Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти

• Название: Этюды любви и ненависти
• Автор: Савелий Дудаков
• Жанр: Публицистика

Новая книга очерков хорошо известного отечественному читателю автора в определенной степени является продолжением его предыдущей книги "Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России" (М., 2000) и посвящена все тем же "вечным вопросам" – любовь или ненависть? вместе или врозь?

---

Некоторые критики полагают, что скорбь многих стихов Надсона – следствие его неарийского происхождения56. Так, знаменитое "Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат" (1880) якобы обращено к еврейскому народу, переживающему тяжелые времена погромов:

Пусть неправда и зло полновластно царят
Над омытой слезами землей,
Пусть разбит и поруган святой идеал
И струится невинная кровь –
Верь, настанет пора – и погибнет Ваал,
И вернется на землю любовь!

И, безусловно, чисто еврейский мотив звучит в стихотворении "Я рос тебе чужим, отверженный народ…" (1885). Найденное в бумагах поэта после его кончины, оно было впервые опубликовано в сборнике "Помощь евреям, пострадавшим от неурожая"57:

Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоих печалей гнет
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом,
– Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,
В те дни, когда одно название "еврей"
В устах толпы звучит как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою,
– Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою!58

Обратим внимание на строфы «В те дни, когда одно название "еврей" / В устах толпы звучит как символ отверженья». Описывая в поэме "Возмездие" Россию 80-х годов XIX в., Блок прибег к своего рода парафразе этих строк Надсона: «И однозвучны в ней слова: "свобода" и "еврей"»59.

Итак, последним, кто напомнил Надсону о его еврейском происхождении, был Буренин.

Однако будем к нему объективны: русские литераторы редко испытывали друг к другу симпатию. Владимир Набоков через 50 лет после смерти Надсона писал: «…Щедрин, дравшийся тележной оглоблей, издевавшийся над болезнью Достоевского, или Антонович, называвший его же "прибитой и издыхающей тварью", мало отличались от Буренина, травившего беднягу Надсона…»60.

В истории с извинительным письмом Толстого Буренину есть некая недоговоренность.

Не хотел великий писатель, чтобы суд чести состоялся. И это не случайно…

Иногда Толстой отвечал своим корреспондентам по интересующему нас вопросу. Когда некий учитель Исаак Островский, родом из Звенигородки Киевской губернии, в письме от 6 апреля 1908 г. сообщил, что его семилетний ученик, читая "Азбуку" Толстого, обратил внимание на наличие в ней слова "жид", то в Ясной Поляне по этому поводу состоялся разговор. Толстой утверждал, что во время выхода "Азбуки" в свет слово это не считалось оскорбительным и было употреблено им как пример существительного с окончанием на ъ (ер). Его поддержала Софья Андреевна, сказав, что опера Галеви называется "Жидовка" и что Гоголь называл евреев жидами, так как малороссы не знают слова "еврей"61. Ответ Островскому по поручению Толстого был написан в таком же духе.

Однако неугомонные евреи продолжали настаивать. Так, некий М.Г. Рабкин вновь обратил внимание на употребление Толстым в "Войне и мире" слова "жид": "…хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всевозможные соблазны, наполняли лагерь". (От себя заметим, что словом "жид" писатель не пренебрегал и в других произведениях.) 2 января 1910 г. Рабкину в местечко Горваль Рачицкого уезда Минской губернии Толстой направил письмо следующего содержания: "Слово жид, Juif, Jude, Jew не имеет по существу никакого иного значения, как определение национальности, как француз и т. п. Если же слово это, к сожалению, получило в последнее время оскорбительное значение, то мною ни в коем случае не могло быть употребляемо в этом значении"62. Похоже, великий писатель лукавил: именно в оскорбительном смысле употреблено слово "жид" в "Азбуке" вкупе с порочащей евреев поговоркой "Жид крещеный, конь леченый, недруг примиренный" и не как пример окончания на ъ, а как пример произношения Ы вместо И ("Жили деды… стали жить внуки…")63. Письму Рабкина в яснополянском кругу тоже предшествовал любопытный разговор. Толстой посетовал на евреев, не понимающих, что слово "жид" в его время не было ругательным и до сих вор бытует и в других славянских языках.

Д.П. Маковицкий сослался на малороссиян, а присутствовавший при сем издатель "Русского обозрения" Г.К. Градовский (1842-1915) вспомнил рассказ Тургенева "Жид". Дочь Толстого Александра Львовна, вероятно, помня его содержание, уточнила, что у Тургенева слово употреблено в презрительном смысле. Толстой с этим категорически не согласился, сказав, что название рассказа вполне нейтральное64.

Самое же удивительное следующее. В первых четырех томах полного (90-томного) собрания сочинений Л.Н. Толстого есть "Словарь трудных для понимания слов" – вещь совершенно необходимая, ибо Толстой часто использовал не только вышедшие из употребления слова, но и массу заимствований из французского, немецкого и даже татарского языков. Затем, вероятно из цензурных соображений, редколлегии издания пришлось отказаться от "Словаря". Но в "Словаре" к третьему и четвертому томам можно прочесть: "Жид – вышедшее из употребления в русском языке около 1860-1870 гг. название еврея, до сих пор сохранившееся у всех славянских народов (польское – zyd, чешское – zid, сербское – жйд, украинское – жид)"65. Объяснение, надо сказать, не вполне вразумительно – особенно в отношении 60-70-х годов XIX в. Вспомним отказ от употребления слова "жид" во времена Екатерины в официальных документах и жалобы Пушкина на цензуру, запрещающую его употреблять. Сама же дефиниция составителями "Словаря" заимствована из "Еврейской энциклопедии", выходившей в 1908-1912 гг. Толстому, как и корреспонденту Рабкину, стоило заглянуть в "Толковый словарь живаго великорусского языка" Владимира Даля, где без ложного стыда все поставлено на место: "Жид, жидовин, жидюк, жидюга… жидова…или жидовщина…жидовье ср. собир. скупой, скряга, корыстный скупой". И далее примеры из "живого" языка, ясно различающего разницу между оскорбительным и нейтральным словом: "Еврей, не видал ли ты жида? Дразнят жидов. На всякого мирянина по семи жидовинов. Живи, что брат, а торгуйся, как жид. Жид крещеный, недруг примиренный, да волк кормленый. Родом дворянин, а делами жидовин. Мужик сделан, что овин, а сбойлив, что жидовин. Проводила мужа за овин да и прощай, жидовин! Не прикасайтесь, черти, к дворянам, а жиды к самарянам!" На этом куст не кончается: "Жидомор…жидоморна… жидовская душа или корыстный купец. Жидовать, жидомордничатъ, жидоморить, жить и поступать жидомором, скряжничать; добывать копейку, вымогая, не доплачивая…

Жидюкать, -ся, ругать его жидом. Жидовство или жидовщина, жидовский закон, быт.

Жидовствовать, быть этого закона…"66 Столь явно нелицеприятное толкование опять возвращает нас к Толстому, точнее, к одной из последних бесед на интересующую нас тему, записанных доктором Маковицким. В Ясную Поляну в октябре 1910 г. приехала известная исследовательница сектантства Елизавета Владимировна Молостова (урожденная Бер, 1875-1936). По просьбе Льва Николаевича она перечислила названия ряда сект: хлысты, скопцы, субботники, жидовствующие – георы на Кавказе, именуемые в печати "иудействующими". Толстой удивился: «Почему "иудействующие" вместо "жидовствующие"? В прежнее время "жид" указывало на национальность, а теперь стало ругательством»67. Конечно, Е.В. Молостова могла напомнить Толстому о законе Николая I, который предписывал называть субботников "жидовствующими", дабы отвратить от них народ; вряд ли она не знала, что уже в 20-е годы XIX в. слову "жид" придавали уничижительный смысл. Прежде чем продолжить рассказ о сектах, в частности субботниках, позволю себе короткое отступление.

Не все толстовцы имели "маленький недостаток". Один из самых преданных Толстому людей, будущий автор первой биографии писателя, его любимец Поша – Павел Иванович Бирюков (1860-1931), за участие в судьбе духоборов был выслан в 1897 г. (год переписи населения) в Курляндию, в городок Бауск. Здесь, по его подсчетам, проживало 6 тыс. душ, из коих 5 тыс. – евреи, остальные – латыши, литовцы, поляки, русские, немцы – одним словом, Вавилон. (Еврейская энциклопедия дает иные цифры на 1897 г.: всего 6544 жителей, из них евреев 2745). Для наблюдательного Бирюкова Бауск был неиссякаемым источником размышлений, в том числе о бессмысленной русификации края, о запрещении латышских изданий, вызывавшем ропот латышей, которые променяли "культурных" немцев на русских "варваров", и т. д. Но доминантный человеческий материал – еврей, почти вся торговля и ремесла находились в их руках. "…Мне, – писал Бирюков, – пришлось впервые столкнуться с этим особым, во многом несчастным, но способным, оригинальным и в общем симпатичным народом. Продолжительный многовековой экономический и политический гнет выработал в них особого рода робость, хитрость, а постоянная борьба с нуждою развила необыкновенную работоспособность, оборотливость и довольство малым, и все это растворенное в полной незлобливости и доброжелательстве (курсив мой. – С. Д.), если только в вас они увидят малейшую искру желания признать их право на существование. Я говорю именно о местном рабочем и промышленном еврейском населении".