Коллектив Авторов - Расцвет реализма

• Название: Расцвет реализма
• Автор: Коллектив Авторов
• Издательство: «Наука», Ленинградское отделение
• Жанр: История
• Год: 1982

Третий том «Истории русской литературы» посвящен литературе второй половины прошлого века (1856–1881), эпохе могущества расцвета русского реализма и его мировой славы.

---

Но это не значит, что романист не признает положительной роли светлых устремлений и исканий в жизни передовых людей. Наблюдавший жизнь русского общества 60–70-х гг. писатель признал в конечном счете значение нравственных ценностей, которые вносят в современную, буржуазно опошлившуюся жизнь самоотверженные молодые революционеры, но самые их идеи он продолжал считать фантазиями, химерами. Ценность их деятельности он видел лишь в этическом смысле породившего ее порыва, в стремлении к добру, в преемственности этого стремления, отразившегося последовательно в наивных идеях масонов конца XVIII – начала XIX в. (роман «Масоны», 1880), романтическом философствовании и литературных увлечениях людей 40-х гг. XIX в. (роман «Люди 40-х годов», 1869) и в современных «утопиях» молодых «идеалистов». Недаром заглавие романа «В водовороте» Писемским было заимствовано из скептического монолога одного из действующих лиц «Театрального разъезда» Гоголя: «Мир, как водоворот: движутся в нем вечно мненья и толки, но всё перемалывает время».[222]

А. И. Герцен

1

Александр Иванович Герцен (1812–1870), революционер, философ, публицист, издатель, писатель, оставил глубокий, неизгладимый след в истории русской литературы и общественной мысли XIX в. Родился Герцен в Москве, в грозном и славном 1812 году. Умер во Франции, накануне Парижской Коммуны. Эти даты символически обрамляют жизненный и творческий путь Герцена, слово которого на протяжении нескольких десятилетий достойным образом представляло в Европе раскрепощенную, свободную русскую мысль. Определяя место и значение Герцена в развитии русского революционно-освободительного движения, В. И. Ленин подчеркивал, что он «первый поднял великое знамя борьбы путем обращения к массам с вольным русским словом».[223]

Многообразно наследие Герцена: философское, публицистическое, литературно-художественное. В то же время оно проникнуто редким, всеми признаваемым единством, источником которого Белинский справедливо считал мысль Герцена, гуманную и глубоко личную. «У тебя, – писал критик Герцену по поводу романа „Кто виноват?“, – как у натуры по преимуществу мыслящей и сознательной <…> талант и фантазия ушли в ум, оживленный и согретый, осердеченный гуманистическим направлением, не привитым и не вычитанным, а присущим твоей натуре».[224]

Младший современник писателя Достоевский обратил внимание на другую всеобщую и специфическую особенность творчества Герцена, с наибольшей силой выразившуюся в двух шедеврах, созданных им уже после смерти Белинского, – книге «С того берега» (1847–1850) и мемуарах «Былое и думы» (1852–1868). Достоевский писал о «поэзии», проницающей всю деятельность и творчество Герцена: «…он был, всегда и везде, – поэт по преимуществу Поэт берет в нем верх везде и во всем <…> Агитатор – поэт, политический деятель – поэт, социалист – поэт, философ – в высшей степени поэт».[225]

Мысль Герцена – теоретика, философа, публициста – обладает неповторимым, индивидуальным художественно-образным качеством. Она не только пластична, гибка, энергична, но и эстетична, эмоционально окрашена. А словесная форма, в которую она облечена, нетрадиционна, даже в строгом смысле не научна, несмотря на обилие терминов из разных наук, вводимых Герценом с равной безоглядностью на каноны и в повести и в философские письма. Научные термины выступают в необычном, порой вызывающе необычном окружении, вторгнуты в непривычные, дерзкие сочетания, разрушающие стереотипы и высвобождающие таившееся в них поэтическое начало. Герцен редко знакомит с итогами мыслительной работы, последними решениями и готовыми формулами – всякие «концы» и схемы ему органически чужды, его пугает прямолинейность, раздражают односторонность и ригоризм. Герцен погружает читателя в процесс мышления и, не ограничиваясь основными вехами (зарождение, развитие и кристаллизация до какой-то степени), передает изгибы, нюансы и временные отклонения. Логический роман, логическая исповедь, поэзия мысли – все эти герценовские самооценки необыкновенно точно и образно передают суть дела, специфику его творчества.

В «Письмах об изучении природы» (1845–1846) Герцен одновременно выступает и историком философии, бережно восстанавливающим ход человеческой мысли, прослеживающим основные этапы ее развития, и дальновидным, трезвым политиком, ненавязчиво, но планомерно и поминутно вводящим злободневность в свой «специальный» рассказ, строго анализирующим и классифицирующим материал в соответствии с тем, что он может дать новому, реалистическому методу, и проницательным психологом, художником, воссоздающим и создающим образы Сократа, Бэкона, Бруно, Гоббса, Юма, Лейбница. Это именно художественные образы великих мыслителей; Герцен преклоняется перед мощью ума, «отвагой знания», широкой и цельной натурой титанов, нисколько в то же время не впадая в идолопоклонство.

Немыслимо понять Герцена-беллетриста, исходя из анализа лишь его повестей, рассказов, романа и фельетонов, тем более что они теснейшим образом связаны с публицистикой и философскими книгами не только строем идей, но и поэтическими принципами организации материала, повествовательными формами. Герценовские повести от «Записок одного молодого человека» (1840–1841) до самых последних объединены любимым герценовским героем-скептиком, в главном не подвергнувшимся серьезной эволюции, имеющим своих «двойников» в дневнике, философской и политической прозе. «С того берега» и «Былое и думы» – книги, творческая история которых в общей сложности охватывает промежуток почти в четверть века, – особенно ярко раскрывают законы художественного мира, эстетические качества его опоэтизированной диалектической мысли.

Герцен 30-х гг. – романтик и идеалист, увлеченный идеями «евангельского мистицизма» в сенсимонистском социально-утопическом варианте. Путь Герцена, – философа, революционера, художника к вершинным произведениям 40-х гг. – это интенсивное и стремительное движение от романтизма и идеализма с сильными бунтарскими и социальными тенденциями к реализму и материализму, творческое усвоение диалектики Гегеля («алгебры революции») и атеистических идей книги Л. Фейербаха «Сущность христианства».

Первые беллетристические опыты Герцена – автобиографические фрагменты и романтические аллегории. «Я решительно хочу в каждом сочинении моем видеть отдельную часть жизни души моей; пусть их совокупность будет иероглифическая биография моя, которую толпа не поймет, – но поймут люди», – писал Герцен в апреле 1836 г. своей невесте Н. А. Захарьиной.[226] Сама переписка Герцена с Захарьиной – романтическая «поэма», с традиционными для романтизма противопоставлениями «героя» (избранника, «демонической» личности, «поэта») и «толпы», неба и земли, идеала и действительности, презренной прозы и возвышенного искусства. Метафорический строй, сфера эмоций, лексика и, по позднему ироническому приговору Герцена, «ломаные выражения, изысканные, эффектные слова» – черты столь же свойственные романтическому мировоззрению. Они присутствуют как в письмах Герцена, так и в таких повестях, как «Легенда» (1836) и «Елена» (1838), в которых социально-утопические аллегории и «опыт своей души» выступали в оболочке экзальтированно-мистических идей и романтических штампов.

Молодой Герцен часто обращается к далеким историческим эпохам, критическим и переходным. «Лициний» (1838) и «Вильям Пен» (1838) – широко и интересно задуманные произведения, в которых, по определению Герцена, «ясно виден остаток религиозного воззрения и путь, которым оно перерабатывалось не в мистицизм, а в революцию, в социализм» (I, 337). История в упомянутых ранних опытах Герцена романтически условна, она – отражение биографии и личного опыта писателя: так, речи Лициния порой прямо дублируют записи в «Дневнике». Но ситуации и конфликты в ранних романтических опытах Герцена, что особенно важно, те же самые, что и в его произведениях зрелой поры: «…разрыв двух миров <…> отходящее старое теснит возникающее юное <…> две нравственности с ненавистью глядят друг на друга» (I, 340). С той, конечно, громадной разницей, что позднее критические ситуации и конфликты будут «переведены» на реалистический язык Герцена – материалиста и «патолога».

Герцен, однако, и позднее не отказывается от романтически-идеалистического времени 30-х гг., от «поэзии» и «шиллеровщины». Он вкладывает в уста скептика Трензинского слова, «исторически», психологически объясняющие и оправдывающие естественность и необходимость такого миросозерцания в начальный период формирования личности: «…идеализм – одна из самых поэтических ступеней в развитии человека и совершенно по плечу юношескому возрасту, который все пытает словами, а не делом» (I, 304). Речь у Герцена идет о реалистической и революционной «переработке», а не об отказе и тем более не об отречении. Романтический протест в глазах Герцена обладает неувядающей прелестью и своеобразной, хотя и субъективной правдой. Герцен неоднократно будет в дальнейшем в своих лирико-публицистических книгах сталкивать, сводить в идейном поединке «романтиков» и «скептиков-реалистов», «юность» и «зрелость», романтический, идеальный порыв и беспощадный, иронический анализ.