Карл Май - Из Багдада в Стамбул

• Название: Из Багдада в Стамбул
• Автор: Карл Май
• Издательство: ТЕРРА-Книжный клуб; Литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00148-7, 5-275-00197-5

Карл Май (1842-1912), последний великий мистик немецкой литературы, до сегодняшнего дня остается у себя на родине в Германии одним из наиболее читаемых авторов. Все свои произведения он написал сидя дома, но вот уже несколько десятков поколений читателей не оставляют равнодушными вышедшие из-под его талантливого пера образы гордых, бесстрашных индейцев, так неотразимо сыгранных Гойко Митичем в экранизациях романов К. Мая.

В Собрание сочинений включены не только известные романы писателя, но и произведения, впервые переведенные на русский язык. Среди них и роман «восточного цикла», вошедший в пятый том – «Из Багдада в Стамбул».

---

– А вы часто там бываете?

– Очень часто. Я там живу.

Теперь я знал достаточно. Этот брадобрей из Ютербога осел во владениях греческого сброда Димитри, ставших одним из крупных кварталов Стамбула. Преступники там чувствуют себя дома, как в соответствующих районах Нью-Йорка или Лондона. Появляться там опасно не только вечерами, но и днем, когда, то справа, то слева открываются двери в маленький ад, где происходят оргии или являются миру такие страшные болезни, о которых и подумать страшно.

– В Ай-Димитри? – переспросил поэтому я. – А получше места вы не могли найти?

– Мог, но там так хорошо, когда есть деньги! Столько удовольствий!

– Когда вы встретили Абрахим-Мамура, вы какое-то время его там наблюдали? Мне очень надо выяснить, где он поселился.

– Я не следил за ним, поскольку был рад, что он меня не признал. Но мне известен дом, откуда он вышел.

– Не соблаговолите ли вы показать мне его прямо сейчас?

– С удовольствием.

Я оплатил кофе и трубки, мы наняли двух лошадей и поехали через Пера и Тепе-Баши в Ай-Димитри. Говорят, что Копенгаген, Дрезден, Неаполь и Константинополь – самые красивые города Европы. Я согласен с этим утверждением, но с одной оговоркой относительно последнего – этот город красив только тогда, когда смотришь на него со стороны Золотого Рога; что же касается его нутра, то тут несложно впасть в разочарование. Я вспомнил байку об одном английском лорде, о котором рассказывали, что он, якобы, прибыл в Константинополь на яхте, но не покидал корабля, а проплыл по всему побережью от Радоста на северном берегу Мраморного моря до Стамбула, зашел в Золотой Рог, вернулся в Босфор и прошел в Черное море, уверенный в том, что получил полное впечатление о городе. Если же углубиться в город, то попадешь в кривые извилистые улочки и переулки, которые и улицами-то нельзя назвать. Мостовые встречаются крайне редко. Дома построены главным образом из дерева и являют улице свои тыловые, без окон и дверей, стороны. На каждом шагу натыкаешься на злых, облезлых собак, которые здесь стали главной заботой дорожной полиции, и постоянно держишь ухо востро, чтобы не попасть под колеса мчащейся упряжки или не вляпаться в лошадиный или ослиный навоз.

Так было и на нашем пути в Ай-Димитри. Улочки были завалены мусором – рыбными очистками, гниющими овощами, повсюду валялись дынные корки, рядом с мясными лавками в лужах стояла кровь; трупы лошадей, собак, кошек, крыс дополняли картину и источали такой аромат, что передать его составляющие просто невозможно. Стервятники и собаки были единственными санитарами на этой гигантской помойке. Изредка попадались рабочие и носильщики, ворочавшие грузы, иногда – осел и на нем толстый задумчивый мусульманин или повозка с женщинами, запряженная мулами…

Наконец нам удалось добраться до Димитри. Здесь мы слезли с коней и вернули их аджису – владельцу. Ютерборжец показал мне свое жилище, оно располагалось с задней части какого-то утлого домика и скорее напоминало загон для коз, нежели человеческий дом. Дверь состояла из склеенных картонных листов, окном служила просто дыра в стене, на стене висел косой умывальник, над которым свил паутину паук, над драной оттоманкой был прибит осколок зеркала.

Я безмолвно оглядел эту хибару, и мы вышли на улицу. Бородач отвел меня в дом, внешний вид которого не обещал ничего хорошего, а внутреннее убранство только подтверждало догадку. Это была одна из греческих пивных, где жизнь человека не ценится ни в грош, а жизнь людей, там пасущихся, не подлежит никакому описанию. Не задерживаясь в зале, бородач провел меня в заднее помещение, где резались в карты и курили опиум. Курильщики лежали в разных стадиях готовности на подушках, уложенных вдоль стен и засаленных до невероятности. Какой-то человечек занимался тем, что подбавлял зелья в трубки. Он был худ как скелет, глаза горели от вожделения, а руки дрожали. Рядом лежал молодой человек лет двадцати в состоянии прострации. Он улыбался блаженно, находясь, наверное, на седьмом небе. Он был уже в когтях опиума, откуда не бывает выхода. Рядом с ним расположился длинный тощий далматинец, бьющийся в пароксизме курильщика, а подле него скорчил непередаваемую гримасу какой-то случайный дервиш, нашедший эту дыру, чтобы отдать все свои жизненные силы призрачным картинкам дымного наркоза.

– Вы тоже курите? – спросил я своего проводника.

– Да, – признался он, – но немножко.

– Бог мой, так у вас еще есть шанс бросить это дело. Разве вы не ведаете, как все это плохо и безысходно?

– Плохо? Что вы понимаете! Наоборот, чудесно! Хотите попробовать?

– Что-то не тянет. А выпить здесь есть что?

– Вино. Я закажу. Ваше дело.

Мы получили по бокалу красного греческого, кислый вкус которого не так чувствуется, когда сознаешь, как дорог крупноягодный греческий виноград. В этом доме бывал Абрахим-Мамур. Я поинтересовался у хозяина, но поскольку не мог раскрыть ему всех карт, так и не получил удовлетворительного ответа.

По этой причине я попросил бородача быть постоянно начеку и сразу дать мне знать, как только он заметит Мамура. Я снабдил его некоторой суммой и распрощался, но не ушел из этого притона, поскольку мой напарник остался сидеть с игроками и мог спокойно проиграть половину суммы, а другую прокурить. Я хотел хоть ненадолго вернуть этого человека к нормальной жизни.

На следующий день была пятница, и Исла, у которого были дела в Пера, предложил мне поехать с ним. На обратном пути нам попалось похожее на мечеть здание, расположенное недалеко от русского посольства и отделенное от улицы решеткой. Исла остановился и спросил:

– Эфенди, ты когда-нибудь видел танцующих дервишей?

– Вообще-то да, но не в Константинополе.

– Это их монастырь, здесь они упражняются. Войдем? Я не имел ничего против, и мы через настежь открытую калитку ступили на выложенный мраморными плитами двор. Левая часть была обнесена еще одной оградой и представляла собой кладбище. В тени темных высоких кипарисов стояли белые надгробия с тюрбанообразными навершиями. На одной стороне камня было выбито имя погребенного и фраза из Корана. Для многих турецких женщин кладбище – место для послеобеденных прогулок, и куда ни брось взгляд – везде видны были белые накидки и цветные одеяния. Турки любят навещать места вечного кейфа…

Заднюю часть двора занимал круглый павильон с куполом, а правую половину – сам монастырь, одноэтажный, с куполообразной крышей, задняя стена которого выходила на улицу.

В центре двора стоял высокий стройный кипарис. В самом дворе было полно народа, все стремились попасть к павильону. Но Исла повел меня в монастырь, чтобы показать внутреннее убранство турецкого дома дервишей. «Дервиш» – персидское слово и означает «нищий». Дервишами называют членов исламского религиозного ордена. Таких орденов существует множество, но их приверженцы не дают никаких обетов – ни бедности, ни целомудрия, ни повиновения. Монастыри дервишей богаты всевозможными земельными наделами, малыми предприятиями, лавками, магазинчиками, и вообще турецкие духовники не страдают от чрезмерной бедности. Монахи в большинстве своем женаты и не чураются еды, питья, сна, игр, курения и безделья. Раньше дервиши еще играли какую-то роль в религиозном движении, сегодня значение их упало, и только праздный люд интересуется их необычными представлениями, делающими их похожими на волшебников.

Параллельно зданию монастыря шел проход. Туда выходили кельи дервишей; окошки их были обращены во двор. Дверей не было, и из прохода можно было заглянуть в любую комнатенку. Внутри все было примитивно: маленькие подушечки у стен. На них и сидели дервиши в своих похожих на сахарные головы уборах – точно таких, какие носят в наших цирках клоуны. Одни курили, другие наводили туалет для предстоящего танца, третьи просто сидели без движения, погруженные в себя, как статуи.

Отсюда мы направились в павильон, где сначала вступили в четырехугольный зал, а затем – в основной, восьмиугольный. Крышу поддерживали по бокам тонкие высокие колонны, а заднюю стену составлял ряд огромных, раскрытых настежь окон. Паркетный пол был натерт до блеска. Два ряда кресел амфитеатром шли вдоль всех восьми стен зала. Верхние, позолоченные, предназначались для женщин. Совсем вверху было также место для хора. Все кресла были уже заняты, нам досталось место в нижнем ряду.

Комедия божественного содержания началась. Через главную дверь вошли тридцать дервишей. Впереди вышагивал предводитель, старик с седой бородой, в длинном черном одеянии, все остальные были одеты в коричневые балахоны, но на головах у всех были высокие конические шапки. Они трижды медленно обошли зал, а затем уселись на полу – предводитель напротив выхода, остальные справа и слева полукругом. Зазвучала музыка, резанувшая мне по ушам, и песня, которая, по немецкой поговорке, размягчила бы камни и свела бы с ума людей.