Георгий Гуревич - Темпоград. Научно-фантастический роман

• Название: Темпоград. Научно-фантастический роман
• Автор: Георгий Гуревич
• Издательство: “МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ”
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1980

Гуревич Г. Темпоград: Научно-фантастический роман. / Художник В. Бай. М.: Молодая гвардия, 1980. — (Библиотека советской фантастики). — 288 стр., 90 коп., 100 000 экз.

Роман о городе физиков будущего, об ученых и исследо­вателях, решающих проблемы завтрашнего дня, прокладыва­ющих новые пути к знанию.

Миру планеты Той грозит катастрофа — родное солнце взорвется через два месяца. Для решения неотложных научно-технических проблем создается микроскопический городок Темпоград, обитатели которого живут в ускоренном времени: за сутки у них проходит год, а два месяца растягиваются соответственно на 60 лет. Срок вполне достаточный для спасительной операции… Любители строгой НФ наверняка оценят описание путешествия «в дебри атомов» — в мир стремительно уменьшающихся масштабов и столь же стремительно нарастающего темпа. Экспедиция не возвращается, и вот почему: на поверхности одного из встреченных микрообъектов ее участники обнаружили жизнь: оказалось, она возникла… благодаря им самим — их «темпоскаф» стал своеобразным солнцем этой «микропланеты». Что делать? «Придется светить и дальше», — радирует руководитель экспедиции…

---

Быстрее! Быстрее!

Ночь коротка, с вечера ее срезает странное второе солнце. Откуда оно явилось? Зачем душило землю неслыханной жарой? Напакостило, сожгло траву, рогатые отощали, стада их поредели. Редко удается наполнить живот их сладким мясом. Но теперь уходит непрошеное, так говорят старики. Будет охота, как бывало.

Проворней! Проворней! Уже потрескивают ветки, подрагивает почва. Рогатые идут по тропе.

Ох, как урчит в брюхе!

Звезды, звезды на черном небе! Сколько их? Больше, чем чешуек на теле пастуха, больше, чем рогатых в его стаде.

Пастух развалился на кошме, прислушивается.

Нет, тихо все. Чужие боятся племени, зубатые сыты летом. Сыты жадные глотки. Нажрались падали. Сухое выпало лето, много рогачей пало от бескормицы.

Много пало, осталось достаточно. Так что и пастух сыт. Вдоволь сладкого мяса. Тут оно, под рукой. Хватай любого теленка, вали, режь, пей горячую кровь.

Сыт пастух, от сытости бродят мысли. Не для мужчины эта разнеживающая лень. Муж рожден для битвы. То ли дело скакать с копьем наперевес, диким воем пугать жалких травоедов. Травоеды трусливы и мягкотелы, зато женщины их нежны и желты как масло. Эх, схватить бы такую желтенькую, перекинуть через хребет скакуна, на руках внести в кожаный шатер. Тело млеет, когда думаешь о таком.

Теперь уж недолго ждать. Вождь вернулся из страны травоедов, все там высмотрел, день и ночь заседает со старейшинами в шатре. Скоро! Скоро!

Крутись-крутись, мой жернов, перетирай все зерна…

Всю жизнь крутила. Мужчина — стрела, женщина — маятник. Туда-сюда, туда-сюда. Руки заняты, голова свободна, потому что все надо продумать заранее. Долго жди, быстро отвечай!

Но что обдумывать старухе?

Какая ни на есть, жизнь прошла. Всякое бывало — плохое и хорошее. Бывало холодно, бывало и солнышко, даже два солнца сразу, и до такого дожила. И тьма непросветная, собралась в гроб ложиться. Но боги смилостивились, вернули два солнца на небо. Спасибо, хоть при свете помирать придется, не во тьме кромешной.

Одна на свете заботушка: меньшая дочь не пристроена. Боги, избавьте ее от голода, лихоманки, от змеев речных, от горластых всадников степных. Не пожалею жертвы богу полей, и богу змей, и богу войны… и богу свадеб, конечно. Хорошая дочка, красавица из красавиц, желтее масла, гребень хохлом, чешуйка к чешуйке как на подбор. Такая не только для солдата хороша, и для сотника, и для тысячника, лишь бы глаз кинул.

— Ты бы сходила по воду, дочка. Ноги у меня гудят. Я уж посижу, за тебя молоть-молоть буду.

— К роднику, мама?

Наверное, Он там сегодня!

Хаиссауа — это высшая красота.

А высшее искусство — извлечь тайную красоту из камня.

В сокровищнице Властелина выбрал он камни, краснеющие в воде, и камни синеющие, и камни молочно-белые и горючие черные камни, гладкие и блестящие, как будто мокрые всегда.

Из синеющих камней выложил он небо, из белых — Доброе солнце, из красных — Злое, из черных — уходящую тьму, а из пестрых разноцветных — крылатых пришельцев, отдергивающих черный полог.

Сам Властелин смотрел на стену, сказал: «Я щедро награжу тебя».

Разве в награде суть? Красота останется навеки на дворцовой стене, красота, которую мастер сумел разглядеть.

И сам Толкователь, Уста богов, смотрел работу. И сказал:

— Видящий камни насквозь, глаза твои зорки, но душа слепа. Крылатые дьяволы затуманили ее. На самом деле они не прогнали, а призвали тьму. Избавили же нас от тьмы боги по молитве нашего Властелина. И ты покажи истинную истину. Вот тут пускай стоит Властелин с ладонями, воздетыми горе, а тут бог с головой четырехрога пускай отдергивает полог тьмы… а тут крошечные дьяволы в ужасе падают в преисподнюю.

Художник перевел дух и склонился в почтительной позе.

— Слышать — значит слушаться.

Пронесло! Не отстранили, не прогнали. Существенное оставили: черный камень, белый камень, красный камень. Пестрые камешки можно и переклеить, композиция не изменится. Прибавить две большие фигуры? Ну что ж, мастер сумеет их встроить, сохранив равновесие цвета, не испортив замысел.

— Моя душа слепа, — сказал он покорно, — но уши открыты для твоих слов, Уста богов.

— Союзники будут потрясены, — сказал Властелин, глядя на цветные камни. — Сразу увидят, что я самый богатый и самый могучий. Увидят и пришлют свои полки.

Его войско уже выступило. Поход начат. Судьба решается.

Это жрец — Уста богов — дал такой совет. Дряхлый владыка Верха подавлен тьмой. Он подавлен, а нам открыто, когда придет свет — через три дня ровно. Как только придет солнце, выступим. Внезапный удар — половина победы.

Сам Властелин сомневался. Он сказал:

— Не повременить ли? Хорошо бы и нам иметь крылья как у дьяволов. Могучее оружие — три четверти победы. Ударим на воздушных колесницах. Если собрать всех мастеров со всей Реки, может, все вместе припомнят, как составлена воздушная колесница. Если не сумеют сделать, попросим, купим, выменяем, украдем, отнимем у тонконогих.

Но жрец сказал:

— Тонконогие коварны. Они дадут крылья и тебе, и владыке Верха. Тонконогие — подстрекатели черни. Они все обещают даром: муку, плащи и крылья. Даром! Безбожно и безнравственно! Если мука даром, кто же пойдет воевать за тебя, кто же будет тебе служить? Все даром, и ты ничтожнейший из рабов.

— Сделанное сделано, — сказал Властелин. — Войско выступает сегодня.

Не хотел он быть ничтожнейшим из рабов.

«У мира Землатл свое солнце, горячее, как и наше.
То солнце считают они центром своего мира, а Землатл ходит вокруг него, как четырехрог на привязи.
И еще восемь миров ходят вокруг того солнца. А видны те миры, как наши планеты на небе.
И они утверждают, что Тоитл тоже планета и ходит вокруг своего солнца, как четырехрог на аркане.
Так они говорят.
И чтобы каждый мог проверить их слова, они придумали прибор.
Тот прибор — труба, а в нее вставлены прозрачные камни, как горный хрусталь, но не плоские, а похожие на устрицу…
И через тот прозрачный камень малое кажется великим и можно рассмотреть во всех…»

— Уста богов требуют младшего посвященного в свой покой.

Клактл неторопливо свернул свитки. После Темпограда у него поубавилось почтения к Толкователю. Пожалуй, он, младший, видел побольше, слышал побольше, разбирается получше…

Но строптивость сейчас ни к месту, не пришло время:

— У ног твоих лижу пыль, величайший из Толкователей.

— Исполняешь ли мое веление? С тщанием пишешь ли все, что слыхал в стране дьяволов?

— Пишу, величайший, как ты повелел.

— Никому не говоришь о том, что видел в стране дьяволов?

— Никому ни слова, величайший.

— И не говори. Все, что ты видел, — мираж. На самом деле дьяволы бессильны, только глаза отводить умеют нестойким в вере. И ты никому не показываешь писаное?

— Не показываю, величайший. Все приношу тебе. Вот сегодняшний свиток.

— Хорошо, я доволен тобой, иди. Не сюда, в ту дверь иди. Продолжай писать.

— У ног твоих лижу пыль, величайший.

Почему его уводят другим ходом? У верховного жреца не спросишь. Может быть, знатных гостей ждет, а может быть, просто так, важность напускает.

Сыровато в подземных проходах. Приятная прохлада, но ступени скользкие. Не грохнуться бы…

— А-аа-ахх-хр-ррр!

Петля на горле. Душат.

— А… пусти… хррр! За что?

Лицо налилось кровью. Рука ерзает по петле.

За что?

В голове вопрос, а слова не выходят из горла. И воздух не входит. Мутится…

Всплеск. Тяжелое падает в воду.

— Вот и вся недолга, — говорит один из палачей самодовольно. — Чисто сделано. Остальное приберут змеи. Как, по-твоему, заслужили мы жбан хмельного? — И он облизывается заранее.

— Не болтай, — говорит его подручный. — Кто болтает, тот воду хлебает.

И думает про себя: «Этот Клактл что-то разузнал у тонконогих. Теперь и я знаю, что он знал лишнее. Не нахлебаться бы и мне воды. Смываться надо, пока жив».

Выживают догадливые. В эту самую минуту верховный жрец кидает в огонь свиток Клактла.

— Безбожно и безнравственно, — ворчит он. — Клактл замолчал, всех друзей его уберу потихоньку, потом уберу и убирающих, так чтобы не осталось ни следа. А главное — не пускать на Реку ни одного тонконогого! И чернь забудет. Грязные ноги и мозолистые спины, а головы пустые.

И, презрительно поджимая губы, он смотрит через узкое окно на Реку, на барки и плоты, на базарную толчею у пристани.

Базар — по-южному пестрый и крикливый, щедрый и неопрятный.

Яркие пирамиды аппетитных фруктов, кучи гниющих объедков, свежая трепыхающаяся рыба, мухи над попахивающими тушами, змеи, подвешенные за голову, от них отрезают локоть или пол-локтя мяса, горшки, ножи, и копья, бусы, серьги и кольца, лепешки, плащи, хмельное пиво, амулеты. Зазывают, гонят, торгуются, льстят, бьют воришек, упрашивают, ругаются…