Ион Деген - Статьи и рассказы

• Название: Статьи и рассказы
• Автор: Ион Деген
• Жанр: Современная проза

---

— И всё-таки я не понимаю. Ты так успешно сдал экзамены на звание специалиста. Ведь экзамен для получения канадского лайсенса не идёт с ними ни в какое сравнение. — Те экзамены были только по ортопедии и травматологии. А экзамен для получения лайсенса — это фактически экзамены за все годы учения на медицинском факультете. Ох, как я готовился! Три раза сдавал экзамены в течение полутора лет. Я понял, что не осилю. Всё-таки не напрасно учатся шесть лет, чтобы получить лайсенс, врачебный диплом. А я вместо медицины занимался гимнастикой. Мне повезло, что в Израиле я встретил профессора, и вас, и доктора Лифшица. Вы сделали из меня ортопеда. Кстати, я не уверен, что Гликман, который оперирует на позвоночнике, сдал бы экзамены для получения лайсенса. Ну, а я… Кстати, и английский у меня не то, что иврит. Я ведь не учил английский. Набрался понемногу, читая руководства по ортопедии. Вот даже сейчас предпочитаю говорить на иврите, хотя знаю, что английский у вас совершенный. До пенсии мне осталось шесть лет. Так уже и будет. За глупости надо расплачиваться. То, что я не врач, полбеды. Даже меньше. Беда, что жена не может мне простить моей глупости. Ведь через три года после нашего приезда в Канаду сын вернулся в Израиль отслужить в армии. Он просил, чтобы мы написали, что не возражаем против призыва его в боевую часть. Мы отказались. И сын прервал с нами отношения. Он офицер. Женился. У него двое детей — девочка и мальчик. Мы их не видели. Жена хотела прилететь в Израиль, когда у них родился первый ребёнок, дочка. Мы узнали это от школьного друга нашего сына. Ведь сын прервал с нами всякую связь. От этого парня мы узнали, что сын не примет свою мать. Он ничего не умеет прощать.

Тут впервые подала голос жена доктора Голана:

— Дайте мне его адрес. Я сумею его переубедить.

— Бессмысленно. Уже предпринималось несколько попыток. Он упрямый. Весь в меня.

— Доктор Хаймович, почему бы тебе не вернуться в Израиль?

— Жена тоже уговаривала меня. Но, во-первых, стыдно, а во-вторых, что я буду делать? Пятнадцать лет. Какой из меня сейчас ортопед? Знаете, есть в русском языке такое слово — везунчик. Так обычно называют человека, которому очень везёт. Но я сейчас употребляю это слово в другом смысле: тот, который везёт. Если бы я не сделал глупости, не было бы необходимости выдумывать другой смысл этого слова. Сейчас я везу. Везунчик.

Они приехали в Ниагара Фолс. Доктор Голан расплатился, несмотря на сопротивление Сёмы, и пригласил его в ресторан. Но Сёма, поблагодарив, отказался. Увы, он на работе.

Такси медленно, нехотя отъехало от подъезда гостиницы и только в конце площади, миновав фонтаны, набрало скорость. Портье занёс чемоданы внутрь. А доктор Голан всё ещё смотрел туда, где скрылся автомобиль. Жена не торопила его.

Четыре года

С ортодоксальной советской точки зрения моя мама не была героической женщиной. Она даже не закрыла амбразуру своим телом. Что уж говорить о том, что она, вдова, не готова была пожертвовать своим единственным шестнадцатилетним сыном во имя родины. Еще в детском садике я попал на конвейер промывки мозгов. Поэтому, как только началась война, я решил, что мое место на фронте. Мама почему-то этого не решила. Чтобы не затягивать идеологическую дискуссию с приближающейся к нулю вероятностью, что мама отпустит меня на фронт, я решил прибегнуть к более радикальному средству.

Житель пограничного города, уже в первые часы войны я даже своими тщательно промытыми мозгами как-то сообразил, что город может быть оккупирован немцами, поэтому маме здесь оставаться нельзя. Сперва пешком, потом на товарняке мы отправились в эвакуацию. Но спустя несколько дней, еще находясь в прифронтовой зоне, из-за угла вокзала на небольшой станции я взглядом проводил уходящий на восток товарный состав, на одной из открытых платформ которого между двумя узлами с убогим скарбом сидела моя мама, возможно, уже начинавшая догадываться, что ее сын не просто отстал от поезда, а сбежал.

Убедить командиров в моей готовности грудью стать на защиту родины, оказалось делом весьма нелегким. Грудь у меня была довольно широкой. Но вот лицо… Судите сами. Только спустя два года на нем пробился пушок, и, несмотря на периодическое применение бритвы и даже смазывание того места, где положено быть усам, газолью, действительная нужда в бритве появилась еще почти через два года.

И все-таки убедить командиров оказалось значительно легче, чем маму. В начале июля 1941 года я, шестнадцатилетний, оказался на передовой.

Случилось так, что во время первого моего боя я стал командиром взвода. Меня воспитывали очень правильно. Согласно этому воспитанию я был убежден, что на третий день после начала войны Красная армия победоносно вступит в Берлин, где ее с цветами встретят прослезившиеся от счастья немецкие пролетарии. Но почему-то через месяц после начала войны мой взвод сражался на дальних подступах к Киеву, а немецкие пролетарии пёрли на меня в танках Т-4 и Т-3, на мотоциклах и даже в пешем порядке, что тоже не было праздником.

Должен признаться, я не понимал, почему мы отступаем. Мой взвод не отступал даже в случаях, когда от него оставалось меньше половины. Но если изредка я успевал получить приказ от вышестоящих командиров, он заключался в том, что мы должны отойти на новые позиции. Как правило, пополнения я почти не получал. Поэтому к концу месяца взвод в составе трех человек (включая меня) не без труда выбрался из немецкого окружения на новые позиции. Затем нас осталось двое. Я был ранен пулей в мягкие ткани бедра, что не сделало меня более боеспособным и даже более подвижным.

Девятнадцать дней, в течение которых мы пробирались на восток к Днепру по немецким тылам, не имеют отношения к рассказу. Поэтому их следует упустить вместе с последующими днями, когда славные украинские люди скрывали меня от немцев, по эстафете на подводах, подвергаясь опасности, довезли до линии фронта и дальше, пока я не попал в полевой передвижной госпиталь.

Тут бы началась удивительная жизнь, если бы не военврач третьего ранга, который решил, что ногу надо ампутировать. И это после пустякового пулевого ранения! Перспектива остаться без ноги в шестнадцать лет оказалась для меня неприемлемой, тем более что я все-таки намеревался вступить в Берлин в составе победоносной Красной армии, хотя уже начал сомневаться в том, что получу букет цветов от благодарных немецких пролетариев. Поэтому на ампутацию я не согласился и оказался в санитарном вагоне со всеми четырьмя положенными по штату конечностями, одна из которых все еще была в жутком состоянии.

К месту назначения мы почему-то путешествовали очень долго. Признаюсь, мне это нравилось, потому что за Уфой начались захватывающие дух пейзажи, и все светлое время, а оно составляло чуть ли не сутки, я не отрывался от окна. За Челябинском поезд повернул на юг и пошел еще медленнее, чем раньше.

Никто не знал, куда нас везут. Это тоже почему-то было военной тайной. А мы, воспитанные уважать военные тайны, относились к такому порядку вещей с должным пониманием.

Вечером наш санитарный эшелон остановился на какой-то станции. Как и обычно во время стоянок, нас загнали между товарняками. Смотреть было не на что. Я уснул на своей полке и проспал момент, когда мы тронулись в путь.

Проснулся я среди ночи, когда сестричка будила моего соседа. На сей раз санитарный эшелон стоял на первом пути у перрона маленькой станции. Половина второго ночи. Нас выгружали. Уже на следующий день мы узнали, что небольшой город на Южном Урале еще не видел раненых. Чтобы не деморализовать местное население, нас спешно выгружали ночью. Именно для этого нас отстаивали на подъезде к месту назначения.

Я взял костыли и направился к выходу. Перрон был невысоким. Надо было спуститься по ступенькам вагона. Такой операции мне еще не приходилось совершать. Я остановился на мгновение, чтобы наметить последовательность движений. Но даже подумать не успел.

— Роза, сними мальца! — Властно прозвучал откуда-то из темноты женский голос. И тут же передо мной возникло волшебное видение. Из-под пилотки на слегка покатые плечи струились мягкие светлые волосы. Большие темные глаза одарили меня своим светом. Гимнастерка с петлицами, на которых один кубик младшего лейтенанта медицинской службы. Блестящие пуговицы, казалось, сейчас оторвутся и, как осколки взорвавшегося снаряда, брызнут от едва сдерживаемого напряжения наполняющей гимнастерку прелести. Командирский ремень мог опоясать талию дважды, да еще с остатком. А бедра под ним! А ноги!

Несколько месяцев назад я еще был учеником девятого класса и даже не посмел бы так посмотреть на младшего лейтенанта медицинской службы. Но за время путешествия в санитарном вагоне я наслушался такого, что в самый короткий срок стал теоретически подкованным мужчиной. Сколько раз мне приходилось прятать от рассказчиков пылающее лицо и, превозмогая боль в бедре, ложиться на бок, чтобы соседи не обратили внимание на палатку над низом живота, в которую превращалось пикейное одеяло. Я проклинал свое голое детское лицо. Мне хотелось соответствовать образу, который напялили на меня на основании рассказов, неизвестно каким образом добравшихся до полевого госпиталя и перекочевавших оттуда в санитарный вагон, рассказов о командире легендарного взвода героических пацанов, не покидавших позиций, когда кадровые командиры и красноармейцы в панике бежали в тыл, или пачками сдавались в плен. Благоприятное впечатление на моих товарищей по вагону производило то, что я ничего не прибавлял к этим разговорам, слушая их со стороны. Конечно, когда вагон заполнялся военными воспоминаниями, и мне хотелось кое-что рассказать и даже немного прихвастнуть. Но о каком героизме можно говорить, когда немцы уже на полпути между Смоленском и Москвой?