Владимир Романовский - Год Мамонта

• Название: Год Мамонта
• Автор: Владимир Романовский
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-12236-2

Версия с СИ от: 12/05/2008.

* * *

Аннотация автора:

Историко-приключенческий роман, притворяющийся романом жанра «фентези». Данная версия — авторская, без издательских купюр и опошляющих повествование «поправок». Версию, которую можно в данный момент купить в магазинах, автор НЕ РЕКОМЕНДУЕТ. Мягко говоря.

* * *

Аннотация издательства:

Прошли годы, минули столетия, но жизнь в Троецарствии продолжается. Ушли в предание времена Придона, Иггельда и Скилла. Но по-прежнему отважны славы, дерзки артане, хитры куявы.

Пришли новые герои.

И снова кипят страсти, и снова льется кровь…

---

Оценить степень одухотворенности женщина не могла — она была слепа.

Она продвигалась вперед, держа тело неестественно прямо, а голову неестественно высоко. Платье на ней было непонятного цвета и висело нелепо. Лицо было в грязи, волосы торчали неровной паклей.

Брант, стоя поодаль, поднял указательный палец. Подростки обратили на него внимание. Он сделал жест, означающий, что им следует убираться по добру, по здорову. Они комически удивились, но тут он шагнул вперед, и они убежали, хохоча ломающимися голосами. Брант остановился.

Большая прибойная волна с грохотом обрушилась на берег, и чайки отреагировали на это озабоченным криком. Может, они сочли именно эту волну неприлично высокой, и проявили недовольство. Мол, Фалкон, будь он жив, такого безобразия не допустил бы.

Здесь не было Фрики — таинственной, грациозной, слегка надменной, насмешливой, и доброй. В десяти шагах от Бранта стояла побитая жизнью, грязная, нелепо высокая и тощая слепая нищенка с коричневой от нездорового загара кожей. Женщина остановилась, прислушиваясь.

Прошло некоторое время. Она почувствовала чье-то присутствие и, глядя мимо него, спросила:

— Скажите, не знаете ли вы человека…

Прежняя Фрика проявилась в этом голосе. У Бранта от жалости перехватило дыхание. Он прикрыл глаза.

— Детские трагедии сильнее взрослых, просто у детей крепче нервы, — сказал он.

Она вздрогнула и повернулась лицом к голосу.

— Я упрямый очень, и подлый, — сказала она. — И сладу со мной нет никакого.

Почувствовав, что он приближается, она выставила вперед руку.

— Не подходи близко, — сказала она. — Я пришла только затем, чтобы сказать тебе спасибо за все, что ты для меня сделал. Не подходи. Ты — удивительный человек. Я это всегда чувствовала. Недавно я это поняла. Не ходи за мной. И ничего не говори.

От нее отвратительно пахло. У нее недоставало двух зубов. Он взял ее за предплечье. Она пыталась вырваться, но он пригрозил, что понесет ее силком, и, если надо, вверх ногами. Он сказал, что ей нужно помыться, поесть, поспать и отдохнуть. Он повел ее к вилле, которую купила для него Рита.

Он помог служанке приволочь корыто, наполненное теплой водой, и вышел на крыльцо. Фрика слабо возражала и стеснялась, но все-таки ее помыли и одели в чистое белье, а поверх накинули плащ — ничего, соответствующего ее росту, на вилле не оказалось. Брант сбегал за лекарем, и пока лекарь осматривал Фрику, сходил также на рынок и накупил овощей и печеной рыбы. Лекарь сказал, что Фрике требуется уход, что она на грани истощения, и прописал какие-то масла и напитки. Фрика порывалась уйти, но все-таки поела, и, когда служанка довела ее до кровати, которую обычно занимала Рита, и усадила, Фрика сама прилегла, невнятно бормоча, и тут же уснула.

* * *

Ознакомившись со обстановкой, Рита помолчала, поразмыслила, поразглядывала спящую нищенку, чьи изуродованные ноги торчали из-под покрывала и не помещались в кровати, и переехала в центр города к своему художнику, решив ни во что не вмешиваться. То, во что превратилась Фрика, было настолько непривлекательным, что пусть Брант сам решает, что ему делать. Пройдет время, и он отправит ее обратно к Зигварду. Или она сама уедет. Или я ее напугаю, и она уедет. Там видно будет.

Старый Номинг воспользовался ее отсутствием и ежедневно посещал Бранта. Беседовали они по-артански, пугая служанку гортанными звуками.

Полетели дни. Фрика не порывалась больше уйти. Ею овладела неприятная, всепоглощающая апатия. Несмотря на это, всякий раз, когда Брант предлагал ей помощь — подняться, пройти, сесть — она твердо отказывалась. Она просила его не обращать на нее внимания. Она уверяла, что как только заживут и не будут так болеть ее ноги, она уедет обратно в Астафию.

Синяки на ее теле и конечностях стали постепенно проходить, царапины и ссадины исчезли, гноящиеся язвы зажили. Изломанные ногти на руках и ногах стали обретать приемлемую форму. Ела она по-прежнему очень мало, но то, что ела, было — здоровая свежая пища, и шокирующая худоба ее стала сменяться худобой обычной. Оставшиеся зубы служанка чистила ей, по настоянию лекаря, специальным порошком, и вскоре они побелели. Фрика ничего не рассказывала о своих приключениях, но, судя по всему, недостающие зубы не выпали у нее из-за болезни десен, вызванной трудными условиями существования, но были выбиты. Волосы свои она расчесывала сама. Блеск не восстанавливался, и половина волос была теперь седая, но это было лучше, чем торчащая бесцветная пакля. В общем, если бы не слепота и связанные с ней нелепые походка и осанка, выглядела Фрика вполне приемлемо — некрасивая худая высокая женщина средних лет. Нездоровый цвет ее загара помягчал, сгладился, и был теперь обычным сильным загаром.

Ей выносили кресло — на песок, к прибою, и она сидела в нем недвижно часами, от полудня до заката.

* * *

Было начало июля, но лето в Год Мамонта выдалось в Теплой Лагуне мягкое. С моря дул несильный теплый ветер, солнце грело запястья и ноги, пахло тиной.

Что-то во мне умерло, думала Фрика равнодушно. Что-то такое, что заставляет людей воспринимать других людей, и мир, эмоционально. Радоваться, печалиться, негодовать, восторгаться. Было — и не стало. Так было раньше, но не в такой степени. Потом вдруг страсти вспыхнули ярко — когда появился Брант. А после… да, после зелья… их не стало. Исчезли. А у Шилы? Нет, Шила — сама страсть, яростная, энергичная, неусидчивая, деятельная.

Но, в общем, наверное, хорошо — вот так вот сидеть, у моря, и чтобы дул теплый ветер, и трепал волосы, и чтобы слышались голоса, и чтобы грохотали и рычали волны, и чтобы неодобрительно орали чайки. Что-то в этом во всем есть. Наверное. Наверное, мне это тоже нравилось. Правда, на море я не была много-много лет, и не помню впечатлений. Может, оттого и не помню, что их не было?

Голос Бранта что-то сказал, чуть впереди, кому-то. Этот кто-то ответил. Странный язык. Артания. Странная страна. Судя по интонациям и удаляющемуся голосу, они прощались. Брант замолк.

Ей не хотелось, чтобы он замолкал. Ей хотелось, чтобы он продолжал говорить. У него приятный голос. Он успокаивает и волнует. Кого-то. Наверное. Ей вдруг показалось, что она никогда больше не услышит этот голос. Нет, подумала она. Нет, я хочу его слышать. Я не могу его не слышать.

Щемящая волна прокатилась по телу, и Фрике стало так горько, как не было никогда в жизни. Она глубоко вдохнула просоленный морской воздух и почувствовала, как закружилась голова, как ослабли конечности, как еще одна волна, горячая, прошла сверху до низу и обратно, по всему телу, как вспыхнуло сознание, и где-то на краю его, сознания, проявился слабый свет, и где-то ближе к левому краю этого видения забелела яркая точка. Точка не уходила, напротив, она уточнялась, приобретая треугольную форму, и она двигалась — не эфемерно, как отсветы от солнца на сетчатке, но вполне реально. Сердце отчаянно билось. Фрика поняла, что видит парус.

Она медленно, чтобы не спугнуть, повернула голову чуть вправо, и в видении возник расплывчатый силуэт на фоне блеклой голубизны, и тоже стал уточняться. Человек, похожий на Зигварда, но не Зигвард, стоял к Фрике спиной, обнаженный по пояс. Длинные светлые волосы ниже плеч затянуты были лентой в хвост. Фрика подалась вперед, приподнялась, неуверенно встала. Кресло тихо скрипнуло, но человек не расслышал — прибойная волна как раз взвилась на дыбы и, зашипев пеной, обрушилась с грохотом на песок и предыдущую волну, уже откатывающуюся назад. Фрика приблизилась к человеку и положила ему руку на плечо. Он вздрогнул, но не обернулся.

Ей не нужно было даже приподниматься на цыпочки — она была почти одного с ним роста. Приблизив губы к его уху, она тихо сказала:

— Я люблю тебя.

Помедлив, она прикоснулась губами к его плечу. Тело стремительно слабело, но на этот раз по другой, более жизнеутверждающей причине. Тут она увидела свою руку и слегка ужаснулась. Шрамы, изломанные ногти, шершавая кожа — пройдет ли это, будет ли лучше, и как он все это время на нее смотрел, что думал, а что же с остальным телом, как оно выглядит, нет, лучше не надо, лучше прямо сейчас бежать, оставить его, он ее забудет, привыкнет, найдет другую, нет, он оборачивается, надо закрыться, надо броситься прочь, надо…

Он обернулся и взял ее за плечи, и только поэтому она не упала тут же, у его ног, от слабости. Они смотрели друг другу в глаза, и в его глазах было столько счастья, что она поняла — год великих перемен и свершений продолжается.

ЭПИЛОГ

Уединившись у себя в кабинете, в деревянной времянке напротив строящегося дворца, Зигвард с удовольствием взялся за чтение первой части фолианта, который по его просьбе-приказу писал Кшиштоф, отрабатывая право на жизнь и свободу. Кшиштоф, кстати говоря, нисколько не обиделся, когда его не привезли в Висуа, а, по указанию Зигварда, определили в глухомань на постоянное жительство. На месте Зигварда он, возможно, поступил бы также. Слово, данное ему когда-то Зигвардом, формально нарушено не было — Зигвард взял власть только тогда, когда Кшиштоф формально ее потерял. Он мог и не посылать отряд освобождать Кшиштофа. Отряд мог не успеть. И так далее. Когда политик ищет себе оправдания, он его, как правило, находит.