Анатолий Алексин - Здоровые и больные

• Название: Здоровые и больные
• Автор: Анатолий Алексин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1983

В книгу вошли повести, уже хорошо известные и полюбившиеся читателю: «Раздел имущества», «Сигнальщики и Горнисты», «Очень страшная история», «Безумная Евдокия», «А тем временем где-то…», «Здоровые и больные», «Мой брат играет на кларнете», «Поздний ребенок», «В тылу как в тылу». Все они по-разному решают вопросы преемственности поколений, глубокие, сложные и столь важные проблемы воспитания молодых граждан.

---

— В новом, отремонтированном помещении заживем по-новому! — многозначительно пообещал мне главврач.

Все знали, что к субботе должны быть ликвидированы последствия инфарктов, желчнокаменных приступов и даже нарушений мозгового кровообращения. Липнин назначил срок!

Но прободение язвы с этим сроком не посчиталось…

В четверг днем меня начали панически разыскивать по всей больнице. Я в это время вертел и разглядывал на свет еще не высохшие снимки в рентгеновском кабинете.

— Владимир Егорович, вы здесь? Слава богу! — воскликнула медсестра из терапевтического отделения. — К нам… Скорее к нам!

— Что там стряслось?

— Виктору Валерьяновичу худо!

С Виктором Валерьяновичем Зеленцовым, по прозвищу Валерьянка, меня связывало то, что мы с ним вместе учились в мединституте, а потом вместе остались холостяками.

— Больница полна женихов! — высказалась по этому поводу Маша.

Я не женился потому, что было некогда, и потому, что вряд ли кто-нибудь мог бы вынести мои хирургические смятения, а Виктор Валерьянович потому, что не умел менять устоявшегося образа жизни.

— Я привык быть студентом, — говорил он мне в институте. — Неужели придется все это поменять?

Когда мы после пятнадцатилетнего перерыва неожиданно встретились с ним в липнинской больнице, я изумился, увидев на нем костюм того же студенческого покроя и очки все в той же оправе. Он привязывался не только к образу жизни, но и к вещам. Слово «лучше» было для него синонимом слова «привычней», он считал, что старое всегда лучше нового. Пожалуй, легко он расставался только с людьми, поскольку ни с кем не сближался.

Не менял он и своих принципов, которые были лишены максималистской крикливости и импонировали мне спокойной интеллигентностью.

Когда больной входил к нему в кабинет, Зеленцов приступал к делу так, будто уже выпил графин валерьянки. И больному начинало казаться, что он тоже выпивал вместе с Виктором Валерьяновичем.

Зеленцов исповедовал принцип «неприсоединения» к бурям и хитросплетениям жизни.

— Хладнокровие! В любых обстоятельствах хладнокровие, — уговаривал он больных.

— Хладнокровие — значит, холодная кровь. Годится ли это на все случаи? — спросил я. — Чему ты обучаешь своих пациентов?

— Я не обязан думать о том, хорошими они будут людьми или плохими. Я обязан заботиться о том, чтобы они были здоровыми, — ответил мне Зеленцов. — Я только врач!

Он постоянно внушал себе и другим: «Я только врач!» Зеленцов давал советы, которым больные подчас не в состоянии были следовать.

— Мой долг — порекомендовать… А не обеспечивать условия для претворения советов и рекомендаций в жизнь! Я только врач.

Всю ординаторскую терапевтического отделения заполнили белые халаты: весть о прободении язвы облетела больницу — и даже окулисты предлагали свои услуги.

Но, когда я вошел, все расступились. Возле дивана, на котором лежал Зеленцов, я оказался рядом с главным врачом. Липнин был исполнен созерцательной скорби, хотя требовались молниеносные действия.

Зеленцов в сознание не приходил. Но лицо его, которое я привык видеть безмятежно благообразным, исказил болевой шок.

— Я уже созвонился… — Семен Павлович назвал номер больницы, где давно специализировались на язвах.

— Его надо сейчас же, без минуты… нет, без секунды промедления поднять к нам, в хирургию. И на стол! Где санитары? Где каталка?

По обступившей нас толпе белых халатов пронеслась нервная перекличка: «Санитаров!… Каталку!»

— Какая операция? У нас завтра начинается ремонт, — негромко, но внятно возразил мне Липнин.

— Начнете ремонт на другом этаже.

— Это немыслимо.

— Все ремонты в мире, Семен Павлович, не стоят одной человеческой жизни.

— Постарайтесь не воспитывать меня… на глазах у всего коллектива, — прошептал он. — Я вам не…

— О чем вы сейчас думаете?! — перебил я. — Ну ладно… У меня к вам одна только просьба: пришлите срочно кровь для переливания. Боюсь, что у нас не хватит…

«Кровоснабжением» тоже заведовал он.

— Какая у него группа? Это известно? — спросил я.

— Четвертая! — услужливо подсказали несколько голосов.

— А резус?

— Отрицательный!… - опять услужливо подсказали. Все хотели принять участие в спасательных операциях.

— Кровь мы на сегодня не заказывали, — совсем тихо сообщил Липнин. — Поэтому я и договорился с другой больницей.

— Можете договариваться с другим светом… Если мы его станем перевозить.

— Но кровь не заказывали, — почти оправдывался он полушепотом. — Ремонт начинается!

Он так заботился об олифе для ремонта, что позабыл о крови для переливания. Появились санитары.

— В операционную! — скомандовал я.

— Было возможно и другое решение, — в полный голос, чтобы, на случай неудачного исхода, все слышали, произнес Липнин. — Его ждут специалисты!

Но каталка с Виктором Валерьяновичем уже была в лифте. Я нажал кнопку третьего этажа и стал нащупывать пульс на руке Зеленцова. Пульс был до того хладнокровным, что его трудно было уловить.

«Вот тебе и принцип неприсоединения!… - думал я. — К несчастью, от несчастья не скроешься…»

Сочувствующие в белых халатах тоже заспешили на третий этаж.

Торопливо натягивая свою зеленую форму, которая неожиданно ассоциировалась с фамилией Виктора Валерьяновича, я сказал:

— Крови не хватит. Это трагедия.

— Не напрягайтесь, Владимир Егорович… Я, когда училась в институте, сдавала кровь, — сообщила Маша, натягивая свою хирургическую спецовку прямо рядом со мной: стесняться не было времени. — Сдавала и таким образом подрабатывала… Могу сделать это и бескорыстно.

— Ты пойдешь… на это?

— Уже иду.

— Но твоя кровь принадлежит… не только тебе, — проговорил Паша, успевший уже натянуть зеленую спецодежду.

— Мой муж хочет сказать, что он еще надеется стать отцом, — пояснила Маша. — Не напрягайся, милый.

— Нет… я буду…

— Успокойте Пашу, — сказала она. — Он помешает мне совершить подвиг!

Отвоевывать человека у смерти входит в обязанности хирурга. Но если говорят, что это обыденность или «просто работа», я мысленно протестую. Разве можно обыденно встречаться со смертью?

Когда стало ясно, что она отступает, Семен Павлович, лично присутствовавший на операции, вышел в коридор и сообщил:

— Кажется, мы побеждаем.

«Виктор Валерьянович… и язва желудка? Несовместимо! Надо пересмотреть теорию возникновения этой болезни», — так рассуждали врачи нашей больницы.

Но они не учились вместе с Зеленцовым в мединституте, а я учился и знал его более двадцати лет. Он выбрал терапию как наиболее спокойный род войск в медицине, но в то же время — и основной! Всю жизнь он тяготел к такому именно сочетанию. Даже имя и отчество свидетельствовали об этом: с одной стороны — Виктор (вроде бы победитель!), а с другой — Валерьянович.

Он считался одним из самых одаренных студентов, но дарования были побеждены характером. Опекавший его профессор предложил длительные, совместные передвижения по стране, чтобы изучить влияние перемен климата на сердечно-сосудистую систему. Но перемен Зеленцов даже в юности опасался. Тщеславие жило в нем, а двигателем не становилось… Отказ от научного путешествия стал главной строкой характеристики, которую он сам про себя сочинил. Известно, что ошибки в молодости совершаются быстро и легко, но расплачиваются за них долго и трудно. А инерция репутации почти непреодолима… О нем пошла молва как о человеке нелюбопытном, без стремлений и целей. Окончив аспирантуру, он получил звание, но и оно ничего, кроме зарплаты, ему не прибавило. С годами приходили опыт, авторитет специалиста, но фундамент репутации оставался все тем же.

— Казалось, что Зеленцов живет абсолютно правильно, — размышлял о причинах его заболевания Семен Павлович. — «Счастья нет, а есть покой…» Как сказал Александр Сергеевич Пушкин!

— Он сказал: «Покой и воля», — уточнил я. И подумал: «Зеленцов этой формуле не изменял, если разуметь под покоем бездеятельность, а под волей — статус холостяка».

— Когда человек не совершает того, для чего был рожден, — сказал я Липнину, — не использованные им силы ищут выхода и обрушиваются на беззащитные внутренние органы. Мы ставим диагноз: на нервной почве. Но значение имеет не только почва, а и семена, которые в нее бросили. В данном случае бросили семена противоречий… А противоречия, как утверждал крупный психолог, к здоровью не ведут.

— Ого, и вы обратились к цитатам? — Липнин захлопал.

Лечить опытного врача — все равно что вести машину, когда рядом с тобой сидит шофер первого класса: он сам знает дорогу, видит опасности на пути и хочет определять скорость.

Когда к нему вернулось сознание, Зеленцов спросил: