Сергей Эфрон - Переписка

• Название: Переписка
• Автор: Сергей Эфрон
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Я знаю прекрасно, что буду бесстрашным офицером, что не буду совсем бояться смерти. Убийство на войне меня сейчас совсем не пугает, несмотря на то, что вижу ежедневно и умирающих и раненых. А если не пугает, то оставаться в бездействии невозможно. Не ушел я пока по двум причинам — первая, страх за Марину, а вторая — это моменты страшной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не нужно, что и война-то уходит на десятый план.

Здесь, в такой близости от войны, все иначе думается, иначе переживается, чем в Москве — мне бы очень хотелось именно теперь с тобой поговорить и рассказать тебе многое.

Солдаты, которых я вижу, трогательны и прекрасны. Вспоминаю, что ты говорила об ухаживании за солдатами — о том, что у тебя к ним нет никакого чувства, что они тебе чужие и т<ому> п<одобное>. Как бы здесь у тебя бы все перевернулось и эти слова показались бы полной нелепостью.

Меня здесь не покидает одно чувство: я слишком мало даю им, потому что не на своем месте. Какая-нибудь простая «неинтеллигентная» сестрития дает солдату в сто раз больше. Я говорю не об уходе, а о тепле и любви. Всех бы братьев, на месте начальства, я забрал бы в солдаты, как дармоедов. Ах, это все на месте видеть нужно! Довольно о войне.

— Ася очень трогательный, хороший и значительный человек — мы с ней большие друзья. Теперь у меня к ней появилась и та жалость, которой недоставало раньше.

— Радуюсь твоему отдыху — думаю, что к концу лета ты совсем окрепнешь.

А у меня на душе бывает часто мучительно беспокойно и тогда хочется твоей близости.

Пра и Марина пишут, что Аля поправляется и загорела. Сидит все время у моря, копаясь в Коктебельских камнях.

Сейчас пожалуй тебе лучше писать мне в Москву по адр<есу>: Никитский бульв<ар> 11 Всер<оссийский> Земск<ий> Союз — Поезду 187 — мне.

— Совсем еще не знаю, что буду делать в Москве, куда денусь. Меня приглашает товарищ в имение, но я туда не хочу. М<ожет> б<ыть> останусь в Москве лечить зубы.

У нас несносная жара. Я несколько дней хворал и тогда эта жара была просто кошмарна.

Пиши Асе. Твои письма ее страшно радуют.

Пока кончаю.

Целую и люблю мою Лиленьку и часто ее вспоминаю

Сережа

16 сентября 1915 г

<Москва>

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Милая Лиленька, сейчас получил целых пять твоих белостокских писем, в которых ты меня так ласково и трогательно приглашаешь к себе. Подумай, — я их получил только сейчас!

Нежное тебе спасибо! Целую твои лапы.

Получила ли 5 сент<ября>[60] мое письмо? Если нет, то не моя вина.

Завтра несу Вере в ее новую комнату (бывш<ая> Гриневича) пять горшков астр.

Лилька, каждый день война мне разрывает сердце. Говоров[61] поступает в военное училище и я чувствую, что это именно то, что сейчас нужно. Только один я в нерешительности. Но право, если бы я был здоровее — я давно бы был в армии. Сейчас опять поднят вопрос о мобилизации студентов — м<ожет> б<ыть> и до меня дойдет очередь.[62] (И потом я ведь знаю, что для Марины это смерть).

Поправляйся Лиленька, набирайся сил. Ты так прекрасно делаешь, что живешь все это время на воздухе.

Думаю о тебе с любовью

Сережа

Мой привет Марии Сергеевне.[63]

Получила ли письма Марины?

2 Ноября 1915 г

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Москва

— Милая Лиленька, прости меня за молчание — клянусь тебе, что не менее пяти-шести писем написаны мною и все не отправлены.

Мне почему-то сейчас ужасно трудно писать. М<ожет> б<ыть> потому, что я почти ни о чем не думаю и ничего не чувствую. Живу, как во сне, у меня сейчас все — пока —. Это, конечно, все до поры, до времени.

— С Верой гораздо хуже. Их театру, вероятно, приходит конец — нет денег, недостает каких-то восьми тысяч, чтобы просуществовать этот сезон и их никто не дает. Все пайщики охладели к театру и что всего обиднее, публика начала интересоваться театром и сборы полные. На Вере лица нет.

— Я все надеюсь на чудо, надеюсь, что в последний час восемь тысяч найдутся.

Сегодня собрание пайщиков, на котором должен окончательно решиться вопрос — быть или не быть — Камерному театру.[64]

— Желай мне выдержать экзамен,[65] т<ак> к<ак> если я провалюсь — мне придется еще три месяца мытариться.

— После экзамена сейчас же еду к тебе и, если поедет Ася Жуковская, то с Алей. Марина согласна отпустить Алю.

Мог бы тебе сообщить целый ворох сплетен, но лучше не надо.

Пиши. Шрейб открытки, дас костет билиг.[66] Телеграфируй, результируй.

Сережа

P. S. — У Евы родилась девочка.[67]

2 Дек<абря> 1915 г

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Милая Лиленька, если бы ты знала, как недостает тебя в Москве. Когда мы сходимся у Веры с Мишей, то он почти каждый раз повторяет одну и ту же фразу: — Вот бы сейчас услышать Лилин голос в передней.

Вчера получил твое письмо, в котором ты низводишь меня на степень ниже рыб, амфибий и амеб. Твое определение удивительно точно: я сейчас прожорлив, как рыба, равнодушен, как амфибия и неподвижен, как амёба. Мечтаю своим амфибьим сердцем о лете к<отор>ого в этом году совсем не видал.

С каким бы восторгом приехал к тебе сейчас же, но кроме плэда, о к<от>ором ты пишешь, мне недостает еще времени. Ты уже знаешь от Веры, что я поступил в Камерный театр.[68] При встрече ты меня не узнаешь — я целую руки у дам направо и налево, говорю приятным баритоном о «святом искусстве», меняю женщин, как перчатки, ношу на руках перстни с громадным бриллиантом Тэта, читаю на вечерах — «Друг мой, брат мой, любимый, страдающий брат»,[69] рассказываю дамам a la Софья Марковна Адель о друге детства — Льве Толстом и двоюродном брате — графе Витте, с хихиканьем нашептываю на ухо другу-Таирову[70] неприличные анекдоты и пр. и пр. и проч. — Живу в номерах «Волга».[71] Таков теперь я. Вот кого ты пригласила в имение Новозаполье!!! Благословляй судьбу, что мой приезд отложен до поста. Может быть, удастся вырваться и раньше.

Сейчас у меня жесточайшая ангина — все горло в волдырях, от насморка распух нос (сходство с тобой после этого сделалось еще более разительным). И к этому еще по ночам не спится.

Марина очень тронута твоей припиской об Але («Азава — Азава!») и пишет тебе письмо с вложением карточки.

Целую, люблю и завидую

Сережа

Письмо это написано черт знает когда и все это время провалялось на столе.

Лиленька — быть актером ужас! Никогда больше не буду актером.

Ни одна зима не была для меня такой омерзительной. Я сонный, вялый, тусклый, каким никогда не был.

Пиши!

2 августа <19>12 г

<В Гангут>

Иваньково.

Дорогая Лилюкин,

Сегодня сидя могу уже писать тебе. Темпер<атура> спала, но во рту делается Бог знает что! Язык зеленый — у меня еще такого никогда не было, — десна и небо покрыты кровяными язвами. Даже воду очень больно пить. Язык тоже потрескался до боли. Доктор говорит, что это мож<ет> быть ящур, а м<ожет> б<ыть> отравление ртутью или консервами. Но т<ак> к<ак> первое совсем невозможно — остаются консервы, которых я совсем не ел за последнее время.

Он прописал мне смазывать ляписом рот, что страшно больно.

Вернее всего, что у меня ящур — коровья болезнь. Не ты ли меня заразила?

Каждый день нас навещают Кр<анди>евские. Отношения установились самые хорошие.

Я ведь тебе говорил про Hango,[72] что ты можешь там устроиться, что это один из теплых Финляндских курортов. Ты, пропустив мои слова мимо ушей, случайно попала в него.

Из этого города М<ама> и К<отик> ехали за границу.

Живи спокойно и поправляйся. Знай, что ты живешь в крайнем пункте омываемом Гольфштромом.

Когда я провожал тебя, то был уже болен, но протерпел еще два дня.

Надя[73] уверена, что ты исполнишь слово и приедешь очень скоро к ней. Я ее не разуверяю, но…

Плэд твой в исправности.

Кормят нас, т. е. Марину очень хорошо. М-mе Самарова оказалась премилой. Помогала М<арине> ухаживать за мною и т. д.

Сейчас надвигается гроза.