Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь

• Название: Шестеро вышли в путь
• Автор: Евгений Рысс
• Издательство: Издательство «Детская литература»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1964

В 1926 году Коле Николаеву было шестнадцать лет. Судьба забросила его в маленький городок в глухом лесном краю на севере России. Он был одинок и очень беден. Отчаяние охватывало его...

Двадцатые годы. Время, непохожее на наше. Нэп. Рядом с горсоветом торговали частные магазины, безработные искали работу, коммунисты и комсомольцы руководили забастовками батраков и рабочих частных предприятий. Кулаки и капиталисты еще пробовали бороться с государственной властью трудящихся.

Пережив много бедствий, Коля Николаев нашел в маленьком северном городке замечательных друзей — комсомольцев. Их стало шестеро, честных и смелых людей, рвущихся к великим делам во имя победы трудового народа.

Но вот в далеком лесном краю зашевелились враждебные силы. Шестеро друзей встают на защиту товарища, обманутого людьми старого мира. В глухом лесу они впервые сталкиваются с врагами в открытой борьбе. Это еще только стычка. Но шестеро проверили себя под огнем. «Оказалось, что ничего, можем держаться. Солдаты из нас получатся», — говорит один из друзей.

Генеральные бои их поколения еще впереди, но шестеро уже вышли в путь.

---

— То-то, — сказал Катайков. — Ну иди, голубчик, выпей, закуси и посиди там.

Тишков вышел, и уже входил в комнату Малокрошечный. Редкие волосики торчали на его верхней губе, точно подстриженные крысиные усики. Белые зубы, будто чуть-чуть оскаленные, выглядели так, как если бы их только что заново покрыли эмалью. У него был настороженный, взволнованный вид. Ноздри его двигались, будто он нюхал воздух. И он очень старался придать оскалу видимость улыбки.

— Садись, Ваня, — сказал Катайков и сам опустился на кровать.

Малокрошечный сел на кончик стула. Он сел так даже не из холуйства, не из уважения к хозяину. Малокрошечный сам был не пустяковый человек. Просто он чуял, что начинаются дела и предстоит добыча. Все его нервы были напряжены, внутренняя дрожь страстного охотника за рублями трепала его. Ему было не по настроению сесть спокойно, поглубже, откинуться на спинку. Он нагнулся вперед и вытянул шею. Редкие волосики на верхней его губе еле заметно шевелились.

— Поверишь мне в долг, Ваня? — сразу приступил к делу Катайков.

— Как же, как же! — сказал Малокрошечный. — Все поверю — и лавку и дом поверю, только ведь, знаете, наличность вся в обороте. Иной раз в доме пяти рублей нет. Бывает, только и спасаешься тем, что в собственной лавке сам себе в кредит отпускаешь.

— Ты про рубли говоришь? — спросил Катайков. — Рублей мне не надо. У меня своих хватает. Мне, видишь ли, золотых десяток надо бы тысчонку, даже и две взял бы. Ну, доллары годятся, фунты.

Малокрошечный засмеялся нервным смехом.

— Откуда же? — сказал он. — Что вы, Тимофей Семенович! Откровенно скажу, несколько десяточек было, да продал в Петрозаводске в трудную минуту. Я перед вами как на духу, я весь тут. Ну, пара десяточек, может, найдется, а доллар... я, откровенно скажу, и не знаю, что такое. Так, слыхом слыхал, а видеть не видел. Это ведь, сами знаете, запрещенный предмет, а я, откровенно скажу, боюсь нарушать закон.

— Все «откровенно» да «откровенно»! — сердито сказал Катайков. — Что ты, что твой Гогин — вся фирма откровенничает. Скажи — нет, и вся недолга!

— Как же! — сказал Малокрошечный. — Естественно, я желаю, чтобы вы ко мне имели доверие. Просто заявляю о своих чувствах. А Гогин это от меня научился, и я не возражаю — пускай человек свою честность показывает. Он человек честный, а то я б его и держать не стал.

— Гогин честный, — мрачно согласился Катайков, — украсть — в жизни не украдет, медленный. Красть надо быстро. А убить — убьет. Как думаешь, убьет?

— Убить, может быть, и убьет, если прикажут, так ведь не от бесчестности, а от преданности. А преданность, Тимофей Семенович, — благородное чувство.

— Ладно, — сказал Катайков. — С этим, значит, покончено. Золота и долларов у тебя нет. Ну, а Гогина ты мне в долг дашь?

Усики шевелились, ноздри двигались. Малокрошечный даже слюну проглотил от волнения.

— Как это — Гогина в долг?

— Мне надо поехать на север, в неблизкую дорогу. Дело, понимаешь, торговое, секретное, чужого посвящать не хочу, а Гогин свой, да и понять ничего не поймет.

— Это с удовольствием, берите! — Волосики на губе продолжали двигаться. Грызун понимал, что дело еще впереди.

— Ну, значит, договорились. — Катайков встал и протянул Малокрошечному руку. — Ты иди, мне тут заняться надо.

Малокрошечный как-то небрежно, даже до невежливости небрежно, пожал Катайкову руку. Он думал о своем. Он даже не понял, что его гонят, что с ним прощаются.

— И большое дело, Тимофей Семенович? — спросил он.

— Пустяк, — сказал Катайков, — и говорить не стоит.

Глаза Малокрошечного были широко открыты и очень серьезны. Внутренне он весь дрожал. Охотничья страсть сжигала его.

— Какое же маленькое дело, — сказал он, стараясь сделать вид, что улыбается, — ежели тысяча десяток понадобилась да еще доллары? Это дело первой статьи. Вы уж не откажите в любезности, намекните. Я откровенно скажу, хотел бы деньги вложить.

— Тут денег не нужно, — хмуро сказал Кятайков. — Тут валюта нужна.

— И большие ожидаете выгоды?

— Да как сказать... Рубля четыре на рубль наживу. Ну, не повезет, так три.

— И все в валюте?

— В валюте... Ну ты, Ваня, иди, не задерживай. — Катайков опять протянул руку, и Малокрошечный опять ее не заметил.

Серьезное, даже трагическое выражение было у него на лице. Чуть изломанные брови поднялись кверху, еще шире открылись глаза. Казалось, еще минута — и он начнет ломать руки в трагической скорби.

— Три рубля... — сказал он еле слышно таким тоном, каким провинциальный трагик спросил бы: «Убит?»

— Думаю, четыре, — ответил Катайков.

— Тимофей Семенович... — Малокрошечный опять проглотил слюну. — Позвольте и мне участвовать в деле. Так сказать, пай внести.

Катайков покачал головой:

— Пай, брат, денег стоит. И не простых денег. В этом деле червонец не играет.

— Ну, а если б я достал золотишка и долларов?

— Не надо! — Катайков махнул рукой. — Что ты достанешь — пятьсот или тысячу? Тут дела капитальные, не твоего размаха.

— Ну, а если бы я тысячи на три достал бы?

Катайков покрутил головой:

— Нет, я передумал. Иди, брат. В пятницу Гогина мне пришлешь, не забудь. Месяца через два я тебе его верну в сохранности.

Малокрошечный был доведен до высшей степени возбуждения. Он застыл, как собака на стойке, и весь дрожал.

— Я откровенно скажу, — сказал он, — десять тысяч мог бы вложить — половину золотом, половину долларами. Откровенно скажу, припрятал на случай политических перемен. Знаете, говорят, заграница предпринимает шаги. Но ради вас, Тимофей Семенович, имея к вам, откровенно сказать, исключительное доверие...

— Эх ты, купец! — Катайков рассмеялся. — «Доверие»! Даже не спрашиваешь, какое дело. Тоже мне деляга!

— А какое?

Катайков стал серьезен:

— Садись.

Оба сели. Катайков упер руки в колени и заговорил очень спокойно и неторопливо:

— Обратились ко мне петербургские купцы. Не шушера — первачи! В Петербурге, в Гостином дворе, есть магазин «Штандарт». Существует законно. Вывеска, патент — все, как положено. Хозяин имеет право получать из-за границы товары — за большую, конечно, пошлину. Почему ему такое разрешение вышло, какие были у власти соображения — это нас с тобой не касается. В общем, получает он на таможне товаров на рубль, а без таможни на сто. Понимаешь?

— Контрабанда? — выдохнул Малокрошечный.

— Вот именно. Пойди, уследи! Ну и эти настоящие вещи он продает на валюту. В Ленинграде на руках валюты болтается много. Заграничную вещь продать легко. Трудно доставить товар. Но зато выходит один к пяти. Спрятан товар поблизости от Белого моря. Но по железной дороге не провезешь. Проверяют. Значит, придется доставлять лесом. Через Ветреный пояс. Ну, я учуял, что дело валютное: доставить-то взялся, но с условием, что и мне позволят вложить золотом двадцать тысяч. Столько мне не собрать.

— Половину я бы на себя взял, — сказал Малокрошечный.

— Да ведь тут наличность нужна. Тут векселем не обойдешься.

— А я, откровенно сказать, и наличными согласился бы.

— Ну что ж... Тогда завтра к вечеру принеси. Мы договор подпишем, все по форме. Расписку я тебе дам, как полагается.

— А с распиской я что же сделаю, если, откровенно сказать, неожиданность произойдет?

— Конечно, ко взысканию не представишь, — сказал Катайков. — Да ведь тебе ее достаточно показать, где следует, и Катайкова нет — пропал.

— Да-да, — Малокрошечный кивнул головой, — конечно. Только и я ведь пропал. Я откровенно вам говорю, Тимофей Семенович.

Катайков рассмеялся:

— Да ведь я, откровенно-то говоря, тебя не зову. Ты просишься в дело. А мне что с тобой, что без тебя. Без тебя даже риску меньше.

— Да-да... — Малокрошечный облизал губы. — Так я принесу, Тимофей Семенович?

— Приноси.

Малокрошечный вышел, пятясь задом, ступая на цыпочках. Этой странной походкой он подчеркивал масштаб и величие задуманного дела. Он как бы выражал таким образом свое к этому делу уважение. Катайков подумал и усмехнулся.

«Пожалуй, больше у него и верно нету», — сказал он сам себе и громко крикнул:

— Тишкова ко мне пошлите!

Тишков появился уже с красным, веселым лицом. Видно, на кухне его угостили.

— Пойди в горсовет, — сказал Катайков, — и скажи Прохватаеву, что мне его нужно видеть. Пусть придет.

Тишков обалдел и раскрыл от удивления рот:

— А он придет?

Катайков усмехнулся:

— Ругаться будет, тебя выгонит, а все же придет.

Глава двадцать четвертая КОМАНДИРОВОЧКИ И РАСПИСОЧКИ

Прохватаев был человек огромного роста. Это с юных лет внушило ему к себе большое уважение. Еще в детстве ребята на улице боялись с ним драться — тяжестью он побеждал любого. К этому у него еще был и бас необыкновенной силы. Шестнадцати лет он поступил приказчиком в бакалейный магазин. Владелец взял его за наружность и голос. Гигант с низким басом придавал магазину солидность. Казалось, что он силен и храбр и может страшно отомстить за обиду. Так это было или не так, не знал никто, в том числе и он сам. То есть силен-то он был, а насчет храбрости вопрос оставался невыясненным. Прохватаев всю жизнь избегал положений, которые могли бы в этот вопрос внести ясность.