Гелена Мнишек - Прокаженная

• Название: Прокаженная
• Автор: Гелена Мнишек
• Издательство: Информ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1992
• ISBN: 5-87136-03-3

Роман «Прокаженная» рассказывает о прекрасной и трагичной любви прелестной Стефании Рудецкой и знатного польского магната Вальдемара Михоровского. В начале двадцатого века книга имела огромный успех и издавалась в Польше шестнадцать раз.

---

— Со мной было то же самое, а теперь, сам видишь, я у финиша.

— Ну, твоя Стефа — золотая рыбка… Какие бриллианты ты купил?

— Я тебе покажу.

— Знаешь что? Пошли наверх, сегодня здесь чертовски скучно. Ни знакомых, ни красивых женщин, что тут делать?

Майорат встал и пошел за ним.

У себя в номере он показал Брохвичу драгоценности: ожерелье из бриллиантов величиной с лесной орех, брошь с бриллиантом и большим изумрудом, браслет, диадему и большие серьги. Все камни — чистейшей воды. Изящная оправа, похожая на золотую паутину, лишь подчеркивала их красоту и игру огней.

Осмотрев все это, Брохвич долго крутил головой:

— Ну, денег ты не пожалел! Варшава на тебе заработала! Я и не знал, что у них отыщутся такие камешки… И оправа чудесная. Не поверю, чтобы сами ювелиры такую выдумали, тут чувствуется твой вкус…

— Да, я им сделал эскизы, когда заказывал.

— Бедная Мелания, как я ей сочувствую! — вздохнул Брохвич. — Она такие камешки обожает. Ей чем больше, тем лучше: ожерелье — так в несколько шнуров, повязка на голову должна цепляться за люстру, браслеты — шириной в ладонь, а серьги — до плеч. Вот такое для нее!

— Занецкий постарается, чтобы она именно такие и получила.

Брохвич расхохотался:

— Вальди, ты шутишь или пьян? Если Занецкий и купит Мелании камешки, то исключительно на деньги Барского. Он у будущего тестя даже на свадебный фрак одолжит!

Майорат махнул рукой и равнодушно бросил:

— Да, верно…

Он спрятал коробочки с бриллиантами, потом прикоснулся ладонью ко лбу.

Слушай, Вальди, ты сегодня какой-то странный, — сказал Брохвич. — Да что с тобой такое? Знаешь, ложись и выспись как следует.

Вальдемар прохаживался по комнате, явно нервничая:

— Пожалуй, я все же поеду сегодня: неспокойно что-то…

— Заболел?

— Да ничего подобного!

— Тогда оставайся. Это у тебя предсвадебная дрожь. Сам я ничего такого пока что не пережил, но точно тебе скажу! Расстаешься навсегда с веселым холостячеством — тут затрепещешь! Я все понимаю, но женитьба — это переход из бравой кавалерии в обоз. Поневоле забеспокоишься… Ничего, венчальная молитва тебя вылечит!

Майорат тоже рассмеялся.

Брохвич, радуясь, что развеселил друга, растянулся на софе и скрестив руки на груди, весело продолжал:

— Эгей! Когда я-то буду хоронить свое холостячество и кем будет будущая графиня Брохвичева? Жутко любопытно! Слушай, признайся честно, есть в твоих чувствах к Стефе что-то платоническое или нет? Она, может, и поверит, что есть, да я — ни за что! А впрочем, она девушка умная, к тому же не из тех монашенок, что ходят с потупленными глазками и подозревают в появлении новорожденных исключительно аистов. Да и твои бешеные взгляды не могла не заметить…

— Мой дорогой, — прервал его Вальдемар. — И я, и моя невеста знаем, что чисто платоническая любовь меж мужчиной и женщиной — такая же легенда, как цветок папоротника: все ждут, когда он расцветет, верят, что так бывает, но на самом деле никто его никогда не видел!

— Браво! — сказал Брохвич. — Нужно иметь чересчур романтичную голову, чтобы в такое верить. Адам, правда, вздыхал по Еве платонически, но очень недолго…

Вальдемар сказал живо:

— Пройдут столетия, придут новые долгие века, но любовь останется в крови и в сердцах людей. Она была и в каменном веке. Разве что с ходом времени меняет одежды: сначала щеголяла в звериной шкуре, потом в нарядах трубадуров…

— А сейчас одевается в шелка и золото, — закончил Брохвич.

— Ну, не всегда. Порой она мастерски сочетает допотопное зверство с современной элегантностью.

— А вы со Стефой добавили к этому еще и средневековую идиллическую пастораль, что создало прекрасный образ, — сказал Брохвич. — Ваши чувства, признаюсь, меня глубоко восхищают — сущая поэма… но сомневаюсь, способен ли я сам на такие. Ты, Вальди, умеешь красиво говорить и писать, значит, умеешь и красиво любить… Кстати, о писании; твои последние статьи «На нас смотрят и вторая, о сельскохозяйственном синдикате, всех очаровали, а у Барского вызвали скрежет зубовный. Ты умеешь и уязвить сатирой, и приласкать, когда следует…

Он говорил что-то еще, но Вальдемар не слушал его. На него напала странная рассеянность и еще что-то, чего он никак не мог определить.

Остановившись у стены, он прошептал:

— Да что со мной такое? Ничего не понимаю… Нет, все же поеду!

Он стоял у кнопки электрического звонка, уже протянул к ней руку, но так и не нажал, не успел — в дверь постучали. Вошел лакей, подал майорату телеграмму и молча вышел.

Вальдемар развернул бланк. Бледность внезапно покрыла его лицо.

— Что случилось? — вскочил Брохвич. Вальдемар отдал ему телеграмму, а сам бросился к звонку.

Брохвич прочитал:

«Стефа очень больна. Немедленно приезжайте.

Рудецкий».

Влетел запыхавшийся лакей.

— Счет! — крикнул Вальдемар. — Вещи — упаковать! Коней! На станцию!

Лакей выбежал.

— Мне ехать с тобой? — спросил столь же бледный Брохвич.

Вальдемар, как безумный, выбрасывал из шкафа одежду на пол.

— Как хочешь! — отрезал он.

Брохвич задумался, потом подошел к майорату и коснулся его плеча:

— Вальди… слушай… успокойся! Не стану тебя утешать, телеграмма звучит очень серьезно… Дело плохо. Но все равно ты должен успокоиться. Вот что я тебе посоветую: ты поезжай сейчас, захвати только самое необходимое, а я останусь до завтра, соберу все твои вещи и завтра привезу, а прежде всего присмотрю за бриллиантами.

— А, бриллианты! — нетерпеливо махнул рукой Вальдемар.

— Ну да, сейчас тебе не до этого. Поэтому я и займусь вещами. Ты слишком взволнован, чтобы о них думать… Я тебе все привезу в Глембовичи.

Вошел лакей со счетом, двое других начали паковать вещи.

Через четверть часа майорат ехал на вокзал. Брохвич остался в отеле.

В купе Вальдемар оказался один. Всю ночь он не сомкнул глаз, мучимый нетерпением и тревогой. Ему казалось, что поезд тащится, как черепаха. Перед глазами у него вставало лицо Стефы в обрамлении рассыпавшихся на белой подушке темно-золотых волос, и он стискивал зубы от боли:

— Но что случилось? Что могло случиться? Последний раз он видел ее в первых числах мая. Она выглядела чуточку бледной, но казалась совершенно здоровой. Он помнил каждое ее слово, каждое движение, каждый взмах ресниц. В ее глазах было столько тепла, ее губы с детской доверчивостью поддавались его жаждущим устам. Так нежно она трепетала в его объятиях… Он вспомнил, как однажды они сидели на лавочке под черешней. В саду пели соловьи. Он встал, обломил огромную ветку, густо усыпанную белыми гроздьями цветов. Срывал эти цветы и осыпал ими Стефу, волосы ее, грудь, руки, колени покрыты были нежными лепестками. Бросил благоухающие цветы к ее ногам. Она радостно смеялась, глядя на него из-под темных, необычайно длинных ресниц, и вдруг сказала с милой гримаской, так ласково:

— Всю меня засыпал…

Вальдемар, забыв обо всем, принялся целовать ее. Потом она вспомнила их встречу в лесу под Слодковцами год назад:

— Я тогда нарвала цветов, еле несла. Ты назвал их тогда охапкой зелени, а меня — русалкой.

— А я был лешим, — сказал он, притянув ее к себе.

— Ох, как я на тебя была тогда сердита! Прошло одиннадцать месяцев, и как все изменилось! Через месяц тому ровно год.

— Через месяц ты будешь моей женой, через месяц мы поселимся в Глембовичах…

Вспомнив все это, Вальдемар содрогнулся:

— Она больна… а через неделю свадьба! Боже, что же могло случиться?

Он вспомнил ее радость, когда в феврале, сразу после обручения, он планировал будущее — после венчания они проведут лето в Глембовичах, а на зиму поедут в Европу, потом в Алжир и Египет. Как она радовалась! Предпочитала Глембовичи всем этим далеким странам, где еще не бывала. Каким голосом она произнесла:

— В Глембовичах…с вами…

Вальдемар сжал голову руками. Пульсирующие на висках жилки словно бы разбивали ему голову молоточками:

— Боже, что могло случиться?

…А когда он после рождественских праздников уезжал из Ручаева, она так беспокоилась, что он едет на ночь глядя — там на дороге были какие-то опасные места, рытвины, кажется… Все пытались его отговорить, но он спешил на заседание Товарищества. Только потом, уже в Глембовичах, он нашел у себя в кармане пальто маленький серебряный образок с ликом Богоматери — на тонкой цепочке, пришитый несколькими стежками к карману изнутри. Сразу понял, что это от нее. Забота невесты о нем, то, что она отдавала его под опеку Богоматери, глубоко тронула Вальдемара.

Он смотрел на раскрытый медальон с фотографией Стефы, называл ее нежнейшими именами, мысленно ласкал, привлекал к себе. Беспрестанно прохаживался по купе от окна к двери, становясь временами сам не свой от беспокойства, враждебно поглядывая на темноту за окном, словно лишь темнота эта была виной всему. Наступило светлое, благоуханное, веселое утро, когда ручаевский экипаж, привезший Вальдемара со станции, остановился перед крыльцом. Вальдемар взбежал в сани. К нему вышел навстречу пан Рудецкий, измученный, с кругами под глазами.