Гасьен де Куртиль - Мемуары

• Название: Мемуары
• Автор: Гасьен де Куртиль
• Издательство: Антанта
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1995

Автором апокрифических мемуаров г-на д‘Артаньяна считается Гасьен (иногда пишут — Гатьен) де Куртиль де Сандрa. В предисловии он упомянут как г-н де Куртлиц. Наиболее известной его книгой, несомненно, остаются Мемуары мессира д'Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты мушкетеров короля, содержащие множество вещей личных и секретных, произошедших при правлении Людовика Великого, которые впервые вышли в свет в трех томах в Кельне в 1700 году в издательстве Пьера Марто (псевдоним Жана Эльзевье), затем вторым изданием в Амстердаме у издателя Пьера Ружа в 1704 году и были переизданы в третий раз в 1715 году Пьером дю Кампом.

---

/Депутация к Королеве-Матери./ Парламент, точно так же, как и народ, уже не с тем почтением относившийся к Принцу де Конде, потерявший последние остатки уважения к нему в результате недавнего дела в Ратуше, счел за лучшее в настоящее время окончательно освободиться из-под его власти. Итак, после нескольких ассамблей, где, тем не менее, еще присутствовали люди, желавшие его от этого отговорить, он отправил депутатов к Королю, дабы умолять его соизволить самому убрать затруднения, не позволявшие этому Корпусу вернуться к повиновению — они состояли исключительно в ложном понимании чести, когда они не желали признать в качестве первого Министра человека, против кого они выпускали столь кровожадные постановления и декламировали в столь ужасающем тоне. Эти депутаты имели приказ заверить Его Величество как от имени Парламента, так и от имени города Парижа, что они совершенно готовы возвратиться к послушанию, если все-таки он соблаговолил бы удалить Кардинала Мазарини. Итак, они ему сказали, насколько было бы несправедливо, когда бы из-за одного-единственного человека, да еще и иностранца, каким он и был, весь народ потерял бы честь его доброго расположения; публичная ненависть, какой он обременен, была знаком, что нечто действительно достойно возражения в его особе, поскольку как бы и невозможно, чтобы один человек вызывал такую всеобщую ненависть, сам не подав к этому никакого повода; ненависть к одной, двум и даже иногда к большему числу персон не всегда предполагает, что тот, кто ненавидим, виновен в этом сам; часто враги или завистники, далеко не воздавая ему справедливости, думают лишь о том, как бы безвинно его опорочить; но, наконец, когда нет никого, кто не говорил бы ничего, кроме скверностей о ком бы то ни было, это верный знак, что дело только в нем, поскольку голос народа обычно голос Божий.

Парламент опять воспользовался множеством других резонов, чтобы вынудить Короля одобрить ту ненависть, какую он питал к этому Министру. Двору так надоела гражданская Война, что, хотя это было делом его чести, соглашаться или нет с Парламентом в том, о чем он его просил, он, тем не менее, сам приступил к обсуждению, не стоило ли лучше притвориться сломленным, чем дальнейшим упрямством подать новый повод к более великим бедствиям; сам Кардинал придерживался этого мнения; он сказал Королеве, противившейся такому решению, из страха, как бы это не пробило бреши во власти Короля, ее сына, что она не должна бы устраивать никаких сложностей; ей обеими руками нужно было ухватиться за их предложение, поскольку, как бы долго ни продлилось его отсутствие, Принц де Конде не сделается от этого более покорным, ведь он настолько увяз в отношениях с Испанцами, что отныне ему будет невозможно от них отделаться. Королеве пришлись не по вкусу эти резоны, да и он высказывал их, быть может, не слишком чистосердечно; она выставила депутатов не только с отказом, но еще и с угрозами. Озлобленность этого Корпуса по поводу подобного приема произвела странные эффекты. Те, кто были не в ладах с Принцем де Конде, примирились с ним, и, направив весь свой раж против Королевы и ее Министра, первыми начали торопить свой Корпус к выпуску постановления, которым все другие Парламенты призывались войти в сообщество с ним для изгнания Его Преосвященства.

/Надежда на избавление от банкротства./ Между тем, именно Кардинал явился причиной того, что я на долгое время оставил заботу о делах Государства. Я уже говорил, что с тех пор, как больше не находился у него на службе, я особенно настойчиво обхаживал его. Однажды, войдя в его комнату, я среди прочих лиц увидел совсем незнакомую особу; это была миловидная Дама средних лет; может быть, я и не обратил бы на нее внимания, если бы она не остановила на мне заинтересованного взгляда. Когда прибыл Его Преосвященство, он коротко побеседовал с ней, и она удалилась, удостоив меня последним взором. Эта деталь не ускользнула от внимания Министра; впрочем, в этом не было ничего удивительного, так как от него редко что-нибудь ускользало; посетителей в комнате было немного, и он, взяв меня за руку, отошел вместе со мной в нишу окна. Он сказал мне, что заметил, как мы обменивались взглядами, и поскольку я, должно быть, с ней незнаком, он мог бы удовлетворить мой интерес; я не нашелся, что ему ответить, и он продолжал — это была Мадам де…, вдова Советника Парламента Парижа; обычно она жила в своих Владениях, но теперь явилась в столицу с жалобой на собственного сына, она обратилась с письмом к этому Министру, он назначил ей аудиенцию, и сейчас на моих глазах пообещал ей помочь, чем только сможет. Эта Дама узнала от своей Демуазель, ее бедной родственницы, жившей при ней в качестве компаньонки, что ее сын вынашивал планы запереть ее в одном из маленьких домов (Маленькие дома — приюты для сумасшедших). Она была необыкновенно поражена такой новостью, ведь сын ее служил в Гвардейцах, и она никогда и ни в чем ему не отказывала, поскольку была очень богата; кроме земельных Владений, у нее еще имелось двадцать тысяч ливров ренты. Произнеся последние слова, Кардинал многозначительно на меня посмотрел. Так вот, — заключил он, — не соглашусь ли я ей помочь. Его вопрос застал меня врасплох, поскольку я уже давно объявил о своем банкротстве Дамам; однако, его предложение породило во мне хоть и слабую, но какую-то новую надежду на счастливое супружество. Я выразил Его Преосвященству мою признательность и согласие и попросил у него рекомендательное письмо к ней. Затем, осведомившись, где она проживает в городе, я тут же отправился ее навестить.

/Рискованное решение./ Надежда на удачный брак и спокойную жизнь давно уже зародилась в моей душе. И Кардинал не напрасно подчеркнул слова о состоянии Дамы; ему были известны намерения всех его подчиненных. Но так как у меня имелся горький опыт в делах подобного сорта, а кроме того, при тех отношениях, какие сложились между Двором с одной стороны и Парламентом вместе с народом Парижа с другой, Лейтенанту Гвардейцев Короля было далеко небезопасно появляться на улицах города, а особенно делать это часто, я решил на этот раз действовать как можно быстрее. Когда я подошел к указанному мне дому и спросил у прохожего, здесь ли обитает Мадам де…, тот подтвердил, что этот дом действительно принадлежал некому Советнику Парижа, но последние несколько лет в нем никто не живет; я поблагодарил его и постучал в дверь. Мне пришлось несколько раз браться за дверной молоток, пока мне не открыла хорошенькая девица; мне нетрудно было догадаться, что это упомянутая Демуазель. Неприятности с горничными были еще слишком живы в моей памяти, потому я очень холодно ей представился и протянул письмо Кардинала к ее Госпоже. Она с некоторым удивлением взглянула на меня и пригласила войти в дом. Демуазель проводила меня в весьма приятно обставленную комнату, попросила подождать и направилась с письмом в апартаменты Дамы. Не успел я как следует осмотреться, как она вернулась в сопровождении своей Госпожи; та, увидев меня, слегка покраснела, и это обстоятельство еще больше укрепило меня в правильности избранного решения.

Дама попросила Демуазель оставить нас наедине, и когда та вышла из комнаты, обратилась ко мне. Во-первых, она пожелала передать через меня благодарность Его Преосвященству за столь незамедлительный отзыв по ее делу, но тут же выразила сомнение в том, может ли такой молодой человек, как я, разобраться в ее сложной ситуации; я намеренно промолчал, и она, несмотря на свои колебания, принялась подробно излагать свое положение. Признаюсь, я не особенно внимательно слушал ее, занятый мыслями, как бы поискуснее исполнить задуманный план. Когда же она завершила свой рассказ, я заверил ее, что шел сюда с намерением сделать все возможное для осуществления распоряжений Кардинала, но, увидев ее, чей образ меня необыкновенно поразил еще утром в комнате Министра, я забыл обо всем и теперь умоляю ее простить мою дерзость, но я смогу снова встретиться с ней, только если ей будет угодно предоставить мне свою дружбу. На этот раз она ничего не смогла ответить и лишь покраснела еще больше; тогда я в нескольких словах объяснил ей, где меня можно разыскать, почтительно раскланялся и вышел.

/Стремительный роман./ Два или три дня не было никакого ответа на мою выходку, и я уже начал сожалеть о проявленном мной нахальстве по отношению к этой Даме, как однажды мой лакей вошел и доложил, что меня хочет видеть какая-то девица. Я сам выскочил в прихожую и встретил там уже знакомую мне Демуазель; после взаимных приветствий она сказала мне, что ее Госпожа приглашает меня к обеду, и протянула мне письмо. Я его немедленно вскрыл; Дама в очень строгих выражениях сообщала мне, что не желала бы остаться совсем одна в таком затруднительном положении, как у нее, но, хотя мое предложение и показалось ей несколько странным, поразмыслив, она все-таки согласна на него. В глубине души я необычайно обрадовался, но, сдержав свой порыв, нее таким же холодным тоном сказал этой Демуазель, что принимаю приглашение ее Госпожи.