А. Сахаров (редактор) - Петр Великий (Том 1)

• Название: Петр Великий (Том 1)
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-053-5

Преобразование патриархальной России в европейскую державу связано с реформами Петра I. Это был человек Железной Воли и неиссякаемой энергии, глубоко сознававший необходимость экономических, военных, государственных, культурных преобразований. Будучи убеждённым сторонником абсолютизма, он не останавливался ни перед чем в достижении цели. Пётр вёл страну к новой Жизни, преодолевая её вековую отсталость и сопротивление врагов.

---

— Теперь недолго ждать, государь, — успокаивал его Меншиков.

Проезжая мимо последней группы ратных, тащивших волоком карбасы с дружным уханьем, царь сказал:

— Считайте, молодцы, за мной добрую чарку зелена вина!

— Рады стараться, государь-батюшка! — грянули хором ратные.

12

Царь с небольшой свитой, конечно, опередил тысячный отряд свой, который перетаскивал на себе карбасы и артиллерию с Ладоги в Неву, и прибыл в лагерь Шереметева и Апраксина после полудня.

Начальник и войско встретили своего государя с величайшею радостью.

— А мы дюже скучали по тебе, государь, — сказал Апраксин, — боялись, как бы не пришлось нам зимовать здесь.

— Провианту и иного чего опасались нехватки, — добавил Шереметев.

— Ну зимовать вы будете на шведских квартирах, — улыбнулся царь, — да и провианту шведы заготовили для нас, чаю, с достатком.

— Не одни сухари, — улыбнулся Меншиков.

Сентябрь в тот год стоял хороший, ясные, тёплые и сухие дни делали конец сентября похожим на лето.

Сделав некоторые предварительные распоряжения, государь направился к приготовленной для него просторной палатке с государственным гербом на флаге.

— Павел, иди за мной, — сказал он, — ты мне нужен.

— Слушаю, государь, — отвечал Ягужинский.

У входа в палатку стояли часовые. Увидя царя, они взяли на караул.

— Здорово, ребята! — молвил царь приветливо.

— Буди здрав, государь-батюшка! — был ответ.

Едва Пётр распахнул полы, палатки, как Ягужинский увидел что та хорошенькая девушка, которую он перед тем видел в Москве, в доме Меншикова, с тихим радостным криком обхватила руками великана, который поднял её как маленького ребёнка. Ягужинский отступил назад и остановился за пологом.

Он услышал тихие восклицания и шёпот:

— Здравствуй, Марфуша! Вот не ждал, не чаял.

— Здравствуй, государь, соколик мой!

— Как ты здесь очутилась?

— Александр Данилыч прислал из Повенца гонца с письмом что ты, мой сокол ясный, скучаешь по своей Марфуше, так чтоб я прибыла сюда из Москвы, и я прилетела к тебе… с «шишечкой», как ты говоришь…

— А ты почём это знаешь, глупенькая девочка?

— Мамушка-боярыня мне сказывала, что «шишечка» зачалась…

— А мальчик или девочка?

— Того не сказала.

— Мальчика бы, а то мой Алексей плесень какая-то.

Ягужинский многое, даже очень многое понял из этого беглого диалога и пришёл в ужас… Но Павлуша хорошо понимал государственную важность того, что случайно коснулось его слуха, и, как он ни был молод, умел молчать…

Это Меншиков сделал сюрприз государю, без его ведома выписав к войску Марту с её небольшой придворной свитой… У полоняночки Марты Скавронской была уже своя придворная свита из мамушки-боярыни и «дворских девок», то есть фрейлин, за которыми, однако, придворный сердцеед Орлов не смел ухаживать.

«Шишечка»… мальчика бы… мой Алексей плесень какая-то», — вспоминал Ягужинский сорвавшиеся с уст царя роковые слова, и ему стало страшно, что он их невольно подслушал… Страшные слова!.. Они обещают роковой переворот в престолонаследии… Как ни был молод Павлуша, но окружавшая его почти с детства государственная атмосфера научила его понимать всю важность того, что неизбежно должно было произойти в будущем… Молодость не помешала Ягужинскому видеть, что не такого наследника следовало бы царю-титану иметь, не такого, каков был царевич Алексей Петрович… Но за ним стояла вся старая Россия, все недовольное нововведениями сильное и богатое боярство, все озлобленное против церковных «новшеств» духовенство, озлобленное притом кощунственными издевательствами над ним этих «всешутейших и всепьянейших соборов», этих «князей-пап», «княгинь-игумений», святотатственными «канунами Бахусу и Венере»… А все раскольники? А народ, долженствовавший выносить усиленные налоги и усиленную рекрутчину?

«Алексей — плесень»… Но эта плесень равносильна кедру ливанскому, каким иногда казался Ягужинскому Державный плотник. Страшная должна предстоять борьба этих двух сил…

Павлуша поторопился отойти дальше от страшной палатки и остановился в ожидании, не позовёт ли его царь.

В это время к нему подошёл Меншиков.

— Ты что же стоишь тут, на часах, что ли, в карауле? — спросил он с улыбкой.

— Государь приказал было мне идти за собой, но там он не один, — смущённо отвечал Ягужинский. — Его встретила…

— Знаю… что ж, обрадовался государь нечаянности?

Но про «шишечку» и про «плесень» — ни гугу…

— Я знал, что обрадуется, — сказал Меншиков. — Ещё в Архангельске вспоминал, бывало, про неё: «Что-де моя Марфуша?» — «Скучает, — говорю, — по тебе, государь». — «Хоть бы одним глазком, — говорит, — а то в походе, — говорит, — мы ни обшиты, ни обмыты»… Я и спосылал в Москву к мамушке-боярыне, чтоб, будто ненароком, сама-де соскучилась, давно не видавши светлых очей государевых… Ну, я рад, что так случилось… Так рад сам-то?

— Нарочито рад, — отвечал Павлуша.

— А то я и дубинки, признаюсь, побаивался… самовольство-де…

— Сказано: близко царя, близко смерти, — тихо молвил Ягужинский.

— Смерть не смерть, а дубинка ближе, — засмеялся в кулак Александр Данилович.

Они продолжали стоять, не зная, на что решиться.

— Теперь им, може, не до нас с голодухи, — улыбнулся Меншиков. — Уйти, что ли?

— Я не смею, Александр Данилыч, позвал… А вдруг окликнет, — нерешительно проговорил Ягужинский.

— Да, неровен час, под какую руку…

В это время распахнулась пола намёта и выглянул оттуда сам государь.

— А, вы все тут? — сказал он.

— Что прикажет государь? — спросил Меншиков.

— Идите в палатку, дело есть.

Но в палатке уже никого не было: «знатная персона» ускользнула другим ходом.

13

На другой же день одна часть войска, меньшая, посажена была на привезённые сухим путём из Ладожского озера карбасы и двинулась вверх по Неве к Нотебургу; все же остальное войско шло левым берегом Невы.

Так как артиллерия не имела достаточно лошадей, то ратные люди везли пушки на себе, подобно тому, как везли они на себе и карбасы с Ладоги.

Не обходилось и здесь без «дубинушки», конечно, там, где нужно было втаскивать орудия на крутизну.

И здесь дело не обходилось без помощи силача Лобаря, который хотя и был возведён в чин капрала, однако все же оставался для простых ратных прежним добрым товарищем. Частенько слышалось:

— Эй, Терентий Фомич! Будь друг, подсоби.

— Кой ляд! Чево там ещё?

— Да «кума» заартачилась, нейдёт, да и на-поди!

«Кума» — это была одна тяжёлая пушка. Ратные люди, чтобы легче запоминать орудия, по-своему окрестили их: одна пушка была «кума», другая — «сваха», третья — «повитуха», четвёртая — «просвирня», ещё одна «тётка Дарья» и так далее…

— «Тётенька», братцы, упёрлась, и ни с места… Зовите Терентия Фомича.

Теперь уже товарищи не называли его Теренькой и Треней, а Терентием Фомичом, а то и просто дядей.

— У «просвирни» колесо в болотине застряло, чтоб ему пусто было.

— Кличь дядю живей!

— Да он с «повитухой» возится.

Между тем шведы, желая помешать русским стать и укрепиться против самого Нотебурга, поспешили возвести шанцы на левом берегу Невы.

Едва карбасы с посаженными на них двумя пятисотенными командами достигли того места на Неве, против которого находились шведские нововозведенные шанцы и откуда уже можно было обстреливать небольшую русскую флотилию, как немедленно последовал орудийный залп.

— Кстись, ребята! — раздался зычный голос пятисотенного начальника.

Все перекрестились.

— Мочи глыбче весла! Мути воду! — пронёсся по Неве голос другого пятисотенника.

— Пали во все, и на берег! Бери их голыми руками!

Последовал ответный русский залп.

— На берег! На шанцы!

И почти моментально карбасы очутились у берега, и русские стремительно лезли на шанцы, опережая друг друга. Такая смелость ошеломила шведов, и они почти не защищались.

Когда всё было покончено молодцами-преображенцами, запевала Гурин крикнул:

— Братцы! Выноси!

И он запел:

Ах, на что было огород городить!
Ах, на что было капустку садить!

И преображенцы «вынесли» своего запевалу, они залихватски отмахали забористую плясовую песню, которую их потомки, почти столетие спустя, весело пели, когда, под начальством Суворова, брали Варшаву…

Государь вместе с своею свитой, а равно Шереметев и Апраксин наблюдали это молодецкое дело, и Пётр сказал:

— Понеже шведы видели уже моих молодцов в деле с сею первою их фортецею, то, чаю, не захотят того же испытать на себе и на том берегу, потому станут избегать напрасного пролития крови, пошли ты, Борис Петрович, тот час же к Шлиппенбаху письмо с предложением, на каких аккордах[169] комендант Нотебурга намерен будет сдать тебе доверенную ему крепость.