Автор неизвестен - Аспазия

• Название: Аспазия
• Автор: Автор неизвестен
• Жанр: Историческая проза

Доподлинно не известны ни дата ее рождения, ни смерти. В истории она осталась как одна из самых умных и блистательных гетер. Свою карьеру на этом поприще начала в Милете, на родине сказочных мифов и куртизанок. Ее отец-философ по имени Аксиох, увидев, какой красотой наделили боги его дочь, решил, что такая красавица не может составить счастье одному человеку, ее удел — доставлять удовольствие всему человечеству. Поэтому и дал ей солидное образование, соответствующее ее великому, по его мнению, предназначению в этом мире.

Если верить поэтам, в детстве Аспазию (или Аспасию) похитили и увезли в Мегару или Коринф. Здесь она росла в качестве невольницы своих похитителей, постаравшихся развратить ее. Привлекательная и умная девушка сумела очаровать богатого афинянина, который выкупил ее, и она оказалась на свободе.

По другим сведениям, Аспазия до прибытия в Афины никуда не выезжала из Милета, где вела жизнь куртизанки. Но легкие интрижки вскоре надоели — сердце жаждало настоящей (и желательно великой!) любви. В поисках таковой Аспазия перебралась в Афины, неофициальную столицу Эллады. Денег к этому времени она скопила достаточно, поэтому с несколькими подругами купила дом и организовала школу риторики. Многие исследователи настаивают на том, что это был обычный публичный дом — правда, высшего класса, где Аспазия преподавала девушкам историю, философию, политику, а также искусство любви.

«Каждая женщина, — вещала гетера, — должна быть свободной в выборе мужа, а не выходить за назначенного ей родителями или опекунами; муж обязан воспитать свою жену и разрешать ей высказывать свои мысли».

Вскоре «школа» Аспазии стала едва ли не самым популярным местом в Афинах. Пообщаться с красивой и неординарной женщиной, с ее умными прелестницами приходили знаменитые философы: Зенон, Протагор. Врач Гиппократ и гениальный ваятель Фидий сделались завсегдатаями в доме этой гетеры. В Афинах заговорили о том, что в прекрасном теле женщины поселилась мудрая душа Пифагора. Сократ, юноша с пылкой душой, влюбился в Аспазию и не отходил от нее ни на шаг, а позднее, когда стал известным философом, подчеркивал, что обязан этим Аспазии.

Наслушавшись восторженных отзывов друга Сократа, на куртизанку-философа решил взглянуть и правитель города Перикл.

Наверное, это была любовь с первого взгляда… Ему исполнилось сорок — возраст опытного воина. Он обладал силой, своеобразной мужской привлекательностью и пользовался славой лучшего правителя в истории Афин. Аспазия была прекрасна, как пристало подруге правителя, и умна — как положено советнику вождя… Ее салон переместился в дом Перикла. Сам же стратег незадолго перед этим (по другим сведениям, только встретившись с Аспазией) развелся со своей женой и, заботясь о ее будущем, дал ей приданое и вновь выдал замуж, оставив при себе сыновей.

Впервые в истории античной Греции философы и политики выслушивали советы женщины и следовали им. Более того: правитель допустил свою любовницу к принятию политических решений, она составляла речи для его выступлений в народном собрании и сопровождала любимого даже в военных походах. Современники и потомки, как отмечают многие исследователи, неоднозначно оценивали такое «ненормальное» положение дел. Так, поэт Кратинус был уверен: «Распутство создало для Перикла Юнону — Аспасию, его защитницу с глазами собаки». А некоторые историки вообще склонны считать, что гетера и приехала в Афины с единственной целью — покорить Перикла, этого «достойнейшего из эллинов», о котором она столько слышала…

Закон Афин не допускал брака с чужестранкой. И ребенка гетеры, родившегося через пять лет после начала их связи, долгое время считали незаконнорожденным… Только когда оба старших сына Перикла погибли от чумы, ребенок наложницы был признан наследником.

Аспазия быстро добилась уважения, достойного жены правителя, сохранив при этом свободу, какой могли пользоваться лишь гетеры. Она не чуралась застолий, сама их организовывала, являясь душой и центром увеселений… Более того, позволяла себе принимать посетителей и в отсутствие мужа, развлекала их беседой, угощала вином, что, по афинским обычаям, являлось совсем уж недопустимым.

Многие утверждали, что милетская гетера превратила жилище правителя в дом разврата. На философских пирах непременно присутствовали красивые девушки для вполне определенных целей. Что касается военных походов, в которых верная подруга сопровождала своего супруга и благодетеля, то она делала это не в одиночку: за ней непременно следовал обоз куртизанок из ее школы, и женщины неплохо зарабатывали, ублажая изголодавшихся без любви мужчин.

В конце концов народное собрание обвинило подругу Перикла в сводничестве и развращении юных девушек. Аспазия предстала перед судом. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы защитником не выступил сам Перикл. Великий правитель плакал! «Он бы не пролил столько слез, если бы речь шла о его собственной жизни», — не без иронии подметил Эсхил. Слезы отважного полководца и государственного мужа настолько поразили судей, что те согласились признать невиновность гетеры. Но несмотря на это в появлявшейся череде бесконечных комедийных пьес ее продолжали высмеивать как распутную и продажную женщину.

После суда Аспазия смирилась с традиционной для благочестивых матрон ролью супруги-затворницы. Возможно, наедине с Периклом она продолжала обсуждать государственные вопросы и даже давала правителю советы, но шумные философские пиры в их доме больше не устраивались. История же донесла до наших дней такой факт. Когда Сократа полушутливо-полусерьезно спрашивали, как воспитать хорошую жену, он без тени сомнения отвечал: «Об этом гораздо лучше расскажет Аспазия!» Как всякая примерная супруга, она прощала мужу минутные слабости, после которых он все равно возвращался к ней — великой искуснице по части разжигания любовных страстей.

«Каким великим искусством или силой она обладала, если подчинила себе занимавших первое место государственных деятелей и даже философы много говорили о ней как о женщине незаурядной, — писал Плутарх. — Тем не менее очевидно, что привязанность Перикла к Аспазии была основана скорее на страстной любви. Говорят, что при уходе из дома и при возвращении с площади он ежедневно приветствовал ее и целовал».

Перикл и Аспазия прожили вместе двадцать лет. А потом на Афины с Востока обрушилась страшная эпидемия, которая скосила множество афинян. Не обошла она и дом Перикла. Ушла из жизни его сестра, умерли оба сына от первого брака. Потом наступила очередь самого правителя…

После смерти супруга Аспазия незамедлительно вышла замуж — вернее, перешла на содержание к некому торговцу скотом, бывшему когда-то ее учеником, Лизиклу, решив своими руками сделать из него великую личность. Благодаря ее педагогическим стараниям недавний скототорговец превратился в прекрасного оратора, снискавшего повсеместную популярность в Афинах. Через год его уже избрали стратегом, а еще через несколько месяцев он погиб в одном из сражений…

Пережила Аспазия и смерть еще одного стратега — Перикла-младшего, собственного сына, одержавшего победу над спартанцами в морской битве при Аргинусских островах. Но, увы, неблагодарные сограждане казнили его в числе других стратегов только за то, что не все трупы погибших в этом сражении афинян были выловлены из бушующих волн и погребены в земле.

Говорят, вскоре после этого и его мать отошла в мир иной…

---

Таким образом продолжалось несколько часов, наконец, сикиониец увидел стратега Перикла, который уже ранее обращался с немногими словами к народу, снова вступившим на ораторские подмостки. В толпе афинян снова водворилось глубокое молчание.

Спокойно и с достоинством возвышалась над толпой афинян фигура человека, которого они звали «Олимпийцем». Движения его были спокойны, руки скрывались под верхним платьем, но зато его голос чудно и выразительно звучал над головами слушателей. До сикионийца доносились только звуки голоса, и он, не разбирая слов, слушал его, как очарованный. Этот голос ласкал, как мягкий западный ветерок и в то же время был и тверд, и силен. Вдруг сикиониец увидал, что Перикл вынул из-под плаща правую руку и вытянув ее вперед, указывал на возвышавшуюся перед ним вершину Акрополя.

При этом жесте Перикла тысячи голов афинян повернулись, как одна, по направлению, указанному рукой оратора, где при ярком солнечном свете сверкала священная вершина Акрополя. Сикиониец взглянул в ту же сторону. Казалось, что вершина Акрополя засияла в эту минуту новым блеском, и этот блеск отразился в глазах глядевших на нее афинян, казалось, что при звуке слов Перикла перед их нравственными очами восстало что-то, что еще не было доступно их взорам. Казалось, что гора украсилась очарованной короной, которая переживет много поколений земных корон и людей, и которая, своим чистым блеском, будет спокойно блистать до окончания веков…

Сикиониец слышал, как громовая речь олимпийца Перикла смолкла, он видел, как оратор снял с головы венок, как он спустился с подмостков под громкие крики афинян, как председательствующий притан обратился к народу, спрашивая его согласия, как последний выразил это согласие поднятием рук, и как, наконец, по знаку притана герольд объявил, что собрание закрыто.

Народные волны, как быстрый поток, стали спускаться вниз с вершины Пникса. Увидав своего нового знакомца из Галимоса, сикиониец подошел к нему с вопросом:

— Ну, что приятель?

— Мы согласились на все! — вскричал продавец из Галимоса со сверкающими глазами. — Сначала мы разбили олигархов и друзей лаконцев и изъявили согласие на жалованье солдатам, на жалованье судьям и расходование денег на народные зрелища, подумай о радости бедного класса, когда мы, назло олигархам, согласились на все эти прекрасные вещи! Что же касается до нового роскошного храма Паллады вместе с помещением для общественной казны и большой статуи Паллады, планы которых уже составлены Фидием, то нет ни одного афинянина, сколько их ни было внутри ограды, который не отдал бы половины всего, что имеет, чтобы построить храм таким, каким описал нам его Перикл, и который не выразил свое одобрение рукой. Только некоторые из длиннобородых друзей лаконцев, которых ты уже видел, делали возражения, говорили, что и так возведено уже много построек. Новая школа и Одеон также подвергались нападению: говорили, что следует еще подождать строить большой, мраморный храм на Акрополе, что постройка будет стоить громадных денег; тогда вмешался Перикл: «Если вы, афиняне, — сказал он, — не желаете создать этого чудного произведения по плану Фидия и Иктиноса на общественные деньги, то Гиппий, Гиппоникос, Дионисиодор, Пириламп и многие другие богатые афиняне просят позволения возвести здание за их счет, но зато и вся слава постройки падет на этих людей, а не на афинский народ». Этого было достаточно. Ты можешь себе представить, как поспешили мы поднять руки с громкими восклицаниями и согласиться на то, чего желают Перикл и Фидий, и представь себе, когда, после нашего согласия, вышел Фидий по знаку Перикла, чтобы представить нам сметы предстоящей постройки и сказал: «Из слоновой кости и золота моя Паллада Афина будет стоить столько-то». Тогда со всех сторон раздалось: «Из золота! Из слоновой кости! Не скупись, Фидий, и приступай сейчас же к работе».

Так рассказывал афинянин своему новому знакомцу, сопровождая свою речь живыми жестами.

Все афиняне были в сильном возбуждении, которое повсюду распространили, спустившись с Пникса.

Гордый, как король, мечтая о предстоящих зрелищах, об общественных играх, роскошных храмах, статуях из золота и слоновой кости, возвращался домой торговец лент из Галимоса, и даже на пороге своего жилища, где его встретила его смуглая жена с ребенком на руках, его первыми словами было: «Мы согласились на все!»

4

Ясный безоблачный горизонт высоко поднимался над Афинами. Их слава заметно росла, и их могущество, казалось, не имело соперников.

Спеша, как будто боясь пропустить благоприятную минуту, приступили афиняне к исполнению плана Перикла и Фидия. Со всех сторон Греции спешили к Фидию ловкие и искусные помощники, которые были ему необходимы для приведения в исполнение его величественного плана. Для храма Паллады нужно было немалое число больших статуй богов, кроме того, богатые афиняне спешили заказывать статуи, которые думали поставить на вершине Акрополя одновременно с открытием большого нового храма. Сами мастера спешили опередить друг друга, стараясь перещеголять один другого в достижении возможного совершенства. Множество народа было занято постройкой большой школы и Одеона, и еще большее число работало в Акрополе.

В мраморных каменоломнях Пентеликоса царствовало удвоенное оживление: беспрерывно тянулись от них к городу длинные вереницы мулов, нагруженных камнями. На склонах горы, где помещался Акрополь, не переставая, раздавались крики погонщиков, так как стоило больших трудов поднимать на гору большие куски мрамора.

Такая же суета, как на Пентеликосе, царствовала и на рудниках благородных металлов в Лаурионе и там, где добывалась глина. Остальное афиняне привозили из-за морей. Черное дерево и цветные материи, так же как и слоновая кость, привозились из далекой южной страны. Мрамор и дерево следовало обработать, свинец надо было растопить, слоновая кость должна была пройти через руки мастеров, которые умели делать ее мягкой, покорной резцу. Золотых и серебряных дел мастера были заняты приготовлением всевозможных украшений для храма, даже простые рабочие, прокладывавшие дороги, были заняты проведением новых путей, необходимых для множества подвозимых материалов. Таким образом, работа кипела повсюду.

Для постройки предпочитались молчаливые, серьезные, терпеливые египтяне. Они работали так же неутомимо, как над своими родными пирамидами, и все Афины превратились, казалось, в одну громадную мастерскую. Но само место, на котором должен быть воздвигнут храм, пока представляло собой еще одни развалины: на южных склонах земля частью выкопана, и в ямах уже лежат громадные квадратные камни фундамента, которые, по большей части, вынуты из остатков развалин, остальная часть вершины покрыта кусками мрамора, предназначенного для постройки. На заднем плане виднеются наскоро построенные бараки для мастерских. Повсюду слышен стук молотка, визг пилы, глухой стук бросаемых на землю камней и балок, и ко всему этому присоединяются крики надсмотрщиков, поощряющих и подгоняющих рабочих.

Посреди этого беспорядка, царящего на Акрополе, остался еще один памятник древних времен — таинственный, мрачный храм, посвященный культу морского бога Посейдона и рядом с ним не менее таинственный и мрачный храм змеиноногого Эрехтея, древнего эллинского героя, наполовину разрушенный в Персидскую войну и частично восстановленный. По преданию, богиня Афина Паллада подарила дочерям царя Кекропса новорожденного змеиноногого ребенка неизвестного происхождения, но строго запретила открывать ящик, в котором он находился. Но дочери Кекропса, называвшиеся Пандроза, Аглаура и Хеха, подстрекаемые любопытством, открыли ящик и нашли мальчика в клубке змей. Тогда, не помня себя от ужаса, девушки бросились вниз со скалы Акрополя.

Что же касается змеиноногого мальчика, то он вырос под покровительством царя Кекропса и сделался могущественным царем Афин. Храм был построен над могилой этого полубога, но душа его еще живет, по верованию афинян, в змее, которую постоянно держат в храме. Животное считается таинственной покровительницей храма и каждый месяц ей приносят в жертву медовую лепешку.

Священный источник течет в ограде храма. Его вода имеет солено-морской вкус, который объяснялся подземным сообщением с морем. Когда дул южный ветер, то, по словам афинян, в источнике слышался легкий плеск морских волн.

— В этом нет ничего удивительного, — говорят афиняне, — так как этот источник родился от удара трезубца Посейдона по скале Акрополя, когда он спорил с богиней Палладой-Афиной за обладание Аттикой. Следы трезубца до сих пор еще видны в скале, и каждый может убедиться в этом собственными глазами.

Но Афина Паллада посадила рядом с источником в земле то масличное дерево, от которого произошли все маслины Аттики — эта гордость и благословение страны — и это масличное дерево послужило источником благополучия целого народа и дало победу мудрой богине Афине Палладе. Это старое священное масличное дерево также помещается в ограде храма. Персы сожгли его, но на следующее утро, по милости богов, оно снова выросло в прежнем величии.