Владимир Яценко - Пленники зимы

• Название: Пленники зимы
• Автор: Владимир Яценко
• Жанр: Научная Фантастика

Для конкурса "Триммера" главы все слиты, Пока не прогонят, комменты открыты. Прошу не молчать, – отмечайте визиты, Мой труд вы прочли. Отписались? Мы квиты! Шутка, конечно. Только читать лучше по-главно (я продолжаю работу по вычитке, только ћчищуЋ в главах: шестьсот кило текста долго грузится). Кроме того, в единый блок не вошли ћКомментарииЋ. А это уже не шутки!:( Очень краткое содержание и обоснование соответствия романа теме конкурса 'Великая цепь событий'. Книга о любви. О жизни. О 'простых' людях, которые при ближайшем рассмотрении оказались совсем не так просты, как им самим того бы хотелось. А ещё про то, как водителю грузовика, собирающему молоко по хуторам и сёлам, пришлось спасать человечество. И ситуация сложилась так, что кроме него спасать нашу расу оказалось некому. А сам он СМОГ лишь потому что когда-то подвёз 'не того' пасажира. 'Оплата за проезд' http://zhurnal.lib.ru/editors/j/jacenko_w_w/oplata_za_proezd.shtml оказалась одним из звеньев Великой Цепи, из раза в раз спасающей население нашей планеты от истребления льдами. Он был шофёром, исследователем, администратором и командиром. Но судьбе этого было мало. Он стал героем и вершителем. Это он доопределил наши конечные пункты 'рай' и 'ад'. То, ради чего, собственно, 'посев людей' и был когда-то затеян. 'Случайностей нет', – полагают герои романа. Всё, что с нами происходит 'почему-то' и 'для чего-то'. Наше прошлое и будущее – причудливое переплетение причинно-следственных связей, которые позволят нам однажды уцелеть в настоящем. Но если 'всё предопределено и наперёд задано', то от нас ничего не зависит? Зависит. Мы в любом случае исполним предначертанное. Но весь вопрос в том, КАК мы это сделаем. Приятного чтения.

---

Все триста шестьдесять градусов по всем трём координатам. Сдали назад – волна метра три высотой пошла. Вылетели из фиорда так, что кормой едва не выехали на противоположный берег. Развернулись, и, притормаживая "малым ходом назад", погребли вперёд по течению.

Занятная игрушка, но пришлось поволноваться.

Так что времени обсудить неожиданные результаты охоты на Сеть не было. Вот прямо сейчас и обсуждаем. Под родным голубым небом, в двух метрах над океаном, под защитой от ветра надстройкой скошенного к корме верхнего рубочного люка.

И в полной тишине. Как на паруснике. Вот только ветер "в лоб". Выглянуть из-за прикрытия надстройки – что голову в аэродинамическую трубу засунуть, щёки крыльями раздувает. А здесь, в кокпите, тепло и уютно.

Я продолжаю свой рассказ, а под сердцем всё "ёкает": в центральном посту никого нет. Штурвал "сам по себе". А скорость, между прочим, тридцать узлов! И это треть мощности! Волны побоялся. Да и на спутниках раньше времени светиться неохота. Там не дураки сидят. Удивятся: что это за лохань такая, что со скоростью спортивного скутера против волны идёт? Нет. Незачем нам центру космического наблюдения задачки подбрасывать, и без того проблем не перечесть.

Можно сказать, по горло в них, в проблемах…

– А сами миры видел?

– Планеты эвакуации? Да, конечно, кое-что показали.

Просто поразительно, сколь многое прошло мимо моего внимания. Или я был сильно занят работой? И ведь устал же по-настоящему, без дураков: едва всплыли, определились по радио с ушедшим сейнером о точке встречи, как отключился. Думал прилечь минут на двадцать, а проспал двенадцать часов без дрёмы, зевоты и сновидений. И Калима, молодец, хороший товарищ. Как ей было любопытно, а не тревожила. Занималась полезным делом: осмотр и предварительная опись матчасти корабля, инвентаризация холодильников камбуза и рыбная ловля.

Результаты последней, как раз, и придают моему рассказу привкус рыбацко-охотничьих баек, которыми потчуют приятели друг друга, по очереди опуская ложки в котелок с душистой ушицей.

– Не сказал бы, что сплошной райский сад, но в целом, как я понял, не намного отличаются от Земли. Деревья, как деревья, и живность, вся о четырёх ногах, с головой, с двумя глазами. Небо, облака, земля с травой… – меня вдруг передёрнуло. – Не то что ад, из которого мы так удачно драпанули.

– Нет, – авторитетно возразила Калима. – Думаю, это всё-таки был рай. Сад в Эдеме, на Востоке. А вот в ад мы с тобой вернулись, дружище. Живём мы здесь.

– Мне всё равно, – очень не хотелось с ней спорить. – Главное – мы дома.

– Точно, – немедленно согласилась она. – Родина!

Калима подалась чуть вперёд и точными движениями перевернула куски рыбы на решётке электрожаровни.

– Бери, – предложила она. – Эти уже готовы.

Что-то мешает воспользоваться предложением. Свербит под теменем и плющит сердце.

– Помянуть бы…

Калима уважительно кивает и достаёт из ниши борта кокпита бутылку украинского конька.

– Пойдёт?

– "Таврия"? Шесть лет? То, что доктор прописал!

Она уверенно разливает коньяк по маленьким гранёным стаканчикам.

– Упокой Господь их души, – говорит Калима.

– Дай им миры лучше нашего, – откликаюсь я.

Выпиваю как воду, но через секунду "догоняет". Греет грудь и отпускает сердце.

Калима ловко перебрасывает приличный кусок рыбы мне на тарелку. Видать здоровая рыбина была: рёбра наружу повылазили и от жара чуть потемнели.

– Ещё одно, Калима, – не тороплюсь я закусывать. – Есть кое-что неприемлемое…

– Отбор и "расовая чистота"? – спрашивает она. – Но ведь ситуация изменилась?

Отбирать не нужно, ввиду отправки во Вселенную каждого, кто рискнёт ступить на порог. А свой расизм обещаю придерживать, щадя твои нежные чувства. Идёт?

Я с минуту смотрю на неё, потом киваю.

– Идёт.

– Кто и как задаёт координаты? – спрашивает Калима, наблюдая как я, обжигая пальцы, снимаю с рыбы хрустящую корку.

– Как я понял, никто. У человека в голове уже заложены координаты места, куда его отправят. А по какому принципу происходит это деление – не знаю… Вкусно!

Что за рыба?

– Акула, – отвечает Калима и перекладывает на свою тарелку кусок по меньше. – Наверное, координаты, как клеймо впечатанные в подсознание, не столько определяют склонность человека к какой-то конкретной планете, сколько принадлежность человека к какой-то группе людей, как думаешь?

Рот у меня уже занят рыбой и слюной. Прерывая заслуженное наслаждение, кое-как прожевав, а непрожёванное затолкав языком за щёки, недовольно отвечаю:

– Откуда я знаю? Никто ничего не пояснял. Просто какое-то время я был Богом. Или чем-то вроде инструмента Бога. Я всё время чувствовал Его руку, и Он мной, как гаечным ключом, ремонтировал свой автопарк. Я даже не уверен, что кто-то со мной общался. Что нам известно об ощущениях отвёртки или молотка, когда они в руках рабочего откручивают шурупы или забивают гвозди? Рабочий ведь думает о своей работе? А может, он думает об обеденном перерыве или о прошедших выходных? Может, его мысли как-то передаются инструменту? Может, инструменты как-то реагируют на них? И если мысли о работе, то шуруп откручивается, а гвоздь входит в дерево. А если мысли о другом, потустороннем, то и отвёртка соскакивает, и молоток мимо гвоздя по пальцу бьёт.

– Ладно, – успокаивает меня Калима. – Ешь. Задача более-менее ясна. Теперь нет необходимости везти эмигрантов к Антарктиде и впрыскивать их под лёд. Нам остаётся только развернуть агитацию к бегству через пирамиды. Тут, конечно, тоже будут проблемы. Доказать, что человек или группа людей отправляется на новое местожительство по адресу "где-то во Вселенной" мы не сможем. Ведь вся эта механика работает в одну сторону, не так ли?

С полным ртом я недовольно смотрю на Калиму и молча киваю.

– Значит, на оставшихся факт исчезновения эмигрантов будет производить впечатление непонятной смерти, а не отправки к звёздам. Думаю, правительства от этого не будут в восторге.

– А что нам до них?

– Да так, – она пожимает плечами. – Ничего особенного. Оцепят солдатами и перекроют доступ ко входам в пирамиды.

Она отломила кусочек рыбы и аккуратно положила себе в рот. Не понимаю, как после месяца консервов и двух недель на манке с берёзовым соком, можно так спокойно относиться к свежатине? Потом я вспомнил, что она на полсуток впереди меня.

Наверное, это уже не первое блюдо. Да и жаровня, когда я поднялся на корпус, тут уже стояла…

– Когда начнётся конец света, – говорю, вытирая губы ладонью. – Всё решится само собой. Если проблема голодных ртов решается так чисто, что и трупы убирать не надо, то, думаю, правительства только обрадуются такому способу снятия напряжения. Другое дело, как людям объяснить, что там происходит на самом деле?

Как объяснить, что это выход, а не тупик?

– Прожевал? – доброжелательно уточняет Калима и кивает на следующий кусок. – Продолжим?

– Конечно, – с энтузиазмом откликаюсь я и подставляю под рыбу тарелку.

***

Светлана сидела на койке, откинувшись спиной к вибрирующей от работы двигателей переборке. В открытый движению воздуха круглый проём поднятого иллюминатора свободно вливались лучи утреннего солнца.

Но на душе было пасмурно.

Перед глазами стояло изуродованное лицо Максима, как он прощался с Германом и не захотел даже в последний раз посмотреть в её сторону.

Что-то изменилось. Что-то было не так.

Она не разделяла с Германом радости спасения. Не понимала его восторга от того, что теперь, в отсутствии Калимы и Максима, он, Герман, фактически возглавил администрацию проекта. Виктор съёжился и потух. Без боя сдал позиции вернувшимся из-подо льда. Пару раз заходил к ней в каюту. Так, посидели, помолчали… говорить было не о чём.

Светлана настояла на радиосвязи с Одессой и минут сорок разговаривала с детьми.

Потом ещё около суток ревела, запершись у себя в каюте.

Распоряжение Германа об отходе её шокировало.

– У нас там остались ещё двое, – напомнила она ему.

– Своими силами мы не сможем отремонтировать батискаф, – ответил Герман. – Ты сама всё знаешь… отремонтируем и вернёмся. По-другому мы не сможем им помочь.

Да она знала. Подхваченное сильным течением судёнышко несколько раз весьма болезненно для пассажиров ударилось о стенки канала. Они смогли всплыть, но потеряли ход, и только через пять часов призывов о помощи экипаж сейнера отыскал их среди волн.

Что-то изменилось.

Но что? И когда?

Может быть там, в ночи ущелья?

Максим, шумно отдуваясь, нёс Германа. Его дыхание служило ориентиром в темноте.

Она двигалась за ним на слух. И ей почему-то это движение не было в тягость. Да и Герман хорош, нечего сказать: растяжение принял за перелом и позволил себя нести, как бревно.

И ведь не пожаловался, ни разу, ни словом, ни взглядом… даже потом, около выхода. А ведь он знал про Игоря и про Машу. Знал и молчал. Их жалел, не хотел раньше времени тревожить, расстраивать.