Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

• Название: Двадцатая рапсодия Листа
• Автор: Даниэль Клугер
• Издательство: нижный клуб «36.6»
• Жанр: Детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-98697-047-0

Главный герой этой книги знаком абсолютно всем. Это фигура историческая. Однако многие события и эпизоды жизни главного героя остались незамеченными даже самыми рьяными и пытливыми исследователями. Николай Афанасьевич Ильин (1835 – ?) – тоже лицо историческое. На протяжении длительного периода, вместившего в себя финал девятнадцатого века и первые годы века двадцатого, Н. А. Ильин вел записи, относящиеся как к собственной жизни, так и к жизни главного героя. Они и послужили основой для целой серии книг, которая начинается «Двадцатой рапсодией Листа». Поскольку события, описанные Н. А. Ильиным, чаще всего носят криминальный характер, то не удивительно, что серия получила название «Кто виноват?».

---

О том, что у меня в кармане шубы должен лежать листок с каким-то чертежом, я так тогда и не вспомнил.

Глава двенадцатая,

в которой охота наша завершается неожиданным образом

Собрались затемно, около семи. Место встречи было назначено заранее – берег Темного оврага рядом с Салкын-Чишмой. Урочище, где обнаружили берлогу, там совсем близко. Всего охотников выдвинулось человек пятнадцать – помимо нас с Владимиром да Петракова с Феофановым, присоединились и урядник наш, и десятский Валид Туфанов, и еще с полдесятка окрестных мужиков. Ну и, конечно же, феофановский егерь Ферапонтов и петраковский кучер, а вернее сказать, правая рука Артемия Васильевича – Равиль. Ефима я с собою не брал, велел лишь к вечеру заехать к Петракову и забрать нас с молодым Ульяновым домой.

Все были в приподнятом состоянии духа, оживлены и нетерпеливы. Исключение составляли двое: невозмутимый Петр Николаевич Феофанов, возглавляющий нынешнее предприятие, – и я, по причине некоторой отрешенности от происходящего.

Петр Николаевич всегдашним своим негромким, бесстрастным голосом отдавал распоряжения и объяснял каждому его место и маневр, как сказал бы Александр Васильевич Суворов. Объяснения были короткими и, сколько я мог судить, точными. Даже удивительным было такое умение человека статского строить настоящий боевой порядок. Другое дело, что судить здравомысленно, при моей угнетенности, мне как раз не очень-то удавалось. Так что, когда Феофанов обратился ко мне, ему дважды пришлось напомнить о том месте, которое должны были занять мы с Артемием Васильевичем. Может, я и со второго раза не услышал бы, не случись короткой перепалки между предводителем нашей экспедиции и Федором Ферапонтовым. Егерь вдруг начал выказывать сомнение в том, что шатун мог вернуться в старую берлогу.

– Никогда о таком не слыхал, – упрямо повторял он. – Воля ваша, Петр Николаевич, а только нипочем шатун не вернется в берлогу, из которой поднялся. Потому и начинает бродить, что берлоги другой нету.

Феофанов, очень не любивший возражений, поджал губы, а потом сухо ответил, что давеча он и Равилька специально обследовали все места, облюбованные медведем, а кроме того, такие случаи бывали, и опытные охотники с ними не раз сталкивались. Однако Федор стоял на своем, и тут Петр Николаевич получил подкрепление с неожиданной стороны.

– Я тоже читал о подобных случаях, – сказал вдруг Владимир. – Господин Феофанов совершенно прав. Не далее как два дня назад я читал о совершенно похожем случае у князя Ширинского-Шахматова. Так что вы, Федор… простите, как вас по отчеству?

– Филипыч, – ответил егерь, с удивлением озирая молодого человека, которого видел впервые.

Я же в очередной раз усмехнулся про себя, отметив привычку студента нашего обращаться ко всем по имени-отчеству.

– Так вот, Федор Филиппович, – молодой Ульянов обращался к егерю, но при этом то и дело поглядывал на Феофанова, – князь Ширинский-Шахматов – знатный медвежатник, более сотни зверей добыл. В своей книге он описал, как шатун, поднятый подтаявшими водами, то и дело возвращался к старой своей берлоге, и сиятельный князь именно там его и взял. А это, согласитесь, точь-в-точь наш случай.

Егерь с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Все прочие, и я в том числе, считали Феофанова в полной силе опытным охотником. А поддержка молодого человека лишь подтвердила это мнение.

Петр Николаевич был, как мне кажется, весьма удивлен вмешательством студента нашего, но короткую защитительную речь его выслушал с благосклонностью, хотя и проявил оную лишь коротким кивком в сторону Владимира. Я же, едва инцидент был исчерпан, вновь вернулся в угнетенное состояние.

Спать я нынче толком и не спал, все ворочался с боку на бок, переваривал, так сказать, новости. И на охоту пришел нынче с тяжелой головой и твердым решением как-нибудь переговорить с Артемием Васильевичем. Вот ведь удивительное дело! Пока убийцей представлялся мне некий незнакомец с расплывчатым серым пятном вместо физиономии, испытывал я что-то сродни охотничьему азарту: ату его, голубчика! Прижать! Загнать в угол! Но вот как стало по всему выходить, что преступник – давний мой знакомец, приятель, которого я и вслух, и про себя частенько именовал другом, и чувства радикально поменялись. Теперь несчастным представлялся мне уже Артемий Васильевич, забубенная головушка, поддавшаяся жаркой страсти и не устоявшая перед искушением. И во все время, пока пытался я ввечеру уснуть, стояла перед моим внутренним взором картина: будто бы скатывается Петраков по льду прямо в прорубь, вроде той, из которой выудили мы двух несчастных австрийцев, и руку ко мне тянет – дескать, помоги, брат! А как я мог помочь ему? Улучив момент, шепнуть: беги, друг любезный, не то заберут тебя не нынче завтра в кандалы, а там, глядишь, и в Сибирь угодишь на вечные времена? Нет, не повернулся бы язык у меня такое посоветовать. Не представлял я себя соучастником убийства – а кем, как не соучастником, может считаться тот, кто способствует побегу преступника? Но и смотреть безмолвно за тем, как гибнет не чужой мне человек, я не мог.

Мучался я, ворочался и решил в конце концов убедить Артемия Васильевича самому прийти к уряднику и повиниться. Повинную голову меч не сечет, может, и суд иначе к нему отнесется, и судьба его окажется хоть немного, да полегче.

А потому, понятное дело, распоряжения Петра Николаевича, которые тот продолжал делать, я слушал вполуха, ибо мысли мои были больше заняты предстоящим разговором. Облегчало мою задачу то, что еще накануне мы с Петраковым сговорились вместе быть в засаде – у брошенной шатуном берлоги. Однако следовало торопиться. Не в разгар же гона вести разговор на столь щекотливую тему! Словом, я нетерпеливо переминался с ноги на ногу и озабоченно поглядывал на всех прочих, ожидая команды от Феофанова и Никифорова занять место.

Не в пример мне, Артемий Васильевич был оживлен и весел не менее обычного. Думаю, вчерашний разговор с нашим студентом его нисколько не обеспокоил, хотя, помнится, поначалу он насторожился. Сейчас он то и дело тормошил Феофанова, взявшего на себя нелегкую роль предводителя. Петр Николаевич не обращал на эти тормошения никакого внимания, лишь изредка хмурил густейшие свои брови, продолжая в то же время четко разъяснять каждому его дислокацию и порядок действий.

В отличие от Петракова, мой молодой друг слушал предводителя с явным интересом, то и дело задавал уточняющие вопросы и даже переспрашивал, казалось бы, очевидное. В конце своего катехизиса Петр Николаевич почти исключительно к нему и обращался. Я вновь подивился умению молодого Ульянова завоевывать доброжелательное внимание – точно так же исключительно к нему обращался вчера за столом Артемий Васильевич.

Урядник, не прислушиваясь особенно к наставлениям Феофанова, негромко переговаривался с двумя охотниками – своим помощником десятским Туфановым и егерем Ферапонтовым. Со мною он перемолвился едва ли двумя фразами – поинтересовался здоровьем и спросил, к которой партии я присоединился. Услышав, что моим компаньоном будет Артемий Васильевич, молча кивнул и более ко мне не обращался.

– Ну, хватит болтать! – Терпение Петракова лопнуло. – Что это, Петр Николаевич, вы нас всех поучаете, будто классный наставник – приготовишек? Давно уже все понятно, собаки вон скоро цепи порвут от нетерпения! Пора, господа, пора. – И, повернувшись ко мне, сказал: – Пойдемте, Николай Афанасьевич, уже солнце встает, а мы всё на юру мерзнем!

Феофанов прервался на полуслове, укоризненно глянул на Артемия Васильевича, но спорить не стал. Владимир посмотрел на меня с таким видом, словно хотел то ли спросить о чем-то главном, то ли о чем-то важном предупредить, но в последний момент передумал и лишь кивнул напутственно, когда я направился следом за Петраковым.

Артемий Васильевич шагал размашистым, но удивительно бесшумным, мягким шагом, казавшимся несообразным его немалой тучности и высоченному росту. Я же продолжал размышлять над злодейскими поворотами судьбы, при том стараясь не отставать от моего товарища.

До места – небольшой возвышенности между двумя оврагами – мы дошли примерно за полчаса. В этих местах вообще много оврагов, иные из них носят человеческие названия – Васильев, например, или Иванов, но есть и Каменный, а то еще южнее тянется большой овраг Кадылка. Небо на востоке – в той стороне, где лежало наше Кокушкино, – заметно посветлело. Солнце, наверное, уже взошло, однако над деревьями оно покажется еще не скоро, а то и вовсе не покажется, не сумев пробиться сквозь облачную хлябь. Оглядевшись по сторонам, Петраков указал рукою, в которой держал ружье, на едва заметный пригорок саженях в двадцати от нас.

– Берлога, – пояснил он вполголоса. – Бросил он ее, но, судя по следам и помету, время от времени сюда наведывается. А вон там, – Артемий Васильевич отвел руку чуть правее, – Равиль тухлого мяса прикопал. Так что самое что ни на есть отличное место. Тут мы его и подождем. Вишь ты! – добавил он, заходя за кустарник, росший чуть в стороне от нашей тропы. – Ежели по следам судить – здоровущий хозяин. Вон какие лапы. А что ж вы там стоите, Николай Афанасьевич? Сюда пожалуйте, здесь удобная позиция. Подветренная сторона, учуять нас он не должен.