Роальд Даль - Как по маслу

• Название: Как по маслу
• Автор: Роальд Даль
• Жанр: Научная Фантастика

---

* * *

Люди с кистями и красками стояли у самолетов и жаловались на жару.

- На самолетах картинки рисовать? - удивился я.

- Да, - сказал Питер. - Классная идея. Не всякий додумается.

- Зачем, - спросил я. - Ну, объясни!

- Рисуем смешные картинки, - ответил он, - немецкие летчики их как увидят, начнут смеяться. От смеха потеряют равновесие и ни во что не смогут попасть.

- Господи, какой вздор! Вздор, вздор, вздор!

- Нет, классная идея! Отличная! Пойди глянь.

Мы побежали к самолетам.

- Прыг, прыг, скок, - крикнул Питер, - прыг, прыг, скок! Поспевай!

- Прыг, прыг, скок, - крикнул я, - прыг, прыг, скок. - И мы помчались вприпрыжку.

Первый самолет разрисовывал грустный человек в соломенной шляпе. Он перерисовывал картинку из журнала, и, увидав ее, Питер воскликнул: "Боже, ну и картинка" - и покатился со смеху. Смех перешел в урчание, потом в рев, он хлопал себя по ляжкам и перегибался с широко открытым ртом и зажмуренными глазами. Шелковый цилиндр свалился на песок с его головы.

- Не смешно, - сказал я.

- Это не смешно? - воскликнул он. - Как то есть не смешно? Ты на меня посмотри. Видишь, как я смеюсь? Мог бы я сейчас попасть в цель? Ни в дом, ни в дуб, ни в гроб!

И он запрыгал по песку, заливаясь хохотом.

- Прыг, прыг, скок, - приговаривал он. - Прыг, прыг, скок.

Маленький человечек с морщинистым лицом красным мелком писал на фюзеляже что-то длинное. Соломенная шляпа сидела у него на макушке, лицо блестело от пота.

- Доброе утро, - сказал он и изящным жестом снял шляпу.

- Заткнись, - отвечал Питер и, наклонившись, стал читать то, что написал человечек. Он хрюкал, фыркал и хохотал, раскачивался и приплясывал на песке, хлопал себя по ляжкам и наклонялся.

- Ну и класс, ну и класс, ну и класс, ну и рассказ. - Он встал на цыпочки, встряхнул головой и заржал, как припадочный. Тут и до меня тоже дошло, в чем соль рассказа на фюзеляже, и я засмеялся. От смеха у меня живот заболел, я упал и покатился с хохотом по песку, потому что ничего смешнее нельзя было себе и представить.

- Питер, ты молодчага, - сказал я, - но как насчет немцев? У них как, все летчики могут читать по-английски?

- Вот черт, - сказал он. - Вот черт, - и заорал: - Прекратить!

Все опустили кисти, неторопливо обернулись к нему, потом хороводом прошлись на цыпочках, нараспев приговаривая:

- На фюзеляже - чепуха, ха-ха-ха-ха, ха-ха-ха-ха, у бензобака ерунда, да-да-да-да, да-да-да-да.

- Заткнитесь, - оборвал Питер. - Надо малость подумать. Мы перемудрили. Где мой цилиндр?

- Чего? - спросил я.

- Ты знаешь немецкий, - сказал он мне. - Переведешь. Он вам переведет, - крикнул он. - На немецкий!

Его черный цилиндр лежал на песке. Я отвернулся, взглянул еще раз - он был на том же месте. Шелковый парадный цилиндр валялся в песке.

Я закричал:

- Ты ненормальный! Свихнулся! Ты ничего не соображаешь! Ты сам понимаешь, что свихнулся? Из-за тебя нас всех перебьют!

- Боже, как вы кричите! Не надо так кричать. Вам это вредно.

Голос принадлежал женщине.

- Вы прямо горите, - сказала она, и кто-то вытер мне лоб платком. - Не надо так волноваться.

Она ушла, а я смотрел в бледное голубое небо. Безоблачное небо кишело немецкими истребителями - сверху, снизу, по сторонам. Деться мне было некуда, и сделать я ничего не мог. Они заходили на меня один за одним, весело и беззаботно крутясь и танцуя в воздухе, но я не боялся: на крыльях у меня были смешные картинки. Я думал: "Я здесь один против ста, и я их всех посшибаю. Дождусь, чтобы они начали смеяться, и посшибаю, факт".

Они подлетели ближе. Их было столько, что они заслоняли дневной свет; столько, что я не мог выбрать, на кого смотреть, кого сбивать первым; столько, что в небе как будто повис черный занавес и лишь кое-где, в разрыве, просвечивала голубизна. Вопрос, хватило бы ее или нет, чтобы залатать прорехи в лохмотьях нищего. Хватит - тогда все в порядке, нет плохо.

Они подлетели ближе, еще ближе, еще, и прямо перед глазами у меня встали черные кресты, ярко выделявшиеся на крашеных боках "мессершмиттов" и на голубом фоне неба. А я все вертел головой. Крестов и самолетов становилось все больше, и в конце концов в поле зрения остались кресты и небо. Кресты оканчивались ладонями. Они взялись за руки, образовали круг и затанцевали вокруг моего "гладиатора", и моторы "мессершмиттов" пели глубокими мажорными голосами. Они наигрывали "Апельсин-Лимон". По очереди, пара за парой входили в центр круга и нападали на меня, и я понимал тогда, что это как раз и были: с одной стороны - Апельсин, с другой - Лимон. Они кренились, кружились, вставали на цыпочки и опирались на воздух то одним боком, то другим.

Апельсинчики, как мед,

В колокол Сент-Клемент бьет

пели двигатели.

Но я не терял спокойствия. Я танцевал лучше их, и у меня была отличная пара - самая красивая девушка в мире. Я наклонил голову и увидал изгиб ее шеи, нежный наклон плеч и узкие, длинные, горячие руки.

Внезапно в правом крыле появились пробоины от пуль. Я испугался и разозлился, но больше разозлился, чем испугался; потом успокоился и сказал:

- У этого немца нет чувства юмора. В любой компании всегда найдется кто-нибудь не понимающий шуток. Но бояться все равно нечего. Нечего тут бояться.

Количество пробоин удвоилось, и мне стало страшно. Я сдвинул крышку кабины и закричал:

- Кретины, посмотрите, какие смешные рисунки! Гляньте на мой хвост, прочтите рассказ на фюзеляже.

"Мессершмитты" не отставали. Они ныряли, заходили мне под брюхо и непрерывно стреляли. Моторы запели громче.

И звонит Сент-Мартин:

Отдавай мне фартинг

пели они, и под их голоса черные кресты плясали и покачивались в такт музыке. Все больше пуль прошивало крылья, кабину, кожух мотора.

Неожиданно несколько пуль попали в меня.

Но я не чувствовал боли, даже когда вошел в штопор и крылья моего самолета захлопали, хлоп-хлоп-хлоп, еще быстрее, быстрее, голубое небо и темное море погнались друг за другом по кругу и наконец исчезли, осталось только солнце, мелькавшее, когда я крутился, но черные кресты шли за мной, танцуя и держась за руки, и я по-прежнему слышал пение их моторов.

Время свечку погасить,

Тебе голову срубить

пели они*.

* "Апельсин-Лимон" - старинная детская считалка с подражанием звону лондонских колоколов, ее декламировали во время игры наподобие "Ручейка". Апельсины и Лимоны - две команды, пропускавшие через живые "ворота" участников игры по одному, на последних строчках стараясь поймать проходящего. - Прим. пер.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, били крылья. От неба и моря осталось одно лишь солнце.

А потом одно море. Оно было подо мной. Пена завивалась барашками, и я сказал себе:

- "Белые барашки пасутся в волнах".

Сказав это, я понял, что у меня голова в порядке: барашки и волны. Времени оставалось мало. Море приближалось, барашки росли, а море походило на море и на воду, но не на зеркало. Потом остался разъяренный, белый-белый баран, он сучил копытами и поднимал брызги, крутил рогами, в бешенстве носился по морю.

Я падал.

Стало теплее, исчезли черные кресты, небо исчезло. Но ощущение тепла возникло только потому, что не было ни обжигающей жары, ни жгучего холода. Настал вечер, я сидел в красном бархатном кресле. В спину дул ветер.

- Где я? - спросил я.

- Не вернулся с выполнения боевого задания.

- Тогда я должен позвонить матери.

- Нет. Пользоваться телефоном запрещено.

- Почему?

- Отсюда звонят только Богу.

- Что, вы сказали, со мной?

- Пропал без вести, поиски прекращены.

- Но это же неправда, вранье! Я никуда не пропал, я здесь. Вы просто хотите напугать меня, но у вас ничего не выйдет, понятно? Я возвращаюсь к своим ребятам из эскадрильи. Попробуйте-ка остановить меня! Я встану и пойду, понятно?

Я выскочил из красного кресла и побежал.

- Покажите мне рентгеновские снимки, сестра.

- Вот они, доктор.

Опять женский голос, на этот раз близко.

- Ночью вы устроили переполох, право. Дайте я поправлю подушку, а то вы ее совсем с кровати спихнули.

Голос звучал мягко и ласково.

- Я пропал без вести?

- Конечно нет. У вас все хорошо.

- А мне сказали, что я пропал без вести.

- Не говорите глупостей. У вас все идет хорошо.

Вокруг все свихнулись, у всех шарики за ролики закатились, но день был чудесный, а я и хотел бы остановиться, но все бежал. Я мчался по зеленой траве и не мог остановиться, потому что ноги несли меня, а управление над ними я потерял. Они меня не слушались, как чужие, хотя, когда я смотрел вниз, я видел, что ноги были мои; обутые в мои ботинки, они росли из моего туловища. Но управлять я ими не мог. Они неслись через поле и уносили с собой меня. Я бежал и бежал, как заведенный, не спотыкаясь ни на кочках, ни на ухабах. Мимо деревьев, мимо заборов, через пастбище, где, завидев меня, овцы перестали щипать траву и бросились врассыпную. Я пробежал мимо моей матери, она в светлом платье наклонялась, собирая грибы. Она сказала мне: