Сергей Эфрон - Переписка

• Название: Переписка
• Автор: Сергей Эфрон
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Сейчас надвигается гроза.

Пока прощай. Не теряй паспорта, т<ак> к<ак> при возвращении в Россию для тебя это окажется роковым.

Votre amant

Serge[74]

2.6.<19>14

Феодосия

<В Москву>

Пишу усталый и измученный до крайности. Сдал уже благополучно десять экзаменов (тьфу, тьфу не сглазить). Из двенадцати экстернов — я прошел один!!! Сплю по 4 ч. в сутки. Сегодня сдал русский. Осталось еще девять экзаменов.

Меня пропечатали в газетах, как диву. (Все экстерны провалились или по сочинению, или по латинской работе. — Я ни по тому, ни по другому). Дай Боже кончить! Сегодня же сдавал логику и психологию.

Похвали меня в письме. (Из устных выдержал: Математику, Географию и Русский).

Целую всех вас.

Пиши почаще о Пете. Буду в Москве в середине июня.

Пусть Вера возьмет письмо Марины Почтамт До востребования.

3 Апреля 1915 г

<Седлец>

<В Москву>

Дорогая моя Лиленька — сейчас вечер, в моем купэ никого нет и писать легко. За окном бесконечные ряды рельс запасных путей, а за ними дорога в Седлец,[75] около которого мы стоим. Все время раздаются свистки паровозов, мимо летят санитарные поезда, воинские эшелоны — война близко.

Сегодня я с двумя товарищами по поезду отправился на велосипеде по окрестностям Седлеца. Захотелось пить. Зашли в маленький домик у дороги и у старой, старой польки, которая сидела в кухне, попросили воды. Увидав нас она засуетилась и пригласила нас в парадные комнаты. Там нас встретила молодая полька с милым грустным лицом. Когда мы пили, она смотрела на нас и ей видимо хотелось заговорить. Наконец она решилась и обратилась ко мне:

— О почему пан такой мизерный?[76] Пан ранен?

— Нет я здоров.

— Нет, нет пан такой скучный (я просто устал) и мизерный (по-русски это звучит обидно, а по-польски совсем иначе). Пану нужно больше кушать, пить молока и яйца.

Мы скоро вышли. И вот я не офицер и не ранен, а ее слова подействовали на меня необычайно сильно. Будь я действительно раненым офицером мне бы они всю душу перевернули.

— Очень трудно писать о поезде. Легко рассказывать и трудно писать. Мы, вероятно, скоро увидимся и тогда я тебе подробно, подробно расскажу.

— Мне временами бывает здесь смертельно грустно, но об этом тоже при свидании.

Люблю тебя и часто думаю о тебе

Сережа

Видаешь ли Марину?

10 IV <19>15 г

— Белосток

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Дорогая Лиленька, получил твое сумасшедшее письмо и думал на него ответить телеграммой, но решил, что ты перепугаешься.

Мне очень обидно, что я вел себя с тобою в дороге так нелепо[77] — это вышло как-то нечайно — сам не знаю почему.

Ужасно рад за твою радость от поездки[78] и еще рад, что в момент радости ты вспомнила меня — ведь это признак самой глубокой близости. Верно?

— Лиленька, хочу тебе доверить одну вещь, меня крайне беспокоющую. У меня сейчас появился мучительный страх за Алю. Я ужасно боюсь, что Марина не сумеет хорошо устроиться этим летом и что это отразится на Але.

— Мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы Аля провела это лето с тобой, но я вместе с тем знаю, какое громадное место сейчас она занимает в Марининой жизни. Для Марины, я это знаю очень хорошо, Аля единственная настоящая радость и сейчас без Али ей будет несносно.

Лиленька, будь другом, помоги и посоветуй Марине устроиться так, чтобы Але было как можно лучше. Посмотри внушает ли доверие новая няня (М<арина> в этом ничего не понимает), если нет, то может быть Марина согласится взять Эльвиру. Ее очень легко отыскать в адресном столе. Ее зовут — Эльвира Богдановна Гризевская. Одним словом ты сама хорошо поймешь, что нужно будет предпринять, чтоб Але было лучше. — Мне вообще страшно за Коктебель.[79]

Лиленька, буду тебе больше чем благодарен если ты поможешь мне в этом. Только будь с Мариной поосторожней — она совсем больна сейчас.

Я так верю в твою помощь, что почти успокоюсь после отсылки письма.

Тороплюсь отослать письмо с почтовым и потому кончаю.

Сегодня Троицын день — я все же решил послать тебе телеграмму.

С моей просьбой, ради Бога, поторопись, — Марина уезжает 20-го мая.

Это письмо или уничтожь, или спрячь поглубже.

Целую и люблю больную, дряхлую Лильку

Сережа

29 мая <1915 г.>

Жирардов[80]

Милая Лилька, подумай какая обида. Я был в Москве в отпуску и приехал на другой день после твоего отъезда.[81] С Мариной пробыл только один вечер — она уехала с Алей в Коктебель.

Ради Бога, где Нютя?[82] Мне необходимо на летние вещи деньги — рублей 50 (я ездил в Москву на свой счет) — пишу, пишу ей и ничего не получаю. Напиши ей, чтобы прислала по моему вечному адр<есу>: Белосток — вокзал санитарному поезду 187.

Как отдыхаешь милая? Видел Воля.[83]

14 июня Воскресение 1915

Милая Лиленька, пишу тебе третье письмо, но все по разным адресам — я до вчерашнего вечера не знал названия твоей станции.

Нас сегодня или завтра отправляют в Москву на ремонт — до этого мы подвозили раненых и отравленных газом с позиций в Варшаву. Работа очень легкая — т<ак> к<ак> перевязок делать почти не приходилось. Видели массу, но писать об этом нельзя — не пропустит цензура.

В нас несколько раз швыряли с аэропланов бомбы — одна из них упала в пяти шагах от Аси[84] и в пятнадцати от меня, но не разорвалась (собственно не бомба, а зажигательный снаряд).

После Москвы нас, кажется, переведут на юго-западный фронт — Верин поезд уже переведен туда.

Меня страшно тянет на войну солдатом или офицером и был момент, когда я чуть было не ушел и ушел бы, если бы не был пропущен на два дня срок для поступления в военную школу. Невыносимо неловко мне от моего мизерного братства — но на моем пути столько неразрешимых трудностей.

Я знаю прекрасно, что буду бесстрашным офицером, что не буду совсем бояться смерти. Убийство на войне меня сейчас совсем не пугает, несмотря на то, что вижу ежедневно и умирающих и раненых. А если не пугает, то оставаться в бездействии невозможно. Не ушел я пока по двум причинам — первая, страх за Марину, а вторая — это моменты страшной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не нужно, что и война-то уходит на десятый план.

Здесь, в такой близости от войны, все иначе думается, иначе переживается, чем в Москве — мне бы очень хотелось именно теперь с тобой поговорить и рассказать тебе многое.

Солдаты, которых я вижу, трогательны и прекрасны. Вспоминаю, что ты говорила об ухаживании за солдатами — о том, что у тебя к ним нет никакого чувства, что они тебе чужие и т<ому> п<одобное>. Как бы здесь у тебя бы все перевернулось и эти слова показались бы полной нелепостью.

Меня здесь не покидает одно чувство: я слишком мало даю им, потому что не на своем месте. Какая-нибудь простая «неинтеллигентная» сестрития дает солдату в сто раз больше. Я говорю не об уходе, а о тепле и любви. Всех бы братьев, на месте начальства, я забрал бы в солдаты, как дармоедов. Ах, это все на месте видеть нужно! Довольно о войне.

— Ася очень трогательный, хороший и значительный человек — мы с ней большие друзья. Теперь у меня к ней появилась и та жалость, которой недоставало раньше.

— Радуюсь твоему отдыху — думаю, что к концу лета ты совсем окрепнешь.

А у меня на душе бывает часто мучительно беспокойно и тогда хочется твоей близости.

Пра и Марина пишут, что Аля поправляется и загорела. Сидит все время у моря, копаясь в Коктебельских камнях.

Сейчас пожалуй тебе лучше писать мне в Москву по адр<есу>: Никитский бульв<ар> 11 Всер<оссийский> Земск<ий> Союз — Поезду 187 — мне.

— Совсем еще не знаю, что буду делать в Москве, куда денусь. Меня приглашает товарищ в имение, но я туда не хочу. М<ожет> б<ыть> останусь в Москве лечить зубы.

У нас несносная жара. Я несколько дней хворал и тогда эта жара была просто кошмарна.

Пиши Асе. Твои письма ее страшно радуют.

Пока кончаю.

Целую и люблю мою Лиленьку и часто ее вспоминаю

Сережа

11/VII <19>15