Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать

• Название: Ильза Янда, лет - четырнадцать
• Автор: Кристине Нёстлингер
• Жанр: Детская проза

---

У нее очень густые каштановые волосы, прямые, гладкие, до плеч. Ни разу еще у нее на лице не выскочил ни один прыщик. Глаза у нее серые, с зелеными точками. А нос совсем маленький. Она очень тоненькая, но грудь у нее высокая, конусом. Талия у нее всего сорок шесть сантиметров, и ее учитель рисования вычислил, что все пропорции у нее в точности, как у греческих статуй. Я могла бы исписать еще много страниц, рассказывая про внешность моей сестры. Про ее белые зубы и длинные ресницы, и про ноги, о которых Ганси говорит, что это «не ноги, а дивный сон». Но все равно это не главное. А главное – вот что: в Ильзе есть что-то, чего нет во всех других. Я уже сколь­ко раз это замечала! Когда я на большой перемене захожу к ней в класс, там стоят у стены, сидят на подоконнике и бродят меж­ду рядами больше тридцати девочек. Хоро­шенькие, так себе и дурнушки. И среди них – Ильза. Но она какая-то совсем другая.

Герта из Ильзиного класса тоже очень красивая. Но когда Герта надевает старый вылинявший свитер, все это сразу видят. А вот если моя сестра наденет старый засти­ранный свитерок, этого никто не заметит. Самый дешевенький свитер выглядит на ней как шикарный дорогой сверхмодный пуловер.

Вот – теперь я знаю!

Моя сестра Ильза как будто сошла с рек­ламы. Только, конечно, не с рекламы сти­рального порошка или там яичной лапши высшего сорта. Она с рекламы «Смелей вперед!», с рекламы «Автомашины высокой ско­рости для молодых людей». Принцесса кока-колы и мартини – вот она кто! Только по внешности, конечно.

Раньше Ильза не была такой красивой.

Когда мы еще жили у бабушки, мы каж­дый день ходили на рынок. Бабушка все по­купает только на рынке. Она проходит по всем рядам, смотрит, пробует, ощупывает, приценивается. Запоминает, у кого сколько стоит салат, огурцы, апельсины. Самый де­шевый товар всегда у госпожи Кратохвиль, и бабушка давно бы должна усвоить, что она отдает все дешевле других. Ведь бабушка вот уже сорок лет изо дня в день ходит на рынок. Но по ее понятиям, хорошая хозяй­ка сперва обойдет весь рынок, а уж потом покупает.

Когда мы с бабушкой ходили по рынку, все там всегда говорили Ильзе:

– Ты что так насупилась?

А про меня говорили, что я веселая и про­стая.

Дворник в том доме, где живет бабушка, сказал как-то: «Если б Ильза не глядела исподлобья, а улыбалась, ее даже можно бы­ло бы назвать красивым ребенком!»

Но Ильза в то время почти никогда не улыбалась. Во всяком случае, я этого не помню.

Я помню только, что она все время писала буквы. Она сидела за маленьким столиком перед вазой с букетом искусственных роз и исписывала буквами целые страницы. Дедушка сердился и говорил, что она себе зре­ние испортит, но она все писала и писала.

Она была тогда во втором классе. И как раз перешла в другую школу. Потому что мы ведь летом после развода переехали к бабушке, а бабушка живет очень далеко от нашего прежнего дома. Новая учительни­ца в новой школе учила писать буквы сов­сем по-другому, чем старая. Поэтому Ильза и писала буквы – буквы, буквы, буквы.

Но все это было зря. Через два года мы все равно переехали к Курту. И Ильза снова попала к другой учительнице, а та опять по­требовала, чтобы она писала буквы совсем по-другому.

Наверно, поэтому у Ильзы такой почерк – прямой, ровный, словно прописи. «Образ­цовый» почерк. «Ее тетрадки – просто от­рада», – говорила нашей маме учительница на каждом классном собрании.

Но в последнее время Ильзины тетрадки вряд ли были отрадой для учительницы.

Вчера я наводила порядок в Ильзином письменном столе. Не потому, что я так люб­лю порядок, а просто мне хотелось подержать в руках Ильзины вещи. Лучше уж вещи, чем совсем ничего.

Ну, так вот, я разбиралась в Ильзином сто­ле и заглянула в ее тетради. И тут я просто обалдела. В каждой тетрадке была исписа­на всего одна страница, да и то не до конца. А в тетрадке по математике и по латыни во­обще все страницы были чистые.

Ничего я не понимаю! Ведь она каждый день после школы часами сидела за письмен­ным столом. Иногда до позднего вечера, когда я уже лежала в постели. И если я пыталась с ней заговорить, не поднимая головы, отвечала: «Тише, я занимаюсь», «За­молчи, ты мне мешаешь». А еще я нашла у нее в столе записные книжки – четыре ма­ленькие и три большие. И все исписаны ровненькими каракулями – петелька за петелькой, петелька за петелькой... И так строка за строкой. А на некоторых строчках – зуб­чики. Зубчики, зубчики, зубчики... А несколь­ко страниц сверху донизу зарисованы какими-то крошечными ящичками – красными и зелеными.

Нет, я правда ничего не понимаю! Выхо­дит, Ильза часами сидела за письменным сто­лом и рисовала петельки, зубчики и ящички. Чем вот так сидеть и рисовать петельки и ящички, по-моему, лучше уж уроки делать. Или совсем ничего не делать – слушать пластинки.

Дневник ее в синем бархатном переплете тоже лежал там, в ящике. Такой, с золотым замочком посредине – он прикреплен к бар­хату четырьмя гвоздиками. Замок был за­перт, и я вытащила гвоздики. Но в дневни­ке вообще ничего не было! Даже петелек не было, даже зубчиков. И ни одного ящичка. Но на письменном столе под бумагой я нашла записку: ВОЛЬФГАНГ, Я ПО ТЕБЕ ТОСКУЮ! А ТЫ И НЕ ЗНАЕШЬ?

Записка была очень старая, двухлетней давности, не меньше. Потому что написана зелеными чернилами. А Ильза уже давным-давно пишет синими.

Когда я прочла эти слова – ВОЛЬФГАНГ, ТОСКУЮ, – мне стало как-то не по себе. Во-первых, потому, что я прочла то, что меня вовсе не касается, а еще потому, что Ильза просто взбесилась бы, если б узнала, что я это прочла. Это уж точно. А еще потому, что «тосковать» – это что-то очень странное. Я не хочу, чтобы моя сестра «тосковала». Не знаю, какого Вольфганга она тогда имела в виду. Их так много, этих Вольфгангов. Не меньше чем о восьми могла тут идти речь. И на всех восьмерых Вольфгангов я разозлилась: почему это по какому-то из них моей Ильзе пришлось тосковать! А еще мне стало грустно, что сама я об этой тоске даже и не догадывалась.

Я попробовала вспомнить, как все было тогда – два года назад. Но все равно я не могла додуматься, какой из Вольфган­гов это мог быть. И вообще не могла се­бе представить, чтобы у Ильзы тогда ос­тавалось еще время на какого-то Вольф­ганга.

Каждый четверг мы ходили в гости к бабушке и дедушке. Каждую субботу долж­ны были встречаться с папой. В среду в обязательном порядке посещали маминых родителей. (Мама тогда еще с ними не пос­сорилась.) В понедельник после школы мы должны были сидеть дома – ждать прихода дедушки и бабушки.

А воскресенье – «семейный день», это и теперь так заведено. Мама твердо стоит на том, что мы всей семьей должны выезжать на машине куда-нибудь за город. Тут уж не отвертишься. Даже не заикайся, что хочешь подготовиться к контрольной или к сочине­нию.

А по вечерам два года назад Ильза обязана была уже в семь часов быть дома. На пят­надцать минут опоздаешь – у мамы припа­док.

Тут уж для Вольфганга и минутки не сыщешь. Для тоски – еще пожалуй.

А может, это был тот Вольфганг, что пода­рил ей морскую свинку?

Мама всегда против животных. И Курт тоже. Я всю жизнь мечтаю о кошке. Черной-пречерной. Но маму не прошибешь.

Это было примерно два года тому назад. Зимой. Да, зимой, потому что было уже темно, когда Ильза вернулась домой с трениров­ки. Она позвонила, я открыла дверь. В ру­ках она держала коробку. Она стояла, при­жав ее к груди.

Мама была тут же, в передней, говорила по телефону с приятельницей. Она обернулась и с любопытством взглянула на коробку, а потом на Ильзу.

Ильза все стояла у вешалки, не снимая пальто, крепко обхватив руками коробку. Мама повесила трубку и спросила:

– Что это у тебя там, в коробке?

Ильза не отвечала. Мама подошла к ней и заглянула в коробку.

– Ты что, с ума сошла? – вскрикнула она.

Ильза, не отвечая, в упор смотрела на маму.

– Ни под каким видом! – резко сказала мама. – Откуда у тебя эта пакость?

Она говорила еще много и почти уже перешла на крик. Ильза все глядела на нее молча.

Тут из гостиной вышел Курт, а из детской выбежали Оливер и Татьяна. Татьяна тогда была еще совсем маленькая. Она хотела за­глянуть в коробку и с ревом дергала Ильзу за полу пальто:

– Посмотлеть! Посмотлеть! Посмотлеть!

Ильза не давала ей посмотреть.

Я хотела вынуть морскую свинку из ко­робки и погладить ее. Ильза отодвинулась от меня, отступила к двери. Я поняла, что она и меня не хочет подпустить к свинке.

Оливер ухитрился, поднявшись на цыпоч­ки, заглянуть в коробку.

– Я тоже хочу морскую свинку! – крик­нул он.

– Сейчас же отнеси ее туда, где взяла! – в голосе мамы появилась визгливая нотка. – Сию же минуту!

– Может быть, оставить ее денька на два для пробы? – тихо сказал Курт маме. Но Оливер и Татьяна расслышали.

– Оставить, оставить, оставить! – закри­чал Оливер.