Умберто Нотари - Маркетта. Дневник проститутки

• Название: Маркетта. Дневник проститутки
• Автор: Умберто Нотари
• Жанр: Эротика
• Год: 2002
• ISBN: 5-94730-010-9

Книга известного итальянского писателя Умберто Нотари знакомит нас с самым страшным стимулом современного общества – наслаждением: с его страданиями, лихорадочностью, развинченностью и чудовищностью.

Она представляет собою лишь документальные доказательства половой извращенности одного из огромных человеческих муравейников, именуемых «большими современными городами».

И хочется верить, что в этом обществе, т. е. среди «спокойных», «благоразумных» и «добродетельных», найдутся и «понимающие». А понимающие, конечно, не найдут грязи и порнографии там, где лишь голая и горькая правда.

Другие – и именно непонимающие – будут кричать о лживости и скандале.

---

Они рассеянны, озабочены, веселы, смешны.

Они меня в самом деле смешат.

И говорят они совсем другим языком: как девочки, как хозяйки, как сестры, как невесты. Ни жаргона, ни сальностей, ни вульгарных шуток.

Они по горло заняты делами, поручениями, приготовлениями.

У всех в руках я замечаю книжки сберегательных касс и банковские билеты, скомканные и увязанные в носовые платки.

Все расспрашивают меня относительно купленных вещей и советуются о покупках предстоящих. Кора просила меня пойти вместе с ней, чтоб помочь делать покупки.

Я согласилась.

От сапожника мы отправились к корсетнице, от корсетницы в парфюмерный магазин, оттуда в магазин белья, к цветочнице и так далее.

Она входила и выходила как автомат, вся охваченная одной властной мыслью, не видя толпы, не замечая людей, не отвечая на улыбки, вызванные эксцентричным, выдававшим ее нарядом; она походила на невесту накануне свадьбы.

Мы вошли в магазин, где продавались трости, безделушки и художественные вещицы.

– Позвольте мне красивый мужской бумажник, – сказала она приказчику. А затем обратилась ко мне: – Посоветуй-ка, Маркетта, какой бы ты выбрала?

– Для кого это?

– Для него …

Она выбрала бумажник из красного сафьяна с серебряными углами, прекрасной работы. Выходя, она воскликнула, по-видимому, продолжая вслух свою мысль:

– Действительно, прекрасная вещь! Я сюда положу билет в пятьсот франков. Как он будет доволен! Бедняжка, уже месяца два, как я ему обещала… К Рождеству!

Я подумала о цене этих пятисот франков, которые собирались изо дня в день, чтобы быть выброшенными в один момент; я думала и о том человеке, который их возьмет, может быть, даже не поблагодарив. Мне хотелось увидеть чувство стыда в улыбке окружавших нас мужчин; но в ней, кроме цинизма, ничего не было.

Затем Кора зашла к ювелиру, где купила прелестнейшее женское колечко с рубином.

– А это для кого?

– Для тебя: ты мне третьего дня говорила, что тебе нравятся «маркизы»…[5] Ведь Рождество…

Неожиданный подарок меня так растрогал, что, благодаря Кору, я едва не расплакалась.

Войдя к себе, я схватила свою сумку и снова выбежала уже одна, чтобы накупить множество всякого рода вещей: каждой по подарку.

23-е декабря.

За весь день было только трое посетителей, довольно нелюбезно принятых. Кажется, будто город опустел. Все послеобеденное время я продремала и слышала сквозь дремоту, как настраивали пианино. И для него праздник.

В салоне, где должен происходить ужин, уже приступили к уборке; он совершенно преобразился: к потолку привешены большие фестоны из бумажных лавров и роз; в углах прикреплены букеты из папоротников и пальмовых ветвей; обычные белые лампочки заменены цветными, которые пробовали почти все, чтобы судить об эффектности освещения.

– Будут также и ясли? – спросила я усиленно хлопотавшую мадам Адель. – Ведь за животными для хижины Спасителя дело не стало бы!

Мадам Адель посмотрела на меня мгновение:

– Что с тобой, Маркетта? – спросила она довольно искренним тоном.

– Что со мной? Разве я знаю? Мне страшно хочется смеяться… и плакать!

24-е декабря.

Я проснулась сегодня в полдень и заметила, что в комнате необыкновенно светло – какой-то свежий и бодрящий свет. Из окна я увидела плавно падавшие белые хлопья снега. Мне вдруг стало весело.

Потребовала свой шоколад и почту.

Мне принесли иллюстрированную открытку с анонимным приветом.

– Других писем не было?

– Ничего больше!

В другие дни я получала по шесть-семь писем и много открыток; сегодня одну только открытку. Именно сегодня мне хотелось получить их побольше.

Я сошла вниз.

Там все весело и шумно любовались огромным panettone,[6] который им принесла показать мадам Адель.

Когда явился нагруженный коробками и корзинками разносчик почтовых посылок, все бросились к нему, как стая воробьев на горсть крошек.

Я осталась на месте; я ничего не ждала… но все же тревожно прислушивалась к проверке, производимой мадам Адель.

– Надин…

– Полетта…

– Марселлина…

– Раймонда…

– Маркетта…

– Как? И для меня? От кого бы это?..

Я взяла коробочку величиною с ящичек от гаванских сигар и дрожащими руками стала снимать красную бумагу, в которую она была обернута.

Кто-то подумал обо мне; я мысленно благодарила анонимного дарителя, как благодарила бы того, кто, сжалившись надо мною, дал бы кусок хлеба, чтобы утолить голод.

Я сломала печати, которыми была прикреплена крышка, удалила слой ваты и фольги…

Но что же это? На чем-то вроде красной атласной подушечки лежала какая-то темная вещица из шоколада, нахальная и гнусная… Ах! я не поняла… подарок с подтекстом, похабщина!..

Я почувствовала, что в моей душе поднимается что-то страшное, как столкновение двух ураганов.

Я овладела собой, схватила ящичек и почти бегом поднялась к себе.

Я боялась, чтобы этого не увидали другие и не стали бы меня расспрашивать.

Оставшись одна, я успокоилась, стала анализировать. Кто я такая? Чего я ищу? Чего хочу? Ничего, ничего и ничего…

Я глупа, чрезвычайно глупа, вот и все.

Мой неизвестный даритель – человек остроумный. Его шутка красноречива, уместна, и я могу даже сказать, утонченна. И я над ней хочу смеяться, смеюсь, буду смеяться и в конце концов съем… Плевать я хочу на праздник, и на любовников, и на подруг, и на всех. Да, наплевать мне на всех сегодня, как и вчера, сегодня и завтра, сегодня и всегда!

Только этот невольный отдых мучает меня; я хотела бы «работать», как и во все другие дни; я хотела бы сейчас иметь возле себя мужчин, чтобы мучить, терзать их, довести до истощения.

Положив возле себя коробочку с папиросами, я уселась в лонгшез, думая почитать газеты.

На первой же странице мне бросается в глаза отпечатанный крупными буквами заголовок: «Рождественский рассказ»; читаю дальше – передовица начинается: «Сегодня Рождество»; в середину вложен листок со следующей фразой: «Желаем веселого Рождества всем нашим читателям».

Это мило, деликатно и трогательно!

Эта «четвертая власть» очень проницательна! Ничего она не пропустит, даже Рождества!

Ба! Это вопрос продаваемости.

Я бросила журналы и принялась ходить по комнате, чтобы успокоить нервы. Напрасно… Я взволнована, недовольна, взбешена, больна. Я прислонилась лицом к стеклу; снег уже больше не падал. Я оделась и вышла.

Мне казалось, будто население города вдруг значительно возросло: такая масса людей наводняла улицы.

Легкий сероватый туман, местами фиолетово-голубой, струился в воздухе, окутывая фантастической вуалью огромный муравейник, усыпанный блестящими точечками неведомого света, сверкавшими, как агаты, опалы и аметисты.

Мне показалось, будто тысячи звуков улицы растут до бесконечности и приобретают иной характер; будто голоса людей имеют другой тембр; будто шары электрических фонарей горят не тем светом; будто в самой атмосфере есть что-то другое, неуловимое, тоскливое. Меня охватила такая сильная печаль, чувство такой беспомощности и ничтожества, что мне чудилось, будто я таю, улетучиваюсь, исчезаю.

Я очутилась в просторном, безмолвном и полутемном месте; спустя немного я заметила, что это церковь. Не знаю, как и почему я сюда попала.

На скамейках я видела какие-то склонившиеся тени; при свете тусклой масляной лампы драпировщики обивали арки красной и голубой материей, окаймленной серебряной бахромой.

Ничего не сознавая, смотрела я на спокойное, почти неподвижное маленькое пламя нескольких восковых свечей, горевших перед одним алтарем.

Я подошла поближе, нашла скамеечку, склонила колени и, опершись локтями, сложила руки и скрестила пальцы, которые так тесно прижались друг к другу, словно они были счастливы, чувствуя себя вместе; с губ моих сорвалось одно слово, которое ошеломило меня, как пощечина: «Боже!».

Бог? А затем? Что затем, Маркетта?.. Маркетта! По привычке я произнесла это имя, которое и не имя вовсе… Меня зовут Анной… Анна! Мне казалось, что я отдыхаю душой, называя себя этим именем.

Кто-то слегка тронул меня за плечо и проговорил:

– Послушайте, уже шесть часов; закрывается.

– Закрывается? – бессознательно повторила я, не понимая в чем дело.

– Снова откроется для всенощной сегодня вечером в одиннадцать часов.

Я с трудом поднялась, разбитая продолжительной неподвижностью. Закрывается? Как, и здесь? Почему? Ужин. И здесь думают о еде. Бог, Анна, Маркетта, ужин… у меня все это машинально смешалось; я еще раз оглядела алтарь, на который падали удлиненные тени свечей, и мне показалось, что изображение Мадонны смеется, хохочет до упаду.

25-е декабря, 3 часа утра.

В девять часов я была предупреждена продолжительным звоном о том, что «торжественный ужин» готов. Особых туалетов я для ужина не надевала и готова была уже сойти так, как была, когда за мной явилась мадам Адель.