Всеволод Воеводин - Слепой гость

• Название: Слепой гость
• Автор: Всеволод Воеводин
• Издательство: Издательство «Детская литература»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

«Что я помню о моем отце теперь, когда я уже взрослый человек, а события, описанные в моей книге, уже далекое прошлое... Страхи и слухи... Это был 1931 год...»

---

Только за углом я пошел тише. Я ничего не мог придумать умного в объяснение странного разговора слепого корзинщика с муллой, ничего. Мне хотелось одного: броситься в постель, уснуть, не ломать больше голову, и пусть они провалятся, все эти тайны.

Но этот вечер так не кончился.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Поздний гость. — Выстрел в потолок. — Клятва дяди Абдуллы. — Слепой корзинщик отдает моей матери долг, и я опять успокаиваюсь.

Как только я свернул за угол, я смутно разглядел в темноте всадника. Конь и человек не двигались; человек только изредка поворачивал голову, точно раздумывал, куда, в какую сторону ему ехать. Какая-то толстая палка лежала у него поперек седла, не сразу я разглядел, что это — ружье. Вытянутая голова всадника, невнятное бормотанье, с которым он вглядывался в темень, ружье поперек седла — все вместе кого угодно могло испугать. Я хотел потихоньку обойти всадника, как вдруг он обернулся ко мне лицом.

— Дядя Абдулла! — крикнул я. Действительно, это был дядя Абдулла, старший брат моей матери. Он узнал меня по голосу и, как мне показалось, был не очень обрадован.

— Ты к нам?

— Что, — сказал он, не обращая внимания на мой вопрос, — твой отец дома?

Я сказал, что мать и Сулейман уже, наверное, дома. Он что-то обдумывал.

— Ладно, заночую у вас.

— Ну, что же ты стоишь? — крикнул он мне. — Прыгай на круп коня. Я ведь к вам еду!

Я взобрался коню на круп и обеими руками ухватил дядю за пояс. Всю дорогу он ни слова не сказал и только, когда мы уже были недалеко от нашего дома, проворчал через плечо:

— Я приезжал регистрировать отцовский карабин. Он теперь мой.

— А! — сказал я. — Вот что...

Мы спешились во дворе и прошли в дом. Сулейман, когда мы вошли, работал, а мать убирала со стола посуду. Дядя Абдулла весело поздоровался с ними, и я удивился от души. Всю дорогу он был мрачен, рта не разжал, а тут сидел, ужинал, болтал и даже сам написал на дощечке, чтобы Сулейман мог понять, о чем разговор, несколько интересных новостей. Только об одном не заговаривал — о смерти деда, и когда мать робко спросила, не нашли ли каких-нибудь следов, ответил: «Нет», — и быстро свернул разговор на другое. А потом он вдруг повернулся ко мне, положил на колени карабин и похлопал по стволу ладонью.

— Хорошая штука, Гамид? А? — подмигнул он мне. — Ты умеешь его заряжать?

Я с удовольствием пощелкал затвором, но дядя Абдулла сейчас же вырвал карабин у меня из рук: «Не так, не так ты делаешь...»

...Выстрел в нашей комнате, такой тесной и низенькой, был оглушителен. Помню, как взвизгнула мать, и я сам прижался к стенке. Что случилось? Ничего. Только черная дырочка осталась на потолке — след пули, сильно запахло порохом.

— Дядя! — ахнул я. — Дядя!.. Что ты сделал?

Тут я увидел, что он не слушает меня и не смотрит ни на карабин, ни на потолок, простреленный пулей, а смотрит на глухонемого упорным, испытующим взглядом. Синие жилы вздулись у него на висках, он дышал часто и хрипло. Несколько кусочков извести отвалилось от потолка, один из них упал на руку глухонемого, согнувшегося над работой. Он равнодушно стряхнул известку и поднял глаза к потолку. Он не слышал выстрела и удивленно оглянулся на нас, кивая головой на черную дырочку в потолке, пробитую пулей.

— Ф-фу! — рассмеялся вдруг и откинулся на подушки дядя Абдулла, — сам себя напугал! Мальчик, всегда держи оружие дулом вверх, всегда может произойти случайный выстрел.

И он стал рассказывать длинную историю о том, как один охотник, заряжая ружье, нечаянно подстрелил свою невестку. Потом дядя Абдулла вскочил и сказал, что, пожалуй, он не останется ночевать, что конь уже отдохнул и к утру он будет дома. Я вышел за ним на двор. Снова с него сошла вся веселость. Не глядя на меня, он отвязал коня и вскочил в седло. Я ухватил его за стремя.

— Дядя, — забормотал я, — ты соврал. Я видел — ты выстрелил нарочно. Ты... подозреваешь, что...

Я не мог выговорить это страшное слово.

— Отойди от стремени! — крикнул Абдулла и замахнулся плеткой. Я отскочил. Мне показалось, что он хочет ударить меня, но он хлестнул коня и выскочил на улицу. Там он снова остановился. Я подбежал к нему.

— Слушай, — сказал он угрюмо, — ну да, я нарочно выстрелил. Ты уже не маленький, я могу с тобой говорить, как мужчина с мужчиной. Это все смерть старика меня мучает. Твой отчим тут ни при чем, это ясно. Чертом надо быть, а не человеком, чтобы не вздрогнуть, когда у тебя выстрелят под самым ухом. Он глух, а я, кажется, с ума сойду, думая о том негодяе, который живет среди нас. Сдохну, разума лишусь, а найду этого негодяя. И запомни мои слова, я поклялся, — прострелю его змеиное сердце вот из этого карабина.

Он рванул поводья и ускакал, а я остался один возле нашего дома. Значит, он, дядя Абдулла, самый старший в семье, тоже был уверен, что один среди нас предатель и враг, и в отчаянии готов был даже подозревать моего несчастного калеку-отчима.

Нет, нельзя было его упрекнуть за эти скверные мысли. Разве этим вечером я не подозревал ни с того ни с сего такого же калеку, корзинщика Мамеда? Я вспомнил о нем и подумал, что этой беседы слепого корзинщика с муллой я все-таки ничем не моту объяснить.

Какой-то непонятный предмет двигался ко мне из темноты — большой гриб на босых ребячьих ножках. Вглядевшись, я узнал Элико, внучку старой грузинки, у которой жил Мамед. На голове у нее, как шляпа, была надета корзинка для винограда.

— Это ты, Элико?

Она остановилась и протянула мне в горсточке несколько мелких монет.

— На. Дедушка Мамед велел передать твоей матери. Он брал у нее позавчера.

— А куда ты так поздно несешь корзинку?

— Дедушка Мамед велел отнести к мулле. — Она засмеялась. — Мулла заказал ему четыре корзины и обсчитал, когда платил. Мамед пошел к нему, пригрозил, что он на него в суд подаст, Баширову будет жаловаться, и мулла так перетрусил, что даже купил у него еще одну корзинку. Знаешь, как меня называет дедушка Мамед? Гюлли-Гах-Гах — Хохотушка, Смеющаяся Розами. У тебя случайно нет в кармане орехов? Скучно тащиться одной в такую даль. Нет? Ну, прощай...

Элико, грибок на босых ножках, ушла. Ей было очень смешно, что дедушка Мамед напугал муллу и продал ему еще одну корзинку. Она посмеивалась, уходя, и покачивала своей большущей шляпкой, а мне было смешно на самого себя и на свои глупые подозрения. Пришла Элико, Гюлли-Гах-Гах, посмеялась немножко, пощебетала, и опять все стало просто и хорошо.

Я пожалел дядю Абдуллу, который скачет сейчас впотьмах горной дорогой, один со своими угрюмыми мыслями и с карабином поперек седла.

Ночь была звездная и тихая. В деревьях, неясно обозначавшихся при звездах, из конца в конец по всему городу перекликались цикады. Старый карагач, в котором мой отец устроил мастерскую, был полон их переливчатым звоном.

Я вспомнил: когда я был маленьким, я представлял себе, что кто-то потягивает за тоненькую паутинку то одну, то другую звезду, потянет и сейчас же отпустит, и это не цикады перекликаются, а звенят звезды, взлетая вверх, на свои прежние места.

Вокруг себя, на темной площади, я видел вспыхивающие огоньки папирос, слышал легкие шаги многих людей и слышал их голоса, такие тихие, точно они не хотели мешать цикадам и древесным лягушкам петь свои ночные песни.

«Неужели эта спокойная, тихая ночь кому-нибудь в тягость? — думалось мне. — Неужели есть кто-то, вот тут, совсем рядом, вот тут со мной, кто бродит сейчас этой тихой ночью, и ничего у него нет на сердце, кроме звериного страха и злобы?»

Вдруг я вздрогнул. Близко, за садами, пронзительно взвизгнуло сразу несколько голосов, раздались рыдания и стоны, сразу же перешедшие в омерзительный хохот.

Шакалы подходили к нашим садам.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Для чего у нас вдоль дорог растут дыни? — Мы с Бостаном видим прохожего, но прохожий не видит нас. — Предательство.

Сказка, которую мне и Бостану рассказывал несколько дней спустя Джабар Йолдаш-Оглы, сторож на дынном поле:

Сказание берется из истины,
Плод извлекается из скорлупы,
Баня. Среди бани —
Решето в самане[5].
Верблюд цирюльничает
Среди старой бани.
Муравей лягнул,
Верблюду бок раздавил.

«О чем я вам расскажу? О мертвецах! Когда это случилось? Может быть, когда я женился, а может быть, когда родился мой прадедушка, словом, в старое время.

В одном селении жил богатый крестьянин Абас Надир-Оглы. У него были соседи — баккал[6] Джамшид и оружейный мастер Шейдулла. Все остальные были бедняки. Однажды Абас Надир-Оглы получил письмо, скажем, из Персии, где жил его брат. Брат писал о том, что у них появился человек, обладающий умением воскрешать мертвых. Он также писал о том, что этот человек отправился в путешествие, и просил Абаса, если чудотворец появится у них, встретить его со всеми почестями. Через некоторое время этот человек пришел к Абасу. Абас расстелил в саду свои лучшие ковры и уставил их лучшими угощениями. Он позвал в гости баккала Джамшида, оружейника Шейдуллу и еще несколько бедных соседей, которым только хватило места. Когда гость насытился, Абас попросил его показать им свое чудесное искусство. «Но прежде, — спросил он, — скажи, сколько ты возьмешь за то, чтобы воскресить одного человека?» Гость сказал: «Двести рублей». Абас согласился. Гость сказал: «Кого же тебе воскресить?» Абас ответил: «Мою покойную сестру, ту, что умерла прошлой осенью». — «Хорошо, — сказал гость, — веди меня на кладбище». Но тут поднялся оружейник Шейдулла и сказал: «Э! Абас хочет воскресить свою сестру! Пусть-ка он лучше воскресит свою жену, мою дочь, которую я ему отдал в жены, а он ее вогнал в гроб плохим обращением! Он боится, что если она воскреснет, то выцарапает ему глаза за то, что сразу после ее смерти он взял двух новых, молоденьких жен!» — «Ну, ну, — заворчал баккал Джамшид, — дочка твоя достаточно пожила, а пусть-ка он воскресит моего старшего сына Аслана». Но оружейник Шейдулла остался должен Аслану сто пятьдесят рублей и вовсе не хотел отдавать их, если бы Аслан вернулся. Он крикнул: «Не надо Аслана! Воскреси лучше моего брата Али!» Но Али любил когда-то красавицу Фаты, нынешнюю жену Абаса, и Абас, услышав его имя, побледнел. Воскреснув, Али убил бы его. Он крикнул: «К черту Али, воскреси моего любимого сына Хадиджа!» Но другой его сын, к которому должно было перейти все наследство отца, испугавшись, что ему опять придется уступить брату половину, крикнул: «Нет!» Тут они все стали кричать друг на друга, и гость уже ничего не мог разобрать. «Бисмилах! — закричал он сам, затыкая уши. — Во имя бога, помолчите немножко. Я вижу, вы не хотите, чтобы я кого-нибудь воскресил». — «Воскреси кого-нибудь из их родни, — сказал Абас, указывая на бедных соседей, — так и быть, я уж заплачу за них». Но они тоже отказались, потому что каждого лишнего человека, как бы они ни любили его, прокормить им было трудно. «Я у вас пил и ел, — сказал гость, — я должен вас как-нибудь отблагодарить. Придется мне пойти на кладбище и воскресить кого-нибудь бесплатно, на свой выбор». — «Джан, джан! — закричали в один голос Абас Надир-Оглы, баккал Джамшид и оружейник Шейдулла, — пожалуйста, не надо!» — «Ах, даже пожалуйста? — оказал гость. — Пусть тогда каждый из вас заплатит мне по триста рублей за то, чтобы я никого не воскресил, и напишет письма своим родным, что я приду к ним тоже». Как ни обидно было платить ему по триста рублей, но увидеть живыми своих покойников им уж очень не хотелось. Он ушел, посмеиваясь над ними. И это был никакой не волшебник и не чудотворец, а обыкновенный жулик с майдана. Просто он понимал, что никто не захочет воспользоваться его искусством возвращать к жизни мертвецов, потому что в старое время и живым-то было тесно на земле, и они грызлись между собой, а уж воскресшие мертвецы и подавно были бы лишними...»[7]