Тит Ливий - История Рима от основания Города

• Название: История Рима от основания Города
• Автор: Тит Ливий
• Жанр: Античная литература

Тит Ливий (Titus Livius, 59 до н. э., Патавий, ныне Падуя – 17 н.э., там же) – один из самых известных римских историков, автор чаще всего цитируемой «Истории от основания города» («Ab urbe condita»), несохранившихся историко-философских диалогов и риторического произведения эпистолярной формы к сыну.

Oсновоположник так называемой альтернативной истории, описав возможную борьбу Рима с Александром Македонским если последний прожил бы дольше. Образцами совершенного стиля Ливий называл Демосфена и Цицерона.

Ливий происходил из состоятельной семьи, в ранней молодости приехал в Рим, где получил хорошее образование, после чего занялся философией, историей и риторикой. Хотя близкие отношения связывали его с Августом, Ливий не принимал деятельного участия в политической жизни. После 27 до н. э. Ливий начал работать над фундаментальной работой по истории Рима в 142 книгах, в которой верил в нравственные ценности и в которых видел залог возрождения Рима и в то же время, разделяя взгляды стоиков, верил в фатум. В сохранившихся книгах помещено около 40 речей исторических и полулегендарных фигур. Хронологически ливиев стиль представляет собой промежуточный этап между классическим и так называемой латынью серебряного века Империи. О Ливии с уважением отзывались оба Сенеки, Квинтиллиан и Тацит, а труды использовали Валерий Максим, Анней Флор, Лукан и Силий Италик.

Николо Макиавелли написал «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия».

Единственный сохранившийся труд Тита Ливия «История Рима от основания города» охватывает события римской истории от легендарных её истоков до гражданских войн и установления империи, т. е. эпохи современником которой был автор.

Из 142 книг до нашего времени дошло 35 книг – с первой по десятую и с двадцать первой по сорок пятую, освещающие события до 293 и с 219 до 167 г. до н. э.О содержании других книг известное представление дают созданные ещё в древности краткие их изложения – «периохи», или «эпитомы». Перевод их также включен в настоящее издание.

Настоящее издание подготовлено коллективом переводчиков – филологов-классиков и историков античности.

Содержит обширную пояснительную статью Г. С. Кнабе.

---

Так искореним же прежде всего эту низость, постыдную в глазах прочих народов, погибельную для нас самих! (9) Ибо кто же захочет походить на Публия Африканского или на Павла в государстве неблагодарном и столь враждебном доблестным гражданам? (10) Если же мы стряхнем с себя этот срам и речь пойдет только о славе, то разве не общей будет она для всех, кто зовется римлянином? (11) Столько было триумфов над галлами, над испанцами, над пунийцами – кто скажет, что тут торжествовали одни лишь полководцы, а не весь римский народ? Триумф справлялся не только над Пирром и над Ганнибалом, но над эпирцами и карфагенянами, торжествовали не только Маний Курий и Публий Корнелий127, но все римляне. (12) А уж воины-то справляют его в первую очередь – ведь они сами, увенчанные лавром, украшенные наградами, которыми их почтили, проходят Римом, выкликая „Ио, триумф!”, и поют хвалу себе и полководцу. (13) Случается, что воинов не доставляют из провинции на триумф; тогда они ропщут, но все-таки не сомневаются, что в Риме заочно их тоже чествуют, – ведь их руками добыта победа. (14) А если вас, воины, кто-нибудь спросит, для чего доставили вас в Италию, а не распустили тотчас по окончании дела? Зачем вы в Рим явились все вместе под своими знаменами? Зачем медлите тут, а не расходитесь по домам? Что вы ответите? Одно: „Хотим, чтобы нас увидали в триумфе”. Так, разумеется, и должно быть – ведь вы победители.

39. (1) Недавно мы торжествовали победы над отцом Персея, Филиппом, и над Антиохом; когда триумфы справлялись, оба царствовали. А над Персеем, взятым в плен и препровожденным вместе с детьми его в Рим, триумф справлять, значит, не станем? (2) Вообразите: Луций Аниций и Гней Октавий, все в золоте и пурпуре, на колесницах въезжают на Капитолий, а Луций Павел снизу из толпы граждан как частное лицо обращается к ним: „Скажите-ка, Луций Аниций и Гней Октавий, кто более достоин, по вашему мнению, триумфа – вы или я?” Те, думаю, сойдут с колесницы и, устыдившись, отдадут ему сами все знаки почета. (3) Да и вам, квириты, разве любезнее будет видеть, как ведут в триумфе Гентия, а не Персея? Торжествовать не победу, а всего лишь прибавку к ней? (4) Увенчанные лавром, в Рим войдут и легионы иллирийские, и моряки, а македонские легионы, отвергнув свой триумф, станут любоваться чужим? Как же поступить тогда с обильной добычей, с дарами столь щедрой победы? (5) Куда, скажите, девать те доспехи, что тысячами снимали с убитых врагов? Македонянам, что ли, воротить? А статуи из золота, из мрамора, из слоновой кости, а картины, а ткани, а столько серебра чеканного, и золота, и денег царских? (6) Иль все это под покровом ночи, точно краденое, в казну снести, что ли? А где устроить зрелище из зрелищ – народу-победителю показать плененного царя, столь знаменитого, столь богатого? (7) Многие из нас помнят, как сбегались мы посмотреть на Сифака плененного – а ведь это была лишь прибавка к Пунийской войне. Неужто захваченный царь Персей с его сыновьями Филиппом и Александром (такие громкие имена!)128 будут спрятаны от глаз римских граждан? (8) А самого Павла, дважды консула, покорителя Греции, – разве не все жаждут видеть въезжающим на колеснице в Рим? Для того мы его консулом и выбирали, чтобы он закончил войну, которая, к великому нашему стыду, тянулась четыре года. (9) Когда жребий отдал ему эту провинцию, когда выступал он из Города, мы, слушаясь вещего сердца, предрекали ему победу и триумф, – а теперь победителю в этом триумфе откажем? Да разве только у Павла – и у богов мы крадем почет, им подобающий. (10) Ибо, справляя триумф, мы отдаем долг не только людям, но и богам129. Для предков ваших боги и в начале всех важных дел стояли, и в конце. (11) И консул и претор, отправляясь в свою провинцию на войну в сопровождении ликторов в военных плащах, дает на Капитолии обеты богам, а воротившись с победою, снова шествует в триумфе на Капитолий и тем же богам, которым давал обеты, приносит достойные их дары. (12) Не напрасно пускают жертвенных животных перед триумфальным шествием – пусть знают боги, что полководец воздает им благодарность за успех дела всего государства. (13) Ну, уводите теперь эти жертвы, Павлом назначенные для триумфа, и закалывайте их где какую! Так, что ли? А как же пир сенаторов, который дается не в частном доме, не в неосвященном месте, а на Капитолии? Разве дается он людям в усладу, а не богам, в их честь? И по наущению Сервия Гальбы вы это отмените? (14) И перед триумфом Луция Павла ворота закроются? А Персей, царь македонян, с детьми, и толпа прочих пленников, и вся македонская добыча – все это останется во Фламиниевом цирке? А Луций Павел частным человеком пойдет от ворот домой, будто он возвращается из деревни? (15) Ты, центурион, ты, воин, не слушай болтовню Сервия Гальбы, послушай лучше, что постановил о полководце Павле сенат; слушай лучше меня, чем его. (16) Он только и умеет, что говорить, да и то все желчь и яд, а я двадцать три раза вызов бросал врагу и с ним бился, и со всех, с кем схватился, совлек доспех; все тело мое украшено рубцами от честных ран – их получил я, грудью встречая врага».

(17) Тут, как рассказывают, он распахнул одежды и показал, какую рану в какой войне получил; но случайно открылось прикровенное, и вид опухоли в паху вызвал смех у стоявших поближе. (18) А тот в ответ: «Вот и это, над чем вы смеетесь, я тоже получил, когда все дни и ночи не слезал с коня, и я не стыжусь этого, как тех рубцов, ибо верно служить отечеству – и дома, и на войне – мне это не мешало. (19). Я, старый воин, молодым показал свое тело, в которое не раз впивалось железо; пусть-ка Гальба обнажит перед вами свое – холеное и без единой царапины. (20) Трибуны, зовите трибы к голосованью, а я к вам, воины <...>130 ».

40. (1) Всего в триумфе пронесено было захваченного золота и серебра на сто двадцать миллионов сестерциев – так сообщает Валерий Антиат, но если судить по указанному им же числу повозок и весу золота и серебра, то получается, без сомнения, больше131. (2) Еще столько же, по рассказам, Персей расточил – либо на войну, либо во время бегства на Самофракию, и это тем удивительней, что такие деньги накоплены были всего лишь за тридцать лет, прошедших после войны Филиппа с Римом, частью из доходов от рудников, частью из других поступлений. (3) Словом, Филипп, вступая с римлянами в войну, был в средствах весьма стеснен, Персей же, напротив, – весьма богат.

(4) Шествие замыкал сам Павел на колеснице, величественный осанкой своей и сединами. За колесницею среди прочих знатных мужей шли двое сыновей его, Квинт Максим и Публий Сципион; за ними строем двигались турмы всадников и когорты пехоты. (5) Пехотинцам выдали по сто денариев, центурионам вдвое, а всадникам втрое больше. Полагают, что Павел удвоил бы эти награды, если бы воины не воспротивились его триумфу или обрадовались бы объявленной выплате.

(6) Но не один Персей, в цепях проведенный по вражескому городу пред колесницею победителя, был в эти дни поучительным примером печальной превратности судеб людских, но и сам победитель Павел, блиставший златом и пурпуром, тоже являл собою такой же пример, (7) ибо двое сыновей его, которых он оставил себе, отдав в усыновление двух других, единственные наследники его имени, домашних священнодействий132 и отеческого имущества, скончались: младший (ему было почти двенадцать лет) – за пять дней до триумфа, а старший, четырнадцатилетний, – через три дня после триумфа. (8) А их, еще отроков, должны были везти на колеснице вместе с отцом, чтобы они и для себя мечтали о таких же триумфах.

(9) Несколько дней спустя народный трибун Марк Антоний созвал сходку, и там Эмилий Павел по примеру других полководцев рассказывал о своих деяниях – речь его была достойна римского вождя и памяти потомков.

41. (1) «Вы знаете, квириты, сколь счастливо я послужил государству; вы знаете, какие два удара в эти дни поразили мой дом, ибо глазам вашим явилось зрелище и моего триумфа, и похорон моих детей; (2) и все же позвольте мне сопоставить мою судьбу и счастие государства так, как велит мне мой долг.

(3) Отправившись из Италии с флотом, я от Брундизия отчалил с восходом солнца и в девятом часу дня со всеми кораблями моими достиг Керкиры. На пятый день после этого в Дельфах я принес жертвы Аполлону – и за себя, и за ваших воинов и моряков. (4) Из Дельф на пятый день прибыл я в лагерь, принял там войско и кое-что изменил, устранив преграды с пути к победе, и двинулся дальше. Так как лагерь вражеский был неприступен, а вынудить царя к сраженью не удалось, я прошел ущельем у Петры133 через сторожевые отряды врага и победил царя в открытом бою у Пидны. (5) Я отдал Македонию во власть народа римского и закончил в пятнадцать дней ту войну, что длилась четыре года стараньями трех консулов, из которых каждый оставлял преемнику груз тяжелее, чем принял сам. (6) Этот успех как бы породил и другие: все македонские города сдались, сокровища царские достались нам, а царь с детьми был схвачен в храме на Самофракии, словно сами боги отдали его в наши руки. Такое счастье мне самому казалось чрезмерным и потому подозрительным. (7) Я стал бояться опасностей на море – ведь мне предстояло переправить в Италию огромные богатства царя и перевезти туда победоносное войско. (8) Суда благополучно достигли берега, и мне больше не о чем было молить богов. И тут я в душе пожелал: коль скоро счастье, вершин достигнув, обыкновенно скатывается назад, пусть это лучше коснется моего дома, но не государства. (9) И потому я надеюсь, что счастье нашего государства искуплено моею тяжкой бедой, – ведь мой триумф, как бы в насмешку над превратностью людской судьбы, свершился между похоронами моих детей. (10) Я и Персей – мы оба ныне являем собою разительные примеры общей участи смертных: он сам пленник и видит, как перед ним ведут его детей, плененных, но невредимых, (11) а я, торжествовавший победу над ним, взошел на триумфальную колесницу прямо с похорон одного из моих сыновей, а воротившись с Капитолия, едва застал последний вздох другого. (12) И вот из немалого потомства не осталось у меня никого, кому мог бы я передать мое имя: ведь двоих сыновей я, как бы по многодетности, отдал в усыновление, и теперь они принадлежат родам Корнелиев и Фабиев, а в моем доме нет больше Павла, кроме меня, старика. Но в этом бедствии, постигшем мой дом, утешением мне да будет благополучие ваше и счастие государства».