Хайнц Конзалик - Смерть и любовь в Гонконге

• Название: Смерть и любовь в Гонконге
• Автор: Хайнц Конзалик
• Издательство: Олимп
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-7390-0235-4

Хайнц Г. Конзалик – популярнейший немецкий писатель, автор многих остросюжетных романов, выпущенных на Западе огромными тиражами. На русском языке произведения Конзалика издаются впервые.

…Полиция Гонконга озадачена целой серией таинственных убийств, совершаемых по одному и тому же сценарию: красивая девушка убивает ничего не подозревающую жертву и вскоре сама умирает от коварной болезни, тайну которой не могут разгадать местные врачи. Врач-вирусолог из Гамбурга, находящийся в Гонконге на стажировке, оказывается втянутым в эту историю.

---

– Хороший, приятный клиент, – сказала она и выпила смесь из джина, мандаринового сока и «Кюрасао блю», которую она почему-то называла «лунное сияние», будто это была охлажденная минеральная вода. – Канни его любит. Почему бы ей не целовать его? Если от этого не страдают другие клиенты…

– Я в восторге от вас, Ио! – восторженно проговорил Мэй.

– Почему?

– Вы пьете как моряк, который на три месяца сошел на берег! Я за вами никак не поспеваю!

– Сколько вам лет, Мэй?

– Для постели я слишком стар, Ио. Мне уже семьдесят два!

– Ха-ха! Мне шестьдесят пять, но если мне кто понравится, я завожусь, как молодой дельфин. Заходил к нам один клиент, которому было восемьдесят три, и всегда заказывал у нас двух девушек. И они им нахвалиться не могли! А вы говорите – семьдесят два! Может, попробуем, Мэй?

Доктор Мэй поглядел на мадам Ио, представил ее себе раздетой и внутренне содрогнулся. «Нужно уметь приносить жертвы, – подумалось ему, – но нельзя приносить в жертву себя. Это большая разница».

– Расколите гнилой орех, мадам, – проговорил он с кислым видом. – Что вы получите? Гниль и труху. Мы с вами так хорошо разговаривали… зачем нам лежать друг на друге в ожидании какого-то чуда? Я обручился с бутылкой. И изменять ей не хочу.

Мадам Ио согласиться с этим было трудно, однако возражать она не стала. А ведь правда: эти разговоры так сблизили их, как будто они полжизни провели в одной постели, – чего Мэй и добивался. Он словно шутя проскользнул в интимную сферу заведения.

Две недели спустя он знал в лицо большинство постоянных гостей мадам Ио, знал, в какое время они приходят, кто они по профессии и кое-что об их личной жизни; с ним даже здоровались как со старым знакомым: этот толстяк за угловым столиком превратился уже в предмет обстановки бара. Когда доктор Мэй по два дня подряд отсутствовал, начинали спрашивать, уж не заболел ли он. Мадам Ио только терялась в догадках: Мэй был единственным, о ком она ничего определенного не знала. Ни адреса, ни профессии, ни его прошлой и настоящей жизни – вообще ничего. Он, конечно, при деньгах, потому что сразу расплачивался наличными. Да и девушкам, уходя, совал пару долларов между упругими грудями.

Несколько раз мадам Ио делала попытки расспросить его поподробнее. Но Мэй словно застегивался на все пуговицы, отвечая:

– Я отношусь к числу тех людей, которые существуют – и все. Они живут, населяют разные страны, но никакого интереса не представляют.

Мадам Ио всякий раз спешила перевести разговор на другую тему. Тем не менее постоянные визиты в бордель мадам Ио сильно усложнили жизнь доктора Мэя. В его возрасте нелегко нести такой груз: днем он вел прием пациентов, наблюдал за перестройкой джонки, собирал деньги и беседовал с родственниками больных, убеждая их в необходимости вкладывать больше средств в создание плавучего госпиталя, давал изредка концерты на литаврах и бесконечно препирался с доктором Меркером по поводу бутылки виски. Его в отличие от своего молодого коллеги доктор рассматривал не как алкоголь, а как сильнодействующее укрепляющее средство. И после всего этого еще сидеть в ночном заведении и ждать появления мужчины или нескольких мужчин, повинных в гибели Мэйтин…

Пациенты, владевшие буквально всеми профессиями, работали как армия муравьев, и новые постройки на джонке росли куда быстрее, чем предполагал доктор Меркер. Уже через неделю в основном строительство было закончено, и каждому было видно и понятно без лишних слов и объяснений, что возникает нечто никем и никогда в Яу Ма-теи не виданное: первая плавучая больница. Пусть по сравнению с теми, которые на суше, она примитивна и оснащена лишь необходимым, но для водных жителей она стала как бы гарантией того, что все они проживут на несколько лет дольше.

И еще одно маленькое чудо в хаосе жизни: «длинноносый» становится доктором с джонки. Как его зовут? Вэй Кантех, «Воинская доблесть».

К нему надо относиться с величайшим уважением. В его благосклонных руках их жизнь. Да обнимет и благословит его небо.

Через три недели уже можно было вести прием наверху. Ремесленники перебрались в чрево джонки, сломали все старые перегородки, починили изнутри и снаружи всю деревянную обшивку, возвели новые стены и разгородили небольшие помещения для отдельных палат, перевязочной и ординаторской; они провели новую электропроводку и поставили на борту многоканальный радиотелефон. Слева по борту предстояло еще оборудовать кухню, буфет и комнату для медсестер. Наблюдать за тем, как заплесневевшее, запущенное судно превращается в настоящий плавучий госпиталь, отвечающий всем требованиям гигиены, – было удовольствие.

Только однажды доктор Мэй закатил настоящий скандал. В порыве обновления ремесленники порушили две его святыни: стены в «концертном зале» Мэя с его литаврами и перегородки в его спальне. Топоры и пилы их не пощадили. При этом выяснилось, что за кроватью доктора Мэя стена была двойной, а в промежутке между стенками выстроилась внушительная батарея бутылок виски. Достаточно было отодвинуть одну из планок в стене, чтобы выудить бутылку даже лежа.

– Ну как тебе не совестно! – пристыдил его доктор Меркер, не поленившийся осмотреть этот тайник. – Такой пожилой человек, а ведешь себя как дитя!

– Я никому не разрешал ломать мои стены! – бушевал Мэй. – Даже у крысы должен быть уголок, принадлежащий ей одной. А у меня, образованного человека, все отняли и ничего не оставили! На собственной джонке я превратился в некоторое подобие травы-паразита.

– На моей джонке! – сказал доктор Меркер с тонкой улыбкой. – Мэй, я на нее не претендовал, но теперь она моя и перестраивают ее по моим планам!

– И куда же прикажешь повесить мои литавры? – продолжал кричать Мэй. – Со мной можно сделать все что угодно, даже кастрировать – но литавры отнимать не смей!

– Неужели ты бил бы в литавры, находясь между палатами тяжелобольных? Устраивал бы этот адский шум?

– Адский шум! Мои литавры! – Доктор Мэй никак не мог успокоиться. – Ты представляешь себе музыку Бетховена без них? Или Брукнера без барабанной дроби? О небо, какого невежественного человека ты терпишь! Я требую, чтобы мне предоставили помещение, где бы я мог по вечерам музицировать!

– Но не внизу, Мэй! Там у нас будет стационар.

– Мои сольные концерты на литаврах – лучшее из лекарств! Спроси, кого хочешь. Спроси их, хотят они, чтобы доктор Мэй забросил свою музыку? Ни один не поднимет палец вверх. Но спроси их еще: кого вылечила музыка доктора Мэя? Руки сами взлетят! Так-то вот!

Доктор Мэй решил ответить демонстрацией. Он вынес инструменты на палубу и, в то время как внизу продолжались работы по оборудованию новых палат и кабинетов, а доктор Меркер вел прием пациентов, поставил на проигрыватель пластинку с симфонией Чайковского, включил динамик на полную мощность и принялся с такой яростью обрабатывать свой инструмент, что пот ручьями струился по его лицу. Пациенты, ждавшие своей очереди, сели вокруг него в кружок и смотрели на него с немым восхищением. И при первой возможности аплодировали.

«Вот, прислушайся к их мнению, великий Вэй Кантех, – думал доктор Мэй. – Не только пилюли и уколы врачуют – здоровье возвращает еще доброта сердца и радость жизни! Если больной весел, он болен только наполовину. Вам, молодым супермозгам, еще предстоит это постигнуть! И еще вы должны осознать, что душа важнее тела!»

Доктор Меркер появился на палубе после осмотра последнего на этот день пациента. Теперь время было строго регламентировано. Последние часы он посвящал лежачим больным. До сих пор больных привозили и поднимали на борт их родственники и соседи, а впоследствии доктор Меркер планировал навещать их на жилых джонках, немецкие деревенские врачи объезжали своих подопечных. Мэй счел это идиотизмом.

– Станешь навещать больных – распрощайся с самой мыслью об отдыхе и покое. Пусть приезжают сюда, как десятилетиями заведено: тогда они поедут к врачу только в том случае, если без этого никак нельзя обойтись. Если же ты вздумаешь сам навещать их, тебя станут вызывать и тогда, когда у кого-то вскочит прыщик! Фриц, ты вскоре сделаешься самым могущественным человеком в городе джонок, а могущественные люди никогда не заглядывают в хижины! Во всяком случае, не в Китае. Забудь о том, чему тебя учили в Европе. Отныне ты Вэй Кантех, и больше никто!

Доктор Мэй сидел за своими литаврами весь в поту, но улыбающийся от счастья. Чайковский всегда трогал его до слез, и не потому, что ударные в этой музыке играли не последнюю роль, – просто она его будоражила.

– Надо бы мне выступить с концертами, – сказал Мэй, когда доктор Меркер сел рядом с ним.

– С пластинками?

– Мало ли какие глупости продавались за огромные деньги! Вспомни, как чья-то измазанная краской детская ванночка ушла на аукционе за сто тысяч долларов. Почему бы мне не зарабатывать деньги как литаврщику? Нам, Фриц, нужны деньги… мы банкроты! От больных мы много не получим. Все они бедняки, за исключением нескольких спекулянтов и негодяев. Денег только на ремонт и перестройку хватит. А где взять на оборудование, ума не приложу. Кровати, постельное белье, ванны, душевые – у меня вот целый список. Нет, в самом деле голова кругом идет! И это всего лишь для палат внизу. А где взять деньги на приборы диагностики и на кое-что подороже?. Я, Фриц, прикинул: получается, что на самое-самое необходимое нужно никак не меньше ста пятидесяти тысяч! С наших пациентов мы такой суммы не соберем до двухтысячного года.