Владимир Романовский - Год Мамонта

• Название: Год Мамонта
• Автор: Владимир Романовский
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-12236-2

Версия с СИ от: 12/05/2008.

* * *

Аннотация автора:

Историко-приключенческий роман, притворяющийся романом жанра «фентези». Данная версия — авторская, без издательских купюр и опошляющих повествование «поправок». Версию, которую можно в данный момент купить в магазинах, автор НЕ РЕКОМЕНДУЕТ. Мягко говоря.

* * *

Аннотация издательства:

Прошли годы, минули столетия, но жизнь в Троецарствии продолжается. Ушли в предание времена Придона, Иггельда и Скилла. Но по-прежнему отважны славы, дерзки артане, хитры куявы.

Пришли новые герои.

И снова кипят страсти, и снова льется кровь…

---

Быстро она уходит, подумал он. Вовсе она не в Храм приходила, а ко мне. Может, попросить о чем-то, но так и не решилась.

— Благословляю вас, дочь моя.

* * *

Трудно слепому человеку переходить улицу в большом городе, даже в очень ранний час. Со всех сторон доносится до слуха шум карет, а эхо все путает — неизвестно, в какую сторону карета направляется, и видит ли тебя человек на облучке.

А куда идти — понятно. Весной солнце встает на востоке даже в Год Мамонта, и если левой щеке теплее, чем правой, значит, ты идешь более или менее на юг. Палка стучит по булыжнику, предупреждая прохожих о твоем приближении. Сточные канавы определяются по запаху, и их нужно сторониться. Ближе к окраине булыжник частично сменяется утрамбованной глиной, и изменяется качество эха — стены здесь сделаны либо из кирпича, либо из дерева, и эхо расплывается, вместо того, чтобы отскакивать, как от известняка и мрамора. Дома здесь ниже, и поэтому больше света. Грязи здесь больше, и сточную канаву определить труднее. Но вот уже и сама окраина, и застава, на которой стражники даже не подумали к тебе обратиться — спят, небось, или им все равно. Или это еще не застава? Впрочем, это не важно.

Путешествовать всегда интересно. Зрячего отвлекают всякие виды и ландшафты, и это здорово, зато слепой больше слушает и за какой-нибудь час начинает отличать загородных птиц на слух. Заодно вспоминается всякое, какие-то вроде бы ненужные знания вдруг всплывают и оказываются полезными. Например, раз дорога вроде бы мощеная, частично цементом, значит она — часть сети связующих культурные центры страны магистралей. Лет сто назад кто-то из великих князей, в содружестве с несколькими князьями не очень великими, начал это строительство дорог, по древним принципам. Завершено оно было Жигмондом, дядей Зигварда, а качество покрытия улучшено было Фалконом. А ветвь системы, соединяющая Астафию с югом, так или иначе ведет к Южному Морю.

Еще вспоминается детство в Беркли, игры на лужайке, слуги, и подслушанный разговор матери с отцом — «Как она некрасива, это просто несчастье!», и после него долгое рассматривание себя, десятилетней, в зеркале. Сколько ни старалась, ничего особенно некрасивого она в себе тогда не нашла. Девочка как девочка. Худенькая, и коленки мослатые, и голова большая — ну так она у всех сверстниц большая, голова — и волосы шелковистые, приятные на вид и на ощупь. Брови подвижные, крупные, и какие-то серые, странный цвет какой-то. Ступни, правда, ужасно большие. Хорошо бы было, если бы все остальное росло, а ступни нет.

Рождение Шилы вспоминалось, частями. Обычно, женщины не помнят толком, как они рожали, а может, просто так говорят. Говорят, что это вроде самозащиты, чтобы не вспоминать боль. Может, и я так же, подумала Фрика. Все помню, вроде, но вот боли дикой, парализующей, о которой все меня предупреждали — что-то не помню. Было больно, и даже очень, но не такая боль, чтобы кричать безумным голосом. А потом Шилу приволокли, чтобы я ее кормила, а мне так хотелось поспать и никого не видеть, но я была против кормилицы и кормила сама, так вот, положили эту несколько часов назад родившуюся стерву мне на мою миниатюрную грудь, которая от беременности едва увеличилась, семнадцать лет мне тогда всего и было — а она как впилась в нее, как если бы хотела ее отгрызть! Гадина. Я даже испугалась слегка. Но потом, когда она подросла, у нас с ней очень даже хорошие отношения установились, несмотря на очень небольшую, для двух разных поколений, разницу в возрасте. Очень мы с ней сблизились, хотя, возможно, моей заслуги в этом нет — Шила плохое настроение срывала на слугах, а ко мне приходила только зубоскалить да секретничать.

Потом еще Бук в меня некоторое время был влюблен, когда повзрослел, и впоследствии даже, вроде, вступался за меня, хотя перед кем ему было вступаться, когда меня оберегал сам всемогущий и грозный Фалкон?

А Зигвард — ну это Зигвард. Девчонка я тогда была, думала, что обвинение в трусости на него подействует, выведет из апатии, заставит его стать тем, кем он родился — великим политиком, человеком, за которым идут народы. Заставило — через семнадцать лет.

Таких, как Зигвард, любить невозможно — они самодостаточные, у них в жизни нет места для любви. А я все равно его любила. Я в этом уверена. Но тот Зигвард, которого я любила, был другой. Совсем другой. Он был — Зигвард до того, как его обозвали трусом. Совершенно другой человек. Мягкий, внимательный, добрый. Новый Зигвард к людям равнодушен. К большинству людей, во всяком случае.

Та встреча, те якобы любовные якобы утехи с человеком в маске, отняли у меня семнадцать лет. Крови-то сколько было в ту ночь! И противно — без поцелуев, без ласки, в углу, стоя, развернул меня к себе спиной, и сразу — больно, но я терпела и молчала, и думала, что так нужно, так всегда бывает, и гордилась собой, потому что не только красивые — я тоже могу, вот, например, этому понравилась и понадобилась.

Но потом был Брант. И во время, и до того. Такое ощущение, что Брант был всегда. Сначала ребенком запомнился, очень глубоко, ибо единственный из всех умудрился за три минуты наговорить столько добрых слов, сколько я за годы до этого, и после этого тоже — не слышала, и говорил их вполне искренне. Возможно поэтому я сразу его узнала во взрослом исполнении, и может даже подумала что, наверное, ждала именно его все эти годы, думая, что жду Зигварда. Взрослый Брант столько изменил в моем мировоззрении, столько развернул наоборот, кроме одного — не смог остановить инерцию семнадцати лет романтического восхищения Зигвардом. А на верную смерть я его в Страну Вантит не посылала, пусть Шила не буйствует! Откуда мне было знать, что он действительно туда попадет! Что вообще соберется туда ехать — авантюрист и повеса!

А про снятие заклятия все объяснил Фалкон. Сказал, что попросил Волшебника снять, чтобы можно было меня с собой забрать при отступлении. Неужели это сделал Брант? Неужели именно Брант именно за мной приходил в Замок Оранжевых Листьев?

А если это действительно так, то просто продиктовать и отправить ему письмо — оскорбление. Нет. Нужно совершить нечто. Поступок, ради него, как он их совершал — ради меня. Нет, нет, я сама, своими силами приду к нему и поблагодарю его, а потом уйду куда-нибудь. Поскольку он заслуживает большего, чем то, что я сейчас собой представляю — слепая, некрасивая эгоистка, думающая только о себе. Поблагодарю и уйду, либо в монастырь, либо просить милостыню на дорогах. Даже если он захочет меня к себе принять — не останусь, не буду ему обузой, это было бы жестоко, и вполне в моем стиле — эгоизм.

Ноги меж тем начали сперва ныть, а потом болеть, возражая против такого с собой обращения — непрерывной ходьбы после многолетнего щадящего режима. Фрика нащупала палкой край дороги, сошла в траву, присела на корточки и потрогала — не мокро ли, не грязно ли — села, и сняла башмаки. Потрогав ступни и пальцы, она обнаружила, что ноги стерты основательно, возможно в кровь, особенно правая, сзади. Она провела по больному месту тыльной стороной руки и лизнула кожу. да, привкус крови. Ну, должны же быть где-то по дороге ручьи.

Кстати о ручьях — пить хотелось ужасно.

Неожиданно вся абсурдность ее затеи предстала перед Фрикой — на что это она, интересно, рассчитывала, когда надевала служанкино платье и собиралась в поход? Что, как во дворце, здесь, на этой вот дороге, стоит только позвать, и служанка сбегает и принесет все, что нужно? И что ближе к ночи кто-нибудь поставит на обочине кровать и расстелет белье? И будет стоять до рассвета на страже, охраняя ее от диких зверей, которые ведь наверняка здесь водятся — или не водятся? В добавок еще и люди ведь разные бывают — лихие люди, разбойники, убийцы всякие.

Окружающий мир опасен, а для женщин — тем более, не так ли.

Хорошо, пуст ее убьют разбойники или съедят тигры… нет, тигров в Ниверии нет… или есть?… ну, во всяком случае, волки точно есть. Но тут дело в том, что если она не найдет воду, она просто умрет от жажды, еще до того, как кто-нибудь соберется ее убивать или есть.

У нее есть с собой деньги — сто золотых! Поясок под мешком висящим платьем, а на пояске кошелек. А в кошельке деньги. А в деньгах счастье, если верить некоторым купцам, и тем, кто некоторым купцам завидует. И что же? Ни разу в жизни она не нанимала карету — не знает, как это делается. Ни разу не сняла комнату в таверне — не было необходимости. Ни разу не заплатила за ужин — княгиням ужин полагается бесплатно, куда бы они не приехали.

Почему она просто не попросила у Зигварда карету и конвой? «Куда же вы намереваетесь ехать?» «К любовнику». «Нет, пусть лучше он сюда едет, а то разговоров не оберешься». Даже такая шутка, невинная и равнодушная — оскорбление любви! Нет. Можно было послать служанку нанять карету и конвой. Тут же об этом знал бы весь дворец, и снова были бы шутки. Можно было попросить Шилу, но Шила обязательно увязалась бы ехать с ней! И Фрика решилась попросить Редо, но, оказалось, он сам куда-то уезжает, в противоположную сторону! Даже Редо не пришел на помощь. Возможно, это знак свыше. Возможно, так оно и должно быть.