Юрий Азаров - Паразитарий

• Название: Паразитарий
• Автор: Юрий Азаров
• Жанр: Современная проза

Роман-антиутопия написан Ю. П. Азаровым, выдающимся педагогом современности, художником, писателем, чьи книги переведены и высоко оценены в США, Канаде, Индии, Китае, Японии, в странах Европы, СНГ. Этот роман-антиутопию критики назвали произведением на уровне самых высоких шедевров мировой культуры.

Главный герой романа приговорен к эксдермации — снятию кожи в показательном шоу. Он мучительно ищет выход из своего трагического положения, повсюду сталкиваясь с фарисейской ложью, издевательствами и бесправием.

Анализируя развитие культуры за последние две тысячи лет, автор утверждает: без духовно-правовой идеологии с главенствующими ценностями Любви, Свободы и Социальной справедливости, без общенациональной идеи не может быть ни эффективной политики, ни сильного государства.

В романе органично сочетаются пророческие предсказания, фантасмагории, синтез наук, культур и искусств и реализм остро сатиры. В нем крик художника, предупреждающий о роковых опасностях. Но это крик не отчаявшегося человека, а скорее боевой клич, зовущий на битву с паразитарными устоями бытия во имя торжества высоких общечеловеческих идеалов.

***

Главный герой романа приговорен к эксдермации — снятию кожи в показательном шоу. Он мучительно ищет выход из своего трагического положения, повсюду сталкиваясь с фарисейской ложью, издевательствами и бесправием.

Анализируя развитие культуры за последние две тысячи лет, автор утверждает: без духовно-правовой идеологии с главенствующими ценностями Любви, Свободы и Социальной справедливости, без общенациональной идеи не может быть ни эффективной политики, ни сильного государства.

В романе органично сочетаются пророческие предсказания, фантасмагории, синтез наук, культур и искусств и реализм острой сатиры. В нем крик художника, предупреждающий о роковых опасностях. Но это крик не отчаявшегося человека, а скорее боевой клич, зовущий на битву с паразитарными устоями бытия во имя торжества высоких общечеловеческих идеалов.

***

И вдруг голубое пламя полоснуло по моему сердцу — это девочка лет шести, льняные волосы, розовое личико, алая бархатная курточка, а на лбу комарик, я быстрым движением касаюсь ее лба, а девочка вскрикивает, и от этого крика слезы на моих глазах и режущая боль в груди — невидимым спрутом подкрался обморок, и я вот-вот упаду, а голубое пламя полыхает передо мною, пристально всматриваясь в мои глаза: "Кто ты? Ты с ними?!" И наотмашь по моей щеке широкой, шершавой, жесткой ладонью, это толстенький зеленомундирный ариец Вальтер меня, одиннадцатилетнего, который кинулся защищать Розу Зитцер, — их всех закопали в огороде, у ее мамы была рука без двух пальцев, а ее папа, аптекарь, казался мне совсем стареньким, он был тихий, как майский вечер, всегда молчал и хорошо улыбался моей маме, которая всегда говорила: "Зитцеры — хорошие евреи". Они нас приютили перед самой войной, когда мы от тети Гриши ушли, мама стряпала у них на кухне, помогала Розиной маме, потому что у нее не было двух пальцев, а когда снег сошел, я видел в огороде руку без двух пальцев, и, наверное, рядом была Роза, такая светленькая, такая чистенькая, она всегда улыбалась, когда встречалась со мной… Когда теперь говорят, что точкой отсчета философии, этики, искусства должен быть Освенцим, где пламя пожирает живую плоть, живые души, живую ткань Бытия, я думаю о том, что моей точкой отсчета должна была бы стать Роза Зитцер. Но не стала, потому что ее лик переведен был мною в мое обыденное, стершееся, пошлое сознание, потому что всю свою жизнь я предавал свою Любовь, свою Трепетность, свой Божий Дар.

Книги Азарова — это глубинная психологическая проза.

Лев Аннинский, критик

---

— Вы ведьма? — спросил я. И снова по моей коже пробежало тысяч пять самых жизнеспособных мурашек.

— А что тут дурного? Если ты веришь в Бога, почему тебе не поверить и в черта? Тем более превратные сведения о темных силах настолько исказили современные представления о нашем брате, что мне и говорить на эту тему не хочется. Запомни, милый, мы намного честнее и стабильнее всего вашего двуногого сброда. Я в своей жизни еще не встречала, чтобы хоть какая-то темная сила не сдержала своего слова.

— Что ты хочешь от меня?

Девица рассмеялась.

— Я хочу? Ну и нахал! Он с ног сбился, чтобы разыскать хоть какую-то сволочь, чтобы избавиться от эксдермации, я ему хочу помочь, а он еще и выкомаривается.

— Каким образом вы хотите мне помочь? В чем?

— Нужна зацепка. Кожа есть кожа. Разве вам неизвестны эти слова?

— Вы знаете Ксавия?

Девица расхохоталась:

— Вы до сих пор не отдаете себе отчет, с кем говорите. Раньше вы сомневались. А теперь? Пять лет назад на вопрос: "Верите ли вы в Бога?", вы отвечали: "Скорее верю, чем не верю". А не так давно вы изволили заявить, что сейчас нет в стране ни одного человека, который сомневался бы в существовании Всевышнего. Я полагаю, что после ваших последних встреч ваша вера окрепла, не так ли?

— Каких встреч?

— Может быть, вы и о письме Клавдия Лисия забыли? Ага, вспомнили! Но раз есть Всевышний, значит есть и его антиподы.

— У вас есть доказательства?

— Верой в Бога вы называете то, что не требует доказательств, а здесь вам доказательства подавай. Мы, нечистые силы, натерпелись в этой жизни унижений и оскорблений. И тем не менее за нашими словами или угрозами всегда стояли реальные подтверждения. Вы думаете, вы сами, по своей воле, взяли и отправились в первый век? Так просто, как в обыденном сознании. Взяли до Бердичева билет и поехали. Нет, милый, так не бывает. До первого века ни больше, ни меньше, а два тысячелетия, три года на самолете лететь нужно беспосадочно, а вы в одну секунду да еще не всегда в единственном числе…

— Как это?

— А про Горбунова забыли? Мы и его туда для разнообразия подкинули. А сейчас мы на Малом своем совете приняли решение и Феликса Хобота туда вместе с вами спровадить. Как вы на это смотрите?

— В первый век с Феликсом Хоботом?

— А чего бы нам не сыграть такую штуку с двумя Феликсами? Поменять их местами. Они примерно в одинаковых должностях. Вторые роли, один и тот же стиль, одни и те же заботы, принципы: разделяй, властвуй, обжирайся и вовремя опорожняй желудок.

— Неужто ничего не изменилось за две тысячи лет? — удивился я.

— Народ похуже стал. Это уж точно. Озверели. Даже мы, черти и ведьмы, другой раз стали ратовать за милосердие. Вы думаете, эта навигация с милосердием открылась сама по себе? Это все дело наших рук. Скучно стало: одни черные убийства, кражи, коррупция — и все это называется красивыми словами, которые порядочные двуногие и произносить стыдятся. И заметьте, чем больше слов, ратующих за любовь и внимание к людям, тем жестче становится жизнь, тем больше лжи, гадостей и откровенных истреблений народов. Поверьте, не было в древние времена такой жестокой жестокости!

— И вы думаете, наш Хобот сориентируется в ситуации первого века?

— Он окажется именно в своей стихии. А вот тому Феликсу, Марку Антонию, придется похуже, потому что здесь у вас такая неразбериха, такой хаос, что даже мы диву даемся…

— Хорошо бы этого Хобота там оставить навсегда.

— Можно и оставить. А что вы выиграете?

— Кожу, — сказал я откровенно. — Его бумагу здесь никто не отменит без его подписи.

— Какой глупец. Кожу вы заложили нашему политическому бюро. И мы будем единственными ее владельцами. Ферштейн?

Я сделал вид, что не испугался. Спросил:

— И когда вы собираетесь меня ошкуривать?

— Фу, какой жаргон! Никто вас не тронет, пока вы не нарушите наших обязательств.

— Каких?

— Строго выполнять наши предписания. Как только вы нарушите протокол номер шесть, где зафиксированы эти предписания, так мы вас отдаем какому-нибудь Агенобарбову или Мигунову, и они без всяких усложнений произведут так называемую эксдермацию.

— А если я буду примерным рабом?

— Тогда вы получите возможность помочь этому каторжнику и агитатору, бывшему воину и фарисею Савлу.

— Он сейчас жив? Ему ничего не угрожает?

— Его жизнь вам дороже своей? Вот в этом, поверьте, я начинаю сомневаться.

В одно мгновение ее красивое лицо стало мне неприятным. Я вскипел, но сдержался: все-таки она была женщиной, и довольно обаятельной. Я сказал мягко:

— Может быть, это единственный случай, когда я готов отдать все, чем располагаю, чтобы помочь ему.

— В нем вы не сомневаетесь? Ну и прекрасно. Итак, сделка состоялась. Я помогаю вам со всей вашей гоп-компанией опуститься в первый век, а вы уступаете мне свою кожу.

— Кстати, на кой дьявол нужна вам моя шкура? Раньше черти охотились за душами.

— Кому нужны сейчас химеры? Мы, нечистые силы, стали материалистами, поскольку материализм нынче стал доминировать в среде светских и духовных бесов.

— Ну а кожа для чего?

— Чисто прикладные нужды: кооперативные сандалетки, ремешки для мелких бесов, портмоне, сумки, чехлы для зелья от комаров, мазь для полетов на шабаши, корзинки для трав, вызывающих обмороки, рвоту, изжогу и рези в желудках.

— Мало вы совершаете убийств? Ошкуриваете кого попало…

— Нам нужна одухотворенная кожа. Кровоточащая. Такая кожа светится в ночи. В общем, это наше дело — знать, в каком сырье мы нуждаемся. Я же вас не спрашиваю, для чего вам надо встретиться с этим… Слышите, вас зовут. Я полетела. Пожелаете меня увидеть, позовите Зилу. Так меня зовут.

28

Меня действительно разыскивали. И когда я, улыбнувшись, сел за стол, Феликс Хобот сказал:

— А ты, оказывается, гусь. Не успел приехать, уже шашни завел. Мне такой прохиндей и нужен. Я с некоторых пор стал работодателем. Послушай, Хромейко, — обратился он к Горбунову, — зачислишь его по вспомогательному списку в штат на полставки.

— Хорошо, — сказал Горбунов. — А как же с письмом?

— Письмо я тебе сегодня дам. Даже сейчас.

Хобот удалился на несколько минут, а я между тем размышлял, связан ли Хобот с Зилой или сам по себе действует. Как бы то ни было, а я стал обладателем письма, в котором временно отменялось мое увольнение и говорилось о том, что я взят в штат вновь организованного объединения на четверть ставки. Слово «временно» было подчеркнуто красными чернилами, и оно меня сильно резануло. На сколько это — временно? Может, на день, а может, на два, а может, на десять лет? Точно читая мои мысли, Хобот сказал:

— Мы все здесь временные. Исторический период такой, что нету постоянства ни в чем. Посему не спрашивай, на какой срок я тебе даю отсрочку. Я всех бы перевел во временные. Исключая, конечно, рабочих и крестьян. Этих придется держать всегда: жрать-то постоянно надо и передвигаться надо постоянно. А остальных лучше держать на приколе. Нашалил — и отсрочка к черту полетела. Так что знай, чуть что перекосишь, сразу все по новой начнется. А теперь, Сечкин, пойди-ка вынеси вот тот горшок с нечистотами и подальше закопай дерьмо, иначе все сначала начнем…

Что сначала начнем, я не мог понять, да и не хотел думать, точнее не мог думать, поскольку от оскорбления, какое нанес мне Хобот, кровь прильнула к мозгам, грудь так расперло, что я себе места не находил, а Хобот хохотал мне в лицо:

— У нас все проходят проверку на вшивость! А ты как хотел? Без проверки? Я сейчас скажу Хромейке: "Пей из этого горшка", и он станет пить, а ты размышляешь, нести тебе горшок или нет. Не хочешь? Может, лбом стенку расшибить попробуешь? Только не об стенку моего дома. Вон сарайка. Там бетонные стены. Там можешь опробовать крепость своей глупой башки.

— Он пойдет. Пойдет, — сказал Горбунов. — Да иди же! — приказал он мне, и я машинально взял горшок в руки. Перед моими глазами серой тенью проскользнула тень пленного спартанца, а Горбунов продолжал говорить: — Я же знаю, что он не спартанец, и не аристократ! Он интеллигент в первом поколении, гуманитарий новой формации.

Я уж не помню, что случилось со мной, только я развернулся вдруг и пошел не в сторону дальнего угла дачного участка, а прямо к Горбунову, который по мере того, как я приближался к нему, все шире и шире раскрывал глаза. От меня не ускользнуло и то, что глазенки Хобота сузились и в них застыл смех, смешанный с ожиданием удовольствия. Подойдя к Горбунову вплотную, я вылил на его паршивую голову нечистоты, а горшок сунул ему в руки. Первым захохотал Хобот, его смех был подхвачен другими, и уже через секунду дачу шатало от смеха и перед моими глазами все кружилось, а этом кружении была жалкая головенка Горбунова, и мне было стыдно оттого, что я так поступил. Я даже сделал попытку подать ему ведро с водой, но он меня оттолкнул и убежал прочь.