Дмитрий Калюжный - Другая история Российской империи. От Петра до Павла [= Забытая история Российской империи. От Петра I до Павла I]

• Название: Другая история Российской империи. От Петра до Павла [= Забытая история Российской империи. От Петра I до Павла I]
• Автор: Дмитрий Калюжный
• Жанр: Публицистика
• Год: 2004
• ISBN: 5-9533-0319-X

Развитие такой общественной структуры, как государство, подчиняется определённым эволюционным законам. Серьёзный анализ истории Руси показывает, что путь нашей страны во времени принципиально скачкообразный; возвышение Россия осуществлялось в те царствования, когда имелась жёсткая государственная идея, а когда политику начинали определять «элитные» группировки, происходил кризис и потеря страной своего величия. По мнению авторов, ключ к пониманию судьбы России — в её геоклиматических условиях, взаимоотношениях с внешним окружением, и в вечном противостоянии царя и народа с одной стороны, и высшей элиты — с другой.

---

«Рожь в этом городе чрезвычайно дёшева: осенью четверть стоит всего 3 гривны, на датские деньги 30 скиллингов. Между тем, русская четверть составляет приблизительно полторы датских четвертей».

(Юст Юль, в 1709–1712 датский посол в России.)

«У всех русских есть даровые собственные слуги и даровая провизия, за исключением вин. Никто из не бывавших здесь не может представить себе, сколько мясных блюд и дичи подаётся у них на стол, а такое же изобилие они надеются встретить и в домах иностранцев, не принимая в соображение разницы положения».

(Джон Бёкингхэмшир, ?–1793, английский дипломат.)

Были на Руси и бедные, и нищие, и несчастливые. А где их нет. Но на протяжении всего последнего столетия даже в научных работах, исследовавших экономические процессы, уровень эксплуатации и классовую борьбу была, как правило, определённая заданность, стремление показать лишь «тёмные стороны». Живая жизнь крестьянина с его умениями, размышлениями, культурой отсутствовала.

А ведь в прежние времена, когда учёные, писатели и журналисты ещё не направляли перья своего гнева на беспросветную жизнь «черни», действительное состояние дел было известным, и улучшение жизни крестьян попадало в сферу внимания властей. Пусть власть и не озабочивалась тем, чтобы дать всем крестьянским детям общее и среднее специальное образование, или застраховать их всех на случай пожара, — всё же целенаправленная борьба с бедностью велась.

Академик Л. В. Милов пишет:

«Эволюционируя многие столетия как почти чисто земледельческое общество, при слабом развитии процесса общественного разделения труда, российский социум (и прежде всего его господствующий класс) был крайне заинтересован в сохранении жизнедеятельности буквально каждого деревенского двора, ибо разорение крестьянина не переключало его в иную сферу производственной деятельности, а ложилось бременем на само общество».

А вот и подтверждение, которое мы находим в «Записках» Е. Р. Дашковой (1744–1810):

«Благосостояние наших крестьян увеличивает и наши доходы; следовательно, надо быть сумасшедшим, чтобы самому иссушить источник собственных доходов».

Кстати и Екатерина II в своём «Наказе», сколь бы лицемерным он ни был, писала, что:

«…законоположение должно применять к народному умствованию. Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринуждённо, и следуя природной нашей склонности».

Становившиеся известными случаи жестокого обращения с зависимыми людьми, «непомерного отягощения крестьян своих» рассматривались большинством дворян как примеры духовной низости дворянина, отсутствия у него достоинства! Да и было таких случаев весьма немного; так, иностранные путешественники, побывавшие в России, почти никогда не упоминают о телесных наказаниях — в отличие от посетителей рабовладельческих плантаций Америки.

Что интересно, количество телесных наказаний возросло после принятия 18 февраля 1762 года Манифеста о вольности дворянства! А ещё интереснее, что сами крестьяне не относились к этим наказаниям с тем ужасом, с каким смотрит на них современный человек. Когда в 1860-х годах волостные суды получили право подвергать крестьян либо штрафу, либо телесному наказанию, они обнаружили, что большинство крестьян, если дать им выбор, предпочитало порку.

А вот что было наиболее неприятным для крестьянина, так это вмешательство хозяина в его семейную жизнь. Многие помещики заставляли своих крепостных жениться сразу же по достижении совершеннолетия, если не раньше, и иногда даже подбирали для них партнёров. Но и помещика можно понять: ему надо было, чтобы крестьяне женились молодыми и размножались, а также он желал обойти обычай, которых освобождал от барщины незамужних девушек.

И всё же, хотя были и телесные наказания, и вмешательства в семейную жизнь, и известный разврат, и прочие злоупотребления, но в среднем дворянство о крестьянах заботилось. Иначе невозможно объяснить, как же общество не разрушилось. Во второй половине XVIII века создавались усадебные школы, выходили «книги как можно дешевле», чтобы «заохотить к чтению все сословия», строились для неимущих и увечных больницы, приёмные дома для крестьянских сирот; дворяне организовывали раздачу голодающим денег и хлеба!

Причём важно не столько содержание благотворительной деятельности господствующего сословия, сколько её мотивы и их оценка самим дворянством. Речь шла о помощи «бедным, нищим, несчастным», а не крестьянству, как зависимому податному населению. Ни у Новикова, ни у Бецкого в их просветительских усилиях не возникало и мысли о целенаправленной подготовке крестьян к «освобождению». Да и в среде крестьянства об оном речи не было.

Будущий глава Временного правительства князь Г. Е. Львов писал:

«Народ, взятый под огул, как разбойники и воры, достойные палки, был в существе своём прекрасный, умный, честный, с глубокой душой, с просторным кругозором и громадными способностями».

С этими словами перекликается и мнение этнографа и историка М. М. Громыко:

«В своём высокомерном отношении к крестьянину, к его возможностям, иные современные деятели, хотя и провозглашали себя выразителями народных интересов, оказались в одном ряду с худшей частью надменных аристократов или ограниченных чиновников старой России, презрительно поджимавших губы в адрес простого мужика. Именно с худшей частью, потому что не только лучшие из дворян восхищались крестьянскими сметливостью в хозяйстве или художественным творчеством, но даже средние помещик и чиновник, обладавшие здравым смыслом, считались с крестьянским опытом и обычаем».

Не будем называть имён — их и так все знают. У этих писателей и журналистов доныне черпают свои аргументы те, кто выступает против объективного показа старой деревни, называя это «идеализацией» крестьянской жизни. Им куда милее поплакать о тяжкой судьбине крестьян «Подтянутой губернии, уезда Терпигорева, Пустопорожней волости, из смежных деревень: Заплатова, Дырявова, Разутова, Знобишина, Горелова, Неёлова, Нурожайки тож»… Так же, как неверен взгляд на крестьян России как на тупых рабов, не верен и взгляд на всех дворян, как паразитов и бездельников. Просто население России всегда было разделено на две неравные части: народ, в состав которого входили крестьяне и подавляющее большинство дворян, и элиту (Пушкин называл её аристокрацией).

Диспропорция в доходах между народом и элитой была просто потрясающей. В 1858–1859 годах 1400 богатейших помещиков империи, или 1,4 % всех крепостников, имели на землях своих три миллиона крестьян, а на долю 79 тысяч беднейших помещиков, или 78 % крепостников, приходилось в сумме два миллиона душ. Вот что позволяло представителям элиты паразитничать и бездельничать, — а между тем, во все века подавляющее большинство дворян почти ничем не отличалось от крестьянства по своему достатку, только они не на земле работали, а служили; им было не до безделья и дворцовых интриг. Многим дворянам для пропитания приходилось и в поле работать самим; они составляли класс однодворцев, которых Пётр I впоследствии обложил подушной податью и объединил с казёнными крестьянами. Как видим, для России неверна и выработанная на Западе теория классового деления. А почему? Потому что геоклиматические условия у нас другие, существенно более суровые, нежели в Западной Европе.

«Климат в этой местности и зимой и летом очень суров. Обыкновенно свыше полугода длится постоянная морозная зима — обычную для Германии зиму в сравнении с нею можно было бы счесть настоящим летом, а в остальное время, помимо июня и июля, по большей части стоит сплошь апрельская и осенняя погода».

(Немецкий аноним, оставивший воспоминания о пребывании в России 1710–1711 годов.)

«Зима здесь очень суровая и продолжительная, так что на протяжении полугода можно постоянно разъезжать на санях. Но, напротив, и жара потом сильнейшая, и хотя она длится не так долго, однако добрая природа за короткий двухмесячный срок, а именно с середины июня до середины августа, позволяет всему вырасти и созреть».

(Фридрих Христиан Вебер, ганноверский посланник в Петербурге в 1714–1718 годах.)

«Цепочка» понятна: природно-климатические условия создают «рваный» ритм работы; рискованное земледелие в таких условиях приводит к получению сниженного, по сравнению с иными странами Европы, прибавочного продукта; необходимость противостоять агрессивному внешнему окружению требует больших затрат на армию. Так и получается, что при общей средней бедности государство обязано иметь мощь, соизмеримую с мощью стран, находящихся в более благоприятных условиях. Если народ, а пуще всех аристокрация, живут хорошо, то государство будет слабым. Если государство сильное, то народ живёт не очень хорошо, а аристокрация зажата в кулак.