Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти

• Название: Этюды любви и ненависти
• Автор: Савелий Дудаков
• Жанр: Публицистика

Новая книга очерков хорошо известного отечественному читателю автора в определенной степени является продолжением его предыдущей книги "Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России" (М., 2000) и посвящена все тем же "вечным вопросам" – любовь или ненависть? вместе или врозь?

---

Когда произошла трагедия, то кто-то из друзей поэта вспомнил, что Семен Яковлевич писал о нововременских писателях следующее: "На каждом шагу читатель натыкается на какое-нибудь возмущающее душу неприличие: тут под видом рецензии ловкий критик пишет донос на своего личного врага; там не менее ловкий беллетрист выводит в пасквильном виде рецензента, давшего о нем неблагоприятный отзыв". И далее: "Тайны псевдонимов раскрываются самым наглым образом, как сделал это, напр., г-н Буренин, глумясь над книгою O.K. Нотовича… Несколько лет тому назад некоторыми органами был поднят вопрос о литературном суде чести.

Нельзя не пожалеть от всей души, что у поднявших этот вопрос не хватило энергии провести его в жизнь, добиться осуществления своего проекта…"38 И вот друзья Надсона решили судить Буренина судом чести. Они подготовились весьма серьезно. Спустя тридцать лет после смерти поэта Николай Петрович Жерве опубликовал небольшую статью "Надсоновский уголок", в которой рассказал об истории личных вещей поэта, попавших в музей Кадетского корпуса, где тот обучался. Среди реликвий есть несколько фотографий лиц, сыгравших определенную роль в жизни Надсона. В первую очередь – это Николай Петрович Вагнер (Кот-Мурлыка),

"открывший" юное дарование и опубликовавший первое стихотворение поэта в мистическом журнале "Свет". (Напомню, что там же публиковался известный в свое время антисемитский роман "Темное дело", принадлежавший перу самого редактора – пути Господни неисповедимы!). Здесь же фотографии тех, кто поддержал поэта – П.А.

Гайдебурова, А.Н. Плещеева (по словам самого Надсона, Плещеев был его литературным крестным отцом), критиков – Н.К. Михайловского, С.А. Венгерова, Ореста Миллера, К. К. Арсеньева и др. Но слова из песни не выкинешь – здесь же и портрет того, кто ускорил его смерть. Доктор Ф.Т. Штангеев, пользовавший Надсона в Ялте, свидетельствовал, что "безвременно умерший Надсон мог бы прожить дольше, если бы не эта клевета – настолько сильны были нравственные страдания!" (курсив мой. – С. Д.)39. Один из современников, сын поэта Плещеева, свидетель угасания Надсона, писал о возмутительной, недостойной травле, начатой Бурениным против смертельно больного поэта40.

Итак, друзья написали письмо, которое подписали многие люди, предложили подписать его и Льву Толстому. Мы знаем, что Толстой не одобрял коллективных писем и, получив нужную информацию от лиц, ему знакомых, написал приватное письмо автору пасквилей: 1887 г. Февраля 1-25. Москва.

Виктор Петрович!

Недели две тому назад мне сообщили подписанный несколькими десятками имен известных литераторов протест против написанных вами статей о покойном Надсоне и просили меня подписать его. Я отказался подписать, во-первых, потому, что все это дело было мне совершенно неизвестно, а во-вторых, и главное, потому, что такой протест, напечатанный в газете, представляется мне средством отомстить, наказать, осудить вас, на что я, если бы и даже справедливы были все обвинения против вас, я не имею права. На вопрос о том, что признаю ли я то, что Буренин поступил дурно, я не мог ответить иначе, как признав то, что если справедливо то, что вы говорите, то Буренин поступил нехорошо; но из этого не следует то, чтобы я потом должен был постараться сделать больно Буренину; Буренин для меня такой же человек, как и Надсон, т. е. брат, которого я люблю и уважаю и которому я не только не желаю сделать больно потому, что он сделал больно другому, но желаю сделать хорошо, если это в моей власти… Вышло так, что третьего дня мне сообщили, что кружок писателей, не печатая протеста, заявил желание, чтобы я выразил свое мнение о том поступке, в котором обвиняют вас. Я счел себя не в праве отказаться и вот пишу вам. Пожалуйста, не осудите меня за мое это письмо, а постарайтесь прочесть его с тем же спокойным и уважительным чувством братской любви человека к человеку, с которым я пишу вам. Вас обвиняют в том, что в своих статьях, касаясь семейных и имущественных отношений Надсона, делали оскорбительные и самые жестокие намеки и что эти статьи действовали мучительно и губительно на болезненную, раздражительную чуткую натуру больного и были причиною ускорения смерти…

Если справедливо обвинение против вас, то вы знаете это лучше всех… если это случай только неосторожности обращения с оружием слова или легкомыслие, последствия которого не обдуманы, или дурное чувство нелюбви, злобы к человеку…

Вы единственный судья, вы же и подсудимый и знаете один, к какому разряду поступков принадлежат ваши статьи против Надсона…

На вашем месте я бы с собой самым строгим образом разобрал бы это дело. И высказал бы публично то решение, к которому бы пришел – какое бы оно ни было…

Уважающий и любящий вас

Лев Толстой41.

Все письмо – пример реализации идей "непротивления злу". Письмо составлено таким образом, чтобы ни в коем случае не уязвить достоинства обвиняемого. Толстой уверен, что самосуд (т. е. суд Буренина над собой) принесет значительно больше пользы, чем гласное осуждение пасквилянта в печати. Более того, Буренину предлагался выход – самому вынести себе приговор в печати. Идеальное решение! "Непротивление злу" в данном случае оборачивалось своего рода фарсом: обращаться к совести автора глумливых и лживых статей было просто нелепо! Ясно, что Толстой ни Надсона, ни самого Буренина не читал, это и привело к конфузу. Письмо Толстому далось нелегко – он явно не хотел высказываться по данному делу, кстати, замешанному на антисемитизме. Письмо Лев Николаевич сочинял с черновиком и в беловом варианте смягчил все, что мог. Например, фразу "более 20 выдающихся литературных имен" заменил на "несколько десятков имен известных…" и т. д., изменил и концовку, которая имеет три варианта.

Буренин ответил незамедлительно (письмо отправлено 28 февраля 1887 г.). Все обвинения в некорректности филиппик против Надсона он отмел, объясняя, что они были лишь реакцией на статьи Надсона в киевской газете "Заря": "Вам предлагали вашим авторитетным именем подкрепить обвинение неизвестного вам человека в том, что он ускорил смерть другого. Неужели… можно подписаться под таким тяжким обвинением, выслушав только обвинителей и не выслушав обвиняемого. ‹…› Обвинители говорят еще больше и решительней: ваши статьи ускорили смерть больного. Позволю себе спросить: кто, кроме Господа Бога, может это определить?"42 На это последовал краткий ответ Толстого:

В.П. Буренину 1887 г. марта 4. Москва.

Благодарю вас за ваше, разъяснившее мне многое, письмо и за укоры, которые вы мне делаете. Они совершенно справедливы.

Лев Толстой43.

Вся эта история оставляет грустное чувство: Лев Николаевич извиняется перед ничтожеством – оказывается, Буренин прав, а он, Толстой, нет. Это понятно, но что делать с "20 выдающимися именами"? Например, со знакомцем Толстого лейб-медиком Львом Бернардовичем Бертенсоном, который тоже пользовал Надсона и лечил самого Толстого и которому писатель на 100% доверял? Неужели все 20 послали извинительные письма по адресу: «Петербург.

Редакция "Нового времени". Виктору Петровичу Буренину»? Никто из подписавшихся этого не сделал, ибо они прочитали то, что написали оба участника трагедии: убийца и убитый. Возможно, среди них был и молодой Антон Чехов; в одном из писем Н.А. Лейкину он писал о погибшем поэте: "Да, Надсона, пожалуй, раздули, но так и следовало: во-первых, он, не в обиду будь сказано Л.И. (Лиодору Ивановичу Пальмину. -С. Д.), был лучшим современным поэтом и, во-вторых, он был оклеветан (курсив мой. – С. Д.). Протестовать же клевете можно только преувеличенными похвалами"44. В другом письме, брату, Антон Павлович подчеркнул, что общественное мнение оскорблено убийством Надсона45. Вот один из пассажей Буренина, вызвавший негодование Чехова: «Начнешь разбирать, почему автор или книги полюбились, и только руками приходится разводить. Один полюбился потому, что телом и духом хил, как пришибленный воробей, и внушает жалость именно своей физической и нравственной искалеченностью, хилостью или беспомощностью… Третий полюбился потому, что написал поэму "Чижик, чижик, где ты был" и не мог перенести рецензии на поэму: вздохнул три раза, да взял и умер, завещая своим обожателям "из романтических старушек" вечное мщение автору рецензии и вечное оплакивание "трагической" кончины автора "Чижика"»46. Это было опубликовано уже после писем Толстого!

Достаточно прочитать первые строки Буренина о месте публикации очерков Надсона:

"В одной жидовской газетке…", чтобы опечалиться и возмутиться. Употребление или неупотребление слова "жид" в официальной прессе не может являться предметом обсуждений: начиная со времен Екатерины II во всех государственных актах слово "раб" было заменено на слово "верноподданный", а слово "жид" на слово "еврей". Но законы империи, какими бы жестокими они ни были и как бы ни отставали от требований времени, в ней никогда не исполнялись. Полемика по поводу употребления слова "жид" неоднократно вспыхивала. Вспомним Н. Костомарова. А вот одно маленькое эссе по этому поводу: «Помню, как я однажды целую ночь спорил с одним из талантливейших писателей-евреев, моим случайным и радостным гостем (В.Е.