Николай Шагурин - Остров Больших Молний

• Название: Остров Больших Молний
• Автор: Николай Шагурин
• Издательство: Кн. изд.
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1956

---

…Хаутон почувствовал ощутительный толчок ногой со стороны Портера. Как-то сразу профессор отрезвел и опустился в кресло,

— Прошу извинить! — сказал он, отдуваясь. — Я вспыльчив. К тому же мадера ударила мне в голову.

Зобиара ответил невозмутимо:

— Повторяю: вам предоставляется свобода действий. Рао-Сагиб и совет островитян обращаются к вам только с тремя небольшими просьбами (в голосе Зобиара зазвучал металл): во-первых — не подниматься на плато. Во-вторых, не заходить без разрешения в лаборатории. В-третьих — не посещать «Больших юго-восточных утесов». Все, господа.

…Воспользовавшись любезным разрешением, члены экспедиции в первые же три дня ознакомились с топографией острова. Он представлял собой клочок земли, по всем данным вулканического происхождения, почти круглой формы, километров 12 в поперечнике, и напоминал пудинг, поставленный на круглое блюдо. Это был конус с пологими краями, и сходство с пудингом увеличивалось еще тем, что вершина конуса, некогда грозного вулкана, была срезана словно ножом. Геометрически правильная плоскость среза наводила на мысль о том, что это дело человеческих рук, а не природы,

Голым оставалось только это плато, а сам остров был одет буйной, могучей растительностью. В необычайно пышной и яркой зелени прятались жилые строения и лаборатории, расположенные на склонах потухшего вулкана. Все здания были выкрашены в точно подобранный цвет зелени и совершенно сливались с ней.

Узкая и длинная бухта вонзалась в лесистую часть пологого берега на юго-востоке. Бухта эта, как позже узнали путешественники, носила имя ученого Рихмана, сотрудника Ломоносова, убитого молнией во время опытов с грозовым электричеством. Все здесь: бетонная стенка, пакгаузы из волнистого огнеупорного материала баки для горючего — было окрашено все в тот же цвет тропической зелени. Барьерный риф плотным кольцом окружал остров.

Загадка следовала за загадкой. Какому государств принадлежал флаг, еще на «Ломоносове» привлекший внимание Рамиреса: багрово-дымное полотнище, перечеркнутое вкось золотой молнией? Почему теплоход, явно не советское судно, носил имя русского ученого? Какие работы производились в обширных лабораториях, скрытых в зеленой чаще и закамуфлированных под цвет тропической растительности? Что делалось на запретном плато, куда можно было попасть лишь двумя способами: простым и легким, при помощи лифта, скрытого в самой горе, и тяжелым, «физкультурным» способом, по высеченной в скалах лестнице из нескольких тысяч ступеней?

Откуда были взяты колоссальные средства, которых, несомненно, потребовало отсечение вершины горы и пре вращение плато в идеально-ровную поверхность? Кто производил затраты на оборудование порта и постройку лабораторий? Где нашлись тысячи рабочих рук, совместным трудом которых осуществлены землекопные, железобетонные, каменотесные работы? Хаутон и его спутники скоро убедились, что население острова состоит всего из сотни с небольшим человек — техников, монтеров, обслуживающего персонала и двух десятков научных работников.

И, наконец, почему избран остров со столь необычным климатом?

«„Остров Больших Молний“, — записывал в своем походном дневнике Хаутон, — вполне оправдывает свое оригинальное название. Грозы здесь обычно проходят ночью. Едва стемнеет, как раздаются раскаты грома. Если же грозы нет, то зарницы сверкают до утра.

Среднее годовое число гроз здесь, надо полагать, не меньше 160, и остров можно отнести к числу самых грозовых пунктов на земном шаре. Бесчисленные молнии, как и всякая электрическая искра, озонируют воздух. Я никогда не встречал столь чистого и живительного воздуха. Благодетельным действием гроз объясняется и поражающе пышная растительность острова…»

Однажды Хаутон, Бейтс и Рамирес возвращались под вечер с прогулки по горным склонам. Поблизости от дома их захватила тропическая гроза, стремительная, словно камень, брошенный из пращи. Сразу стало темно, как в погребе, целые каскады воды низверглись на путешественников. Гром заглушал грохот прибоя, доносившегося с рифов, и казалось, что молнии разят и валят деревья где-то совсем рядом.

Компания кинулась бежать через лужайку и в мгновение ока вымокла до нитки. С лужайки хорошо было видно плато, и вдруг Бейтс остановился и крикнул:

— Глядите, глядите!

В свете молний, следующих одна за другой, все увидели на плато четыре ажурные металлические башни, поднявшиеся к небу. Кто мог воздвигнуть за такое короткое время эти мощные сооружения? Ведь два часа назад их там не было!

Утром, выйдя на лужайку, члены экспедиции протерли глаза: плато было голо, безмолвно, гладко. Не могло же это им привидеться?

— Тысяча и одна ночь! — заявил Бейтс.

— Вернее, тысяча и одна загадка, — сказал Хаутон. — И мы должны раскусить их все! Я думаю, Фред, — молвил он, обращаясь к Портеру, — что для этого нам придется сесть за общий стол с островитянами!

ГЛАВА 7 Среди островитян

Компаньоны, попав в столь необычные обстоятельства, держали себя по-разному.

Хаутон находился в состоянии непрерывного раздражения. Он считал, что ему не оказывается должного уважения как ученому, как подданному великой державы. Портер помалкивал и что-то обдумывал. Бейтс не рассуждал ибо рассуждать не любил. Он панически боялся грозы, потому каждую ночь, не взирая на духоту, с головой закутывался в простыню и, сверх того, закрывал еще голову подушкой. Рамирес сквернословил и пил отличное даровое вино.

Хаутона особенно смущало и волновало то, что члены экспедиции с момента отплытия из безымянной бухты не имели сведений о развитии событий в Гарсемале. Хаутон часами просиживал около радиоприемника в надежде вот-вот услышать вопли по поводу исчезновения экспедиции. Это могло изменить всю обстановку и отношения с островитянами. И кто знает в какую сторону?!

Но — странная вещь! — в последних известиях о Гарсемале ничего не упоминалось. Другие новости заслонили события в маленькой банановой республике. Дикторы сообщали о наводнении в штате Миссури, о находке живого экземпляра гигантского голубя Додо, который считался давным-давно вымершим, о смерти «короля джаза» Мэррея, словом, о чем угодно, только не о Гарсемале и не о судьбе экспедиции.

В один из ближайших дней путешественники появись на коллективном обеде островитян. За этим столом водился цвет научных работников острова. Хаутон без натяжки назвал компанию интернациональной. Сам Рао-Сагиб, глава этой маленькой «республики ученых», за столом пока не показывался. Роль тамады исполнял Зобиара, его ближайший помощник. Как убедились гости, это был универсально образованный инженер, к тому же отличный моряк. Он пользовался в коллективе большими симпатиями.

Рядом с Зобиарой сидел француз Декобра, блестящий физик, затем чех Гловачек, талантливый электротехник. Были здесь шотландец Кильпатрик, глубокий знаток в вопросах энергетики, суданец Кфаранги, специалист по электрохимии, человек геркулесовского сложения и беспредельного добродушия, и несколько индусов, в том числе уроженец Пенджаба Рамавани, окончивший два знаменитейших европейских университета. И хотя под одной крышей собирались представители самых различных национальностей; разговор не умолкал: каждый из присутствующих свободно владел тремя-четырьмя языками.

Гостей поражала необыкновенная спаянность этого коллектива, искренняя и непринужденная демократичность отношений. О многом говорилось за столом — об искусстве, о литературе и, конечно, больше всего и прежде всего о науке. Но напрасно искали Хаутон и Портер в застольных беседах ключ к разгадке тайны острова. Ясно было одно: островитян объединяла единая цель, они работали над решением какой-то чрезвычайно важной проблемы. Но какова именно была проблема — пришельцы понять не могли. Правда, вспыхивали порой за столом споры, но они носили такой специальный характер, что гости чувствовали себя школьниками, попавшими на заседание академии. Портер, например, впервые узнал, что существует наука, именуемая «космической электродинамикой» и изучающая электромагнитные силы Вселенной. Низенький, всегда изысканно одетый Декобра, поблескивая черными маслинами глаз и потряхивая холеной бородкой-эспаньолкой, так и сыпал научными терминами — всякими гидродинамическими волнами, протуберанцами и хромосферными вспышками.

Портер благоразумно отмалчивался. Бейтс болтал разный вздор. Впрочем с него и спрос был не велик, он сам сразу же объявил, что не является ученым. Хаутон изредка принимал участие в разговорах, когда речь шла об общих предметах. И нужно сказать, что из этого ни чего хорошего не получалось.

Как-то Гловачек, усмехаясь, сообщил, что из последнего издания «Британской энциклопедии» выброшено слово «прогресс».