Яков Цветов - Синие берега

• Название: Синие берега
• Автор: Яков Цветов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

И он уже видел: танки идут на Рябова, пехота нажимает на Вано, а сил в роте так мало! Что предпринять? Вот сейчас, сию минуту? Только минутами, даже секундами располагает он, надо быстро принимать верные, спасительные решения, иначе - все, конец, гибель.

Мины продолжали рваться у окопов первого взвода, слышал Андрей. Потом услышал, как мина, и еще одна, рассыпались неподалеку. Он присел на корточки. У самых ног шлепнулся осколок. Он почувствовал солоноватый вкус слюны, набравшейся во рту, и не мог продохнуть. Он оперся ладонью о дно окопа, чтоб подняться. Ладонь ощутила упавший в окоп осколок мины, еще горячий, зазубренный. Андрей подержал осколок в руке, выбросил за бруствер. Он проглотил наконец слюну и только после этого смог заговорить.

- Писарев, выбирайся в первый взвод! Там скоро заварится каша. Это уже ясно. Если у взвода такие потери, как донес Рябов, то надо что-то предпринимать. Но - что?.. - прозвучало почти растерянно. - У Вано брать некого. Володя Яковлев сам едва продержится. Беги к Рябову. Разберись. И оставайся до переправы.

Андрей обнял Писарева, и тот почувствовал, как дрожали на его спине руки ротного.

- Ну, до встречи, дружище, на том берегу.

Не оборачиваясь, может быть, слишком медленно, нетвердо шагнул Писарев по ходу сообщения. Андрей смотрел ему вслед, Писарев уже пропал, словно его и не было здесь никогда. Андрей все смотрел, смотрел...

Он потерял нить: о чем думал? Никак не держится в памяти даже то, что было минуту назад. Только это, только то, что происходит сейчас вот: пули свистят, осколки свистят, земля горячая вверх летит и грозно осыпается на голову...

Слева разорвались три мины, одновременно, без пауз, будто догоняли друг друга и догнали. Разорвались, показалось, перед самыми окопами, даже в окопах, потому так показалось, что тугая волна воздуха ударила в лицо. Андрей весь сжался: "Скверно. Хочет минами искромсать нас..."

Полминуты, минута, полторы - выжидал Андрей еще разрывов.

Дым рассеялся, и опять пробился ночной еловый дух. И тут только Андрей заметил, что все стихло. По всей линии обороны прекратился обстрел - ни одного разрыва нигде, недоверчиво вслушивался и всматривался он. Все, определенно все.

Андрей не отрывал глаз от запястья левой руки - лучики стрелок лежали на циферблате часов, и в сгущенном мраке только они и виделись: час пятьдесят девять. "Пять минут долбал..."

4

Рябов в сердцах положил трубку полевого телефона. Кого успокаивал ротный, самого себя или его, Рябова? Потери-то какие! В первые же минуты...

Только что, сообщили Рябову, мины накрыли отделение Юхим-Юхимыча и бронебойку, выдвинутую перед окопами на случай, если танки пойдут напрямик. Юхим-Юхимыч убит, сообщили, все отделение убито, все трое, и оба бронебойщика убиты. Приполз связной и сказал, что тяжело ранен пулеметчик Василий Руденко. И еще, наверное, есть раненые и убитые. "И - не паникуй!.. Это мне сказал ротный, - скривил губы. - А пошел он! Разве удержать оборону, если немец по-настоящему двинется на меня?.. Амба!.." Он закинул руки за спину, соединил пальцы, и пальцы хрустнули. Он думал о том, что во взводе осталось тридцать два бойца. И тридцать два бойца должны сдержать весь натиск противника. Ничего, кроме этого, не воспринимало смятенное сознание. "Разве удержаться? Амба! Амба!.." Он потирал лоб, словно стало больно от этой мысли.

Но удержаться надо. Удержаться придется. Даже ценой жизни. Пусть на полчаса, на сколько сможет. Тут, далеко от родной подмосковной деревни Малинки, где остались его жена с дочурками, защищает он дом их, и надежды их, и поле, которое вспахал и засеял, а теперь на нем убирают хлеба. Плохо же защищает, но что поделать, если самолетов наших мало и танков мало. Он просился в танковую часть - тракторист же, а послали в пехоту. Поначалу это сердило его, потом привык, был даже доволен: не один на поле боя, целая цепь рядом бежит, матерится, кричит "ура", и залегает, и поднимается, и опять бежит...

"Малинки, Малинки", - не покидало его. То ли взволнованно вслушивался в звучание этого отдалившегося от него слова, когда-то не вызывавшего никакого трепета, то ли представлял себе, как выглядят они сейчас, его Малинки - тихая-тихая деревушка, совсем зеленая и совсем голубая. Над белым в золотых зайчиках озером у околицы стоит уютно-темный лес, а над лесом - небо, чистое-чистое, синее-синее, как придуманное. А от леса вправо-влево веселые луга, окутанные желтым летним воздухом, высоко в небе висят жаворонки, чуть повыше травы летают стрекозы с прозрачными, как стекла, крылышками. И пахнет сеном, и медом, и яблоками, и теплым хлебом только что из печи, и еще - родниковой водой: другого запаха и не бывает в Малинках. Ему почудился этот запах, голова даже закружилась. Малинки, это хорошо, это сама жизнь, которой ничего и не нужно, чтобы быть...

Близко разорвались две мины, и третья, и четвертая. "Ну и гвоздит! Всех накроет. Амба!" - ощутил Рябов учащенное биение сердца. Он вздохнул громко, будто преодолевая что-то тяжелое, застрявшее в груди.

Пока не пошли танки и пехота противника, надо, не теряя времени, послать бойцов к бронебойке, она не повреждена, сообщили, и к пулемету послать, и положить в окопы между соснами другое отделение, взамен убитого отделения Юхим-Юхимыча. Надо действовать! Надо действовать.

- Антонов!

"Нет, отставить, - передумал Рябов. - Этот может дрогнуть".

- Отставить! Полянцев!

- Есть Полянцев!

- Беги с отделением в передние ячейки. Заменишь Юхим-Юхимыча. Оружие оставь здесь. Возьмешь там "дегтяря" и обе винтовки. Как раз сколько нужно. - И в отделении Полянцева осталось всего трое. Эх!.. - Захвати гранату. Беги!

Рябов облизнул губы. Сухость не прошла. Еще раз нервно провел языком по губам.

- Пилипенко!

- Я Пилипенко. А шо? - Медлительный голос уверенного в себе человека.

- Пилипенко, к пулемету!

- А що, самое по специальности, - прозвучало добродушно и безразлично. - А с куревом как, товарищ сержант? - поднялся сидевший на корточках Пилипенко. - Я же ж сдохну там без курева, товарищ сержант. А сдохну, обратно замену придется посылать. - Тон его как бы предупреждал, что останется балагуром, в каких бы обстоятельствах ни оказался. - Так как же с куревом?

Кто-то хмыкнул, кто-то сдержанно засмеялся. "Хорошо, хорошо. Спасибо, Гаррик Пилипенко. Спасибо, Гарри Пиль..." - довольно подумал о нем Рябов.

Грузный, плотный здоровяк, с широким лбом, на который спадали густые волосы, как только снимал пилотку или каску, со спокойными жестами, с развалистой походкой, Гарри Пилипенко выглядел не очень расторопным. Никогда не унывавший, он видел вокруг себя лишь веселых людей, лишь веселые люди окружали его, и не представлял, что может быть и по-иному. Ко всему и ко всем относился насмешливо и небрежно, к командиру взвода тоже. "Смотри, - предостерегали Пилипенко. - Поосторожней со взводным. Ничего, что выглядит покладистым..." - "А шо со мной сделает? - бахвалился. - Да и я - палец в рот не клади. Шо со мной сделает? Шо? Дальше переднего края не пошлет. А я так и так все одно на передовой..." Во взводе рассказывали, что у отца Гаррика, одесского портового грузчика, в молодости самым любимым киноартистом был прославленный в то время Гарри Пиль. И когда у портового грузчика Пилипенко появился первенец, он назвал его Гарри. Во дворе, на Молдаванке, потом в школе, потом в армии Пилипенко так сокращенно и называли - Гарри Пиль. Он прилагал немало стараний, чтобы добиться сходства со знаменитым тезкой. Усики короткими квадратиками, гладко зачесанные кверху волосы, конечно, обворожительная улыбка. Вот улыбка-то ему как раз и не давалась, улыбка получалась несмешливой, даже язвительной. От улыбки пришлось отказаться, сбрил и усики. Потом махнул рукой на Гарри Пиля: чем Пилипенко хуже?.. А чтоб отбиваться, если кто-нибудь особенно настырный наваливался, он выдавал себя за тезку "Гариклита". Как-то, когда рыли траншею, ротный поинтересовался, какого Гариклита имел Пилипенко в виду. "Не слышали? Это как же?!. - изумленно вскинул Пилипенко глаза. - Ученый был такой. Когда-то. Давно". - "Что-то не слыхал про такого", - уже улыбался ротный. "Не слыхали? Как же так, товарищ лейтенант? - искренне удивлялся Пилипенко. - Ну тот, что порох выдумал. Или нет, постойте, небесное тяготение придумал. А может, первым врачом был или как... - терялся он. - В общем, Гариклит. Все знают. Да и вы, товарищ лейтенант, знать должны, институт же кончали..." - "Кончал, кончал. Да нас учили - Гераклит..." - рассмеялся ротный. "Значит, очки втерли, когда в загсе имя вписывали..." - рассмеялся и Пилипенко.

Сейчас Рябов благодарно подумал о Пилипенко, ответившем и не так, как положено, и тоном, не подходящим в этой обстановке.

- Так нащет курева, товарищ сержант?

Рябов полез в карман, вытащил кисет, неполный, меньше половины. И наугад сунул Пилипенко в его протянутые руки, не видные в темноте.

- Разрешите сполнять? - уже по-воински произнес Пилипенко.