Шурин опешил, умоляющим голосом он пролепетал:

– Какое имущество? Не было у него ничего! Бедняжка Масуме, сестра моя, не смеет домой вернуться, да и куда возвращаться-то – ни кола ни двора. А мужик окончательно спятил, никогда его дома не застанешь. По деревням, видно, шастает, попрошайничает да работы ищет. Давно пора его в сумасшедший дом отправить. – Тут он почувствовал почву под ногами. Настойчиво и твердо он повторил: – Ей-Богу, он спятил. Надо его в сумасшедший дом отдать. Он же ума лишился! Пока он тут беды не натворил… – Теперь он говорил доброжелательно, мягко и дружелюбно, казалось, он был преисполнен желания помочь ближнему. – Староста, надо что-то делать. Староста же, вновь охваченный тревогой, спросил:

– Значит, жандарм вовсе не к тебе приходил, это точно? И у Масуме не был, и у брата твоего двоюродного?

– Нет, ни у кого.

– Чего же ему надо-то?! – воскликнул староста, обращаясь то ли к самому себе, то ли к шурину.

Тот облегченно вздохнул:

– Да ведь ты у нас староста, не я! Откуда ж мне знать?

15

– А может, он на крючок хочет нас взять? – говорил староста, обращаясь к двум своим помощникам. Один из них был в черных очках, красные лучи заката зажигали в темных стеклах алые огоньки. Глинобитные стены, закопченные двери, вся неровная поверхность двора, усыпанного камнями и мусором вперемешку с засохшим навозом, выкорчеванные пни и сосновый ствол с обрубленными сучьями пламенели от заката. А там, где лежала тень, все казалось синим.

Второй помощник, заглядывая на дно стакана из-под чая, который он только что допил, спросил:

– Ты про жандарма говоришь?

Староста в это время затягивался кальяном, он раздраженно мотнул головой, потом выпустил изо рта дым и проворчал:

– На пропитание созданий Божьих ополчились! Божий лес стоял, стоял, пока в уголь не превратился, а они теперь толкуют: запрещено! Стакнулись, мошенники!

Человек в черных очках бросил взгляд на другого. Тот сказал:

– Неужто ради этого и приходил?

Староста во всеоружии своей проницательности авторитетно объявил:

– А то как же! Эх, беда мне с вами! Да ведь это яснее ясного. Ради того самого, други мои, ради того, чтобы хлеб наш в камень обратить… о-хо-хо! Староста-то я только по названию. Старостой быть – и лес не рубить?! Да ежели старосте не дозволено палку-другую срубить, куда же ему деваться, как с нуждой сражаться?… Вот ведь незадача!

В черных очках одного из помощников отражался тускнеющий закат. Другой наливал себе в стакан чай и приговаривал:

– Аллах! Ну и дела!

16

Ожерелье и перстень или серьги? А может быть, подвески? Палаш. Шпоры. Шлем. Щит. Кольчуга. Меч. Молот. Кубок. Канделябр. Кувшин…

Чаще всего он брал какой-нибудь подсвечник, бросал его в мешок, относил в город и продавал ювелиру, все тому же ювелиру.

17

– Знать ничего не желаю! – завопила женщина. – Мне эта старая рухлядь до смерти опротивела! – Потом с тем же ожесточением, но мрачно и глухо проговорила: – Человек ведь не Ной, ему столько лет жизни не отпущено. Я хочу денег, хочу жить. Надоело! – И опять перешла на крик: – Да разделайся ты с ним наконец!

Ювелир сидел у печки и старательно подстригал ногти. Налегая на ручки щипчиков, тщательно удаляя все неровности и заусенцы, он как бы гасил резкое раздражение, досаду, ощущение своей слабости и беспомощности, которое вызывало у него непрерывное брюзжание жены. Словно ноготь был воплощением его жены и вот он отсекал от него кусок за куском, укорачивал его, отбрасывал прочь; однако женщина продолжала шагать взад-вперед по комнате, не замолкая ни на минуту:

– Ты ему позволяешь таскать тебе все, что ни попадается, барахло ненужное. А ведь ты видел, он уже однажды попался. Один раз посадили его… Откуда я знаю, может, он там раскаялся, может, бес попутал, выложил все…

Ювелир, пробившись сквозь поток упреков, спросил:

– Ну так что же мне делать?

Это, собственно, не был вопрос – он вовсе не ждал советов и указаний, – скорее просто восклицание, что-то вроде междометия. Но в ответ раздалось:

– Обхитри его как-нибудь, припугни, одурачь, к терьяку приучи – ну я не знаю что! Найди на него управу.

Жена замолчала, и ювелир испугался еще больше. Зловещая тишина казалась гораздо тягостнее привычных шумных нападок. Он снова прошелся щипчиками по ногтям: стричь там было уже нечего, он просто тянул время, притворялся занятым.

– Во что превратился дом?! – завопила жена. Немного погодя служанка подошла к хозяйке с чайным

подносом и сразу увидала, что та не в себе: она как будто впала в глубокую задумчивость. Но служанка не видела – ведь этого никому не дано видеть, – что в ту минуту решается ее судьба. Жена ювелира с отсутствующим видом, рассеянно протянула руку, взяла стакан, положила в рот кусочек сахара, пригубила горячий чай и вдруг вздрогнула и застыла. Глаза ее блеснули, по лицу расплылась улыбка, она слегка покачала головой, хитро и уверенно глянула на мужа и проговорила:

– Пригласи его. Пригласи, пусть придет сюда.

18

Крестьянин, обхватив рукой блестящую горячую трубу, любовался пламенем, метавшимся за круглым стеклянным окошечком. Он привык сидеть прямо на земле, а настоящей печки никогда в глаза не видел.

– A y нас в домах корси [8] держат, – сказал он. Жена ювелира, утопая в бархатном кресле, ответила

ему с подчеркнутой мягкостью:

– Да ведь корси нынче вышло из моды…

– В наших краях бывает очень холодно, – объявил крестьянин, будто гордясь этим обстоятельством.

– Когда деньги есть, холод нипочем, – вступил в беседу ювелир. – Печку купишь – и все.

Крестьянин в замешательстве, которое выдавало в нем деревенского бедняка, пробормотал:

– А наши деревенские как на это посмотрят?

– Когда деньги есть, это значения не имеет, – возразила жена ювелира.

– Да, деньги от всех косых взглядов оградят, – поддержал ее муж. – Они всех тебе служить заставят.

Служанка наклонилась, чтобы поставить перед гостем чай. Сегодня на голове у нее вопреки обыкновению не было грязной косынки, и блестящие, хорошо расчесанные, душистые волосы свободно рассыпались по плечам. Одета она была в красную шелковую кофту и замшевую юбку. Большие груди подрагивали под красным шелком, готовые, казалось, выскользнуть наружу. Разглядеть бедра не давала плотная юбка, но исходивший от замши пряный запах и длинные наклеенные ресницы будили воображение, и оно дорисовывало остальное. В глазах мужчины загорелся огонь, разинутый рот наполнился слюной. Однако он слышал при этом, как жена ювелира говорила:

– Человек должен пользоваться благами жизни: хороший дом, горячая еда, а главное – хорошая жена.

Тут вклинился ювелир, увлеченный этой волной интриг и подстрекательства:

– Чтоб была красивая, сдобная, чтоб мужское сердце радовала… Не хамка какая-нибудь.

Он хотел продолжить, но под высокомерным взглядом жены, который выражал явное неудовольствие, вдруг позабыл, зачем он завел речь.

* * *

Теперь все четверо сидели за столом. Крестьянин сказал:

– Жена у меня есть, – сделав ударение на слове «жена». Потом повторил: – Есть у меня жена, – на этот раз подчеркнув слово «есть».

– Одна? – спросил ювелир.

– А что, одной мало?

– Одна-единственная? – укоризненно протянул ювелир. И после паузы продолжал: – Грех сравнивать, но един только Господь. Сколько у тебя глаз? Один? Нет, два. Сколько пальцев на руке? Один? Нет, пять. А зубов сколько? Тридцать два. Сколько волос у тебя на голове? Бог ведает. У самого Всевышнего сколько было пророков? Не знаешь? Так знай: сто двадцать четыре тысячи! И все они вершили Божью волю. А жены мужскую волю выполняют. И чем больше их, тем лучше.