Нодар Джин - Я есть кто Я есть

• Название: Я есть кто Я есть
• Автор: Нодар Джин
• Жанр: Современная проза

Д-р Нодар Джин (Джинджихашвили) родился в Грузии в семье раввина (дед) и юриста (отец). В 1963 г. закончил филологический факультет Тбилисского университета, а в 1966 г. — московский ВГИК. В 1968 г. защитил кандидатскую диссертацию по эстетике, а в 1977 г. стал самым молодым доктором философских наук в истории СССР. Работал в Институте философии АН СССР, в МГУ и ТГУ. Автор многих исследований по философии и истории культуры, по эстетике и психологии. С 1980 года живет в США. Профессор философии, в 1981 г. он стал лауреатом Рокфеллеровской премии по гуманитарным наукам. Документальный фильм «Последнее путешествие», созданный им по собственным фотографиям, завоевал ряд важных призов на международных кинофестивалях. Американская пресса называет его «поразительно разносторонним и утонченным интеллектуалом», а ведущий английский журнал The Sunday Times писал в связи с одной из его работ об еврействе: «Этот внешне напоминающий атлета ученый является далеко не обычным человеком: благодаря своему воображению и стойкости он сделал для еврейской культуры в СССР больше, чем целый год бесконечных массовых демонстраций и речей».

Все материалы книги, за редким исключением, переведены с разных языков автором. Заново переведены и отредактированы им и выдержки из Библии.

---

Кто это, кто сомневается в правде Господней? Кто словесами безумными дразнит Меня? Чресла свои обвяжи, как пристало мужчине! Встань! Буду спрашивать Я, а ты — отвечать. Где же ты был, отвечай, если сможешь ответить, в день сотворения мира и тверди земной? Знаешь ли ты — кто любые отметил пределы? Знаешь ли — кто обозначил границы земли? Ты ли — скажи — из камней бесконечных и разных выбрал один, чтобы краеугольным назвать? Кто воротами морские обставил пространства? Кто обуздал непомерную силу волны? Где же ты был при рождении вод океанских? Где же ты был при рождении света и мглы? Повелевал ли хоть раз ты зарею небесной? И достигал ли хоть раз ты истоков воды? Ты ли — скажи — по морскому разгуливал днищу? Знаешь ли ты — почему умирает живой? Знаешь ли — где ночная проходит граница, где пролегает черта, за которой светло? Чресла свои обвяжи, как пристало мужчине! Встань! Буду спрашивать Я, а ты — отвечать. Смеешь ли ты, человек, издеваться над Богом?! Смеешь ли правду Господню неправдою звать?! Ты ли Творцу Всемогущему равен по силе?! Ты ли, несчастный, способен тягаться со Мной?! Или, быть может, в тебе занебесная сила?! Может быть, голос могучий подашь из-за туч? Может быть, славой Господней себя увенчаешь или в пурпурную тогу себя облечешь?! Может быть, ты — как Господь — всемогущ и всеведущ?! Что ж, отбери тогда всех, кто нечист предо Мной, сам же потом порази их огнем беспощадным, сам же сумей их с могильною пылью смешать! Всех, кто порочен, во мрак обрати беспросветный, — только тогда я признаю десницу твою! (38:2-19; 40:6-14)

Эта речь приводит, наконец, Иова в чувство. Раскаиваясь в своей надменности, он осознает, что Господню правду непозволительно судить мерками отдельно человеческой судьбы, ибо Бог определяет гармонию космическую:

Как я ничтожен, и как я, увы, слабосилен! Как непонятлив и как безрассуден в речах! Я понимаю, что не понимаю нисколько и никогда не пойму премудрость небес! Знал я Тебя понаслышке, Превечный Спаситель, только теперь я воочию вижу Тебя. И — посмотри на меня — от себя отрекаясь, перед Тобой рассыпаюсь я в пепел и прах. (40:4; 42:5–6)

СКЕПТИЦИЗМ КОГЕЛЕТА

Книга Когелета, или Экклезиаст, созданная около 200 г. до н. э., проникнута духом, противоположным Книге Иова и резко отличным от Книги Притч, — духом скептицизма и философского цинизма. Тем не менее, евреи включили ее в свод Священного Писания, для чего была придумана легенда, будто написал ее царь Соломон. Видимо, уже в библейскую эпоху наиболее чуткие из еврейских мудрецов не могли не заметить присущий Израилю дух противоречивости и неоднозначности, тот самый дух, который обусловил не только живучесть, народа, но и его одновременно идеалистическую и земную настроенность.

Все — суета. И все на свете всуе. И что за польза человеку от трудов? Уходит род один, другой приходит, но ничего с землей не происходит, а жизнь такая же, увы, какой была. Восходит солнце, и заходит солнце, и вновь вернется к месту — где взошло. На юг промчится ветр, но повернет на север, и на ходу своем завертится потом: он покружит по свету и вернется на север с юга, с севера — на юг. Бежит вода в реке, стекает к морю, но море не наполнится вовек, как сколько б слов ни развелось на свете, — их никогда не хватит для всего; как глазу мало, сколько б он ни видел, как слуху мало всех на свете слов. Все будет так, как много раз бывало, все будет делаться, как делалось уже; и что бы впредь на свете ни случилось, — случалось ранее под солнцем и луной. Вот говорят порой: «Смотрите, чудо! Такого не бывало никогда!» Увы, бывалo, хоть бывало в годы, когда не мы — другие были тут. О них, других, мы ничего не помним, как те не помнили о тех, кто был до них,

и как о тех, кто нам придут на смену, не будут помнить кто придут потом.

(Мудрость есть суета)

Я Когелет, был поставлен царем над Израилем в Иерусалиме. И решил я в сердце своем постигнуть разумом все, что вершится под небом. Это пагубное занятие Господь дал сынам человеческим, чтобы они мучили себя им. Видел я все, что случается под солнцем, — и вот что я думаю: все суета и ветреные затеи. Мне думалось так: я величественнее и мудрее всех, кто царствовал до меня в Иерусалиме, и постиг я немало тайн и премудрых знаний. Но когда углубился я в мудрости своей и призадумался, наконец, над разницей между мудростью и безумием, то понял, что мудрость — дело пустое. Ибо чем больше мудрости, тем больше смущения, а умножение знаний есть умножение печали.

(Богатство есть суета)

Решил я испытать свою душу всяким добром, но и это оказалось суетой. Предпринял я великие дела: настроил себе дома, насадил виноградники, разбил сады и рощи, приобрел слуг и служанок, скопил серебро и золото, вывез драгоценности из соседних стран. Я не отказывал своим глазам ни в чем, чего бы они не потребовали, и взглянул я потом на свои дела, — и вот что я думаю: все суета и ветреные затеи, и нет ни в чем никакого смысла. Я возненавидел жизнь, мне опротивело все, что случается под солнцем, ибо все есть суета, и все — затеи ветреные.

(Жизнь есть суета)

Участь человека и участь скотины — одинаковая: как умирают одни, так умирают и другие. У всех одинаковый дух, и человек не лучше животного. Все суета: все произошло из праха, и все обратится в прах. Кто знает, — дух сынов человеческих восходит ли к небу, а дух животных нисходит ли в землю? Не раз был я свидетелм тому, как над человеком творится насилие. Плачут угнетенные, и никто не утешает их; притесняют несчастного, но никто не заступается за него. И вот решил я, что мертвые счастливее живых. Но счастливее и живых и мертвых тот, кто еще не рождался, кто не наблюдал еще зла, творящегося под солнцем. Приходилось мне также видеть как хоронят грешников, как приносят их к святому месту и славословят там, где они когда-то бесчиностсовали. Вот вся земная суета: с праведниками происходит то же самое, что с грешниками, а с грешниками обходятся так же, как с праведниками. И спрашиваю я: это ли не суета?

И обратил я душу свою к веселью, ибо нет ничего лучшего для человека, нежели пить вино, есть и веселиться. Это и только это оставлено человеку в ниспосланной Господом жизни. Итак, иди, пируй и наслаждайся, и ешь свой хлеб, и пей свое вино, и предавайся радостям любовным с желанной и возлюбленной женой. Иди, пируй, покуда дни не вышли, отпущенные Господом тебе, пока не вышла жизнь твоя земная, наполненная суетой сует.

МУДРОСТЬ ПСАЛМОПЕВЦА

Поэтическая сущность еврейского интеллекта ярче всего проявилась в книге Теилим, т. е. Славословия, сборнике 150 приписываемых царю Давиду псалмов — песней и гимнов — религиозно-лирического содержания. Еврейская традиция, в отличие от христианской, не признает никакого посредничества между человеком и Богом: каждый из людей постигает Бога в непосредственном с Ним диалоге, который каждый ведет на свой лад. Единственное, что требуется от человека — это безоглядная искренность, почему, собственно, людская речь, обращенная к Богу, исполнена то неизбывной печали, то радости и ликования, то чувства неуверенности, страха и одиночества, а то смутного ощущения торжественной близости непостигнутых еще истин. Именно таким человеком и предстает перед нами тот, кто сочинил псалмы Давида, — разнообразным, как дни и часы самой жизни, но всегда одинаково доверенным Богу и Его мудрости, что определяет, согласно традиции, мудрость самого псалмопевца. Вот почему многие из сочиненных им песен включены в канонический свод еврейских молитв. Что же касается философского духа псалмов, содержание его станет более ясным, если свести его к тому особому интеллектуальному переживанию, которое философ И.Кант испытал при прочтении одного из псалмов: «Звездное небо надо мной и нравственный закон в моей душе, — вот две вещи, которые наполняют меня бесконечно обновляющимся чувством восхищения и благоговения».

Псалом 49

Прислушайтесь ко мне, народы мира,

Внимайте, люди, слову моему.

Послушай, стар и млад, богач и нищий,

Я вам открою истину свою.

Я часто говорил себе: «Не бойся

Последних дней и времени суда,

Когда за прегрешения земные

Тебя пытать возьмутся небеса!»

Премудрый смысл любимого реченья,

Созревшего в моей душе, как плод,

Я напою сейчас под звуки гуслей,

Наговорю, как притчу, я для вас.

Скажите мне, скажите, заклинаю,

Случалось ли, чтоб кто-нибудь не пал,

Чтоб кто-нибудь остался жить навечно,

Чтоб хоть один могилы миновал?

Вот богатей лежит в земле, вельможа,

Скупавший все на золото свое,

Но он, увы, ни за какие деньги

Не выкупил и вздоха у небес.

Всему цена, всему на свете мера,

Назначенная Богом и людьми,

Но только нет цены и нету меры