Елена Зевелова - Тайник Великого князя

• Название: Тайник Великого князя
• Автор: Елена Зевелова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-053344-2, 978-5-271-17363-9

Спас Нерукотворный. Икона, принадлежавшая, согласно легенде, самому Емельяну Пугачеву. Икона, некогда хранившаяся в семье Ольги, но давно утраченная ее предками, несет на себе проклятие. Теперь след этой потерянной реликвии, похоже, отыскался…

Однако чем ближе Ольга и ее муж, смелый и умный журналист, подбираются к иконе, тем яснее им становится – проклятье, тяготеющее над святыней, по-прежнему не избыто. След бесценной реликвии тянется далеко на юг, в Среднюю Азию.

И каждая веха на пути к цели отмечена кровью. Кровью загадочных смертей, которые постигают каждого, кто завладел Спасом обманом или силой…

Поиски близятся к концу. Вот только… доживет ли Ольга до их завершения?

---

В тот замечательный сентябрьский день мы собрались у твоей бабы Нади по традиции отметить особо почитаемый на Руси день именин Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи. Ты же знаешь, мы и сейчас каждый год отмечаем этот христианский праздник, для нашей семьи особенно знаменательный. Ты не улыбайся, к твоим делам мой рассказ тоже имеет некоторое отношение. Дослушай лучше до конца, тогда будешь комментировать. Твоя мама плохого тебе не расскажет и не посоветует. Утром того дня твой дед Алексей отправился раненько на базар, чтобы купить все необходимые продукты к встрече гостей. Я как сейчас помню весь в деталях его рассказ о том походе на рынок. Он всегда все рассказывал бабушке, ты же знаешь, и этот случай не был исключением. Только тогда я при его рассказе присутствовала, вот и все. А сегодня мне это приснилось со всеми подробностями. До твоего прихода все вспоминала, как будто это только что произошло. Представляешь? Вот и тебе хотела рассказать, а кому же еще. Кто меня так поймет, как ты? Отцу твоему всегда некогда, и к тому же он не любит такие рассказы.

«Ты что-то мне сегодня персики с гнильцой положила, да и мятых несколько подсунула, а, апа, нехорошо, замени, – начал свое повествование в тот день твой дед Алексей, отличавшийся некоторой привередливостью, особенно при покупке продуктов на рынке для своего дома, для семьи. Настоящее представление! В лицах мой отец, твой дедушка, пересказал свой вояж на ташкентский Алайский базар, пожалуй, самый крупный тогда и самый выгодный с точки зрения покупок.

– С какой такой гнильцой? Это что, хозяин, мятые, что ли? Самые сочные, самые спелые положила тебе как всегда, а ты обижаешься. Зачем так сказал? Зачем апу обидел? Хочешь, поменяю? – спрашивает его апа, у которой он постоянно покупал домой фрукты, тем более что в данном случае набрал он их целый таз. – Ты посмотри, хозяин, какие они спелые, сочные. Еще раз посмотри своим глазом. Сам знаешь, у меня свой огород: половина сахар, половина – мед. Не обижай апу, от души тебе все кладу и еще с походом, как всегда. Но если не нравится что-то, поменяю и еще лучше выберу. Ты только скажи, я все сделаю. – И пожилая красивая узбечка тут же проворно заменила товар. – Что еще, сосед, брать сегодня хочешь? Гости, наверное. Угости их как следует, и мне приятно будет. Черешню? Абрикос? Грушу? Урюк? Для тебя как всегда все лучшее. Только скажи, апа все подберет, все выберет.

Алексей Георгиевич и так набрал в этот день всего предостаточно, но тут все же не удержался и купил еще. Потом прошелся по рядам. Нужны были и горячие лепешки с тмином, и сыр, и брынза, и сметана… А как могло быть по-другому здесь, на знаменитом ташкентском Алайском базаре?! Да и не базар это был, в российском понимании, а просто сказка Шехерезады. Такого никто в Москве никогда не видел и не поверит, если рассказать.

– Если бы я был художником, – сказал тогда хлопотавшей в кухоньке жене Алексей, – то наверняка большой цикл своих картин посвятил бы только ташкентскому базару – Мекке восточной жизни. Да вот, к сожалению, Бог такого таланта не дал. Да и есть ли такой талант, который в состоянии воспроизвести все буйство красок Алайского рынка. Вряд ли! Ван Гога или Гогена для этого маловато. Европейский масштаб совсем не тот. Да и краски совсем не те, скупые по азиатским меркам».

Татьяна Алексеевна налила себе половину пиалы горячего зеленого чая и, отпив глоток, ненадолго замолчала. У нее перед глазами тут же встали знакомые ей с детства сочные, яркие краски, переливающиеся всеми цветами радуги горы фруктов, овощей, зелени… А колоритные, прокопченные на солнце лица продавцов в тюбетейках в трудновычисляемом возрасте… А покупатели всех наций и народностей, собравшиеся здесь. Какому художнику под силу передать все это, а, кроме всего прочего, еще и ту особую сладость здешнего азиатского торга, от которого одинаковое наслаждение получают обе стороны? Нет, такое, как здесь, вряд ли где увидишь. Как, впрочем, и многое другое, составляющее сам смысл восточного базара. То, ради чего здесь из века в век живут целые поколения людей. Не говоря уже о колорите самого рынка, описать который невозможно…

– Так вот, – дальше продолжила она… – Твой дед, долго проживший в Узбекистане, освоивший и перенявший многие местные традиции и обычаи, в этом плане оригинальностью не отличался. Ему нравилось по утрам «делать базар», получая от этого истинное удовольствие. И конечно же, совершив все необходимые покупки, заскочить на полчасика в заключение рыночного путешествия в манящую запахами бесчисленных пряностей чайхану.

В тот день, как рассказывал Алексей Беккер своей жене, накупив фруктов, овощей, зелени для предстоящего домашнего торжества, он со всеми своими многочисленными покупками, аккуратно разложенными на двух стульях с кривыми металлическими ножками, расположился за маленьким столиком, у деревянной решетки, ближе к выходу. Потом, подойдя к солидному, напоминающему японского сумоиста, чайханщику с лоснящимся от пота и жира мясистым лицом с маленькими хитрыми поросячьими глазками, из-под засаленной от времени и постоянно жирных рук черно-белой тюбетейки которого торчали уголки совершенно мокрого носового платка, и сделал заказ.

– Порцию плова, лепешку и зеленый чай, – сказал ему Алексей, указав при этом на занятый им столик.

Чайханщик понятливо мотнул головой, сказав лишь одно слово «яхши», и продолжил свою начатую, видно, много ранее беседу одновременно с двумя или даже с тремя посетителями.

Вдруг Алексей почувствовал спиной подходящего к нему из чайханной глубины человека и оглянулся.

– Алексей Георгиевич, вы ли это? Не представляете даже, как я рад вас видеть. Вы уже сделали свой заказ?

Алексей поднял глаза на склонившегося над ним человека и, увидев небритую, обрюзгшую физиономию подошедшего незнакомца, слегка опешил. Потом, внимательно приглядевшись, все же узнал его. Боже мой, да это же не кто иной, как Генрих, ахнул он про себя. Конечно, он, но как изменился. Как же жизнь его перетряхнула. Однако внешне виду не подал, а только ответил впрямую на заданный вопрос.

– Да, заказ сделал только что, – сказал он, а потом добавил: – Да вы не стесняйтесь, присаживайтесь ко мне, Генрих Оттович. Давненько мы с вами не виделись. Как дела, как семья, рассказали бы? Как вы сами?

Генрих сел на освобожденный от пакетов с покупками стул и только устало махнул рукой.

– Да что там говорить, вы, наверное, и сами все про меня знаете. Сейчас вот, спустя много лет после войны, пытаюсь приспособиться к мирной жизни. Но война для меня, понимаете ли, еще не окончилась, даже через столько лет. А когда закончится, даже не знаю. Может быть, никогда… – признался он.

– Мне тоже чаю принеси, – попросил Генрих подошедшего к столу чайханщика и с нескрываемой неохотой, постоянно ловя на себе пристальные взгляды Алексея, сквозь зубы продолжил: – На работу устроиться никак не могу, никуда меня теперь не берут, боятся. До войны, вы же знаете, я юрисконсультом на обувной фабрике, что на Богдана Хмельницкого, недалеко от Комсомольского озера, работал. Вы, наверное, помните? А теперь вот туда не берут. Да что там, даже разнорабочим на фабрику, где меня каждая собака знает, не устроиться. Клеймо на мне, Алексей Георгиевич, понимаете, на всю оставшуюся жизнь. Страшное клеймо. Военнопленный же я. В НКВД чуть что вызывают. Дома бесконечные скандалы, денег совсем нет… Ритка из дома от меня как от прокаженного бежит, замуж выскочила за бедного инвалида, с двумя детьми в придачу. Вот и вся моя история. Видите теперь, как я живу. Да никак не живу – существую и все… На рынке ошиваюсь. Жить-то надо. Там товар поднесу, тут мешки перетаскаю… То поесть дадут, то заплатят копейки, и на том спасибо…

Алексею в это время принесли полную косу янтарно-желтого, с большими кусками ароматной баранины горячего узбекского плова. Увидев, какими жадными глазами Генрих посмотрел на еду, Алексей молча придвинул ему свою порцию. Генрих тут же жадно набросился на нее. Сметя за несколько секунд все содержимое, собрал кусочком предложенной ему лепешки остатки жирного риса на дне, с нескрываемым удовольствием вытер затем грязной рукой масляные после плова губы.

– Спасибо вам, Алексей Георгиевич, огромное спасибо! – пролепетал он. – А вы сами-то, не хотите, что ли, кушать? Плов очень вкусный, я давно такого не ел.

– Да я уж что-то и расхотел. Вот чаек свой допью и домой, пожалуй, пойду.

– А меня домой вовсе не тянет. Да и есть ли он теперь у меня, мой дом? Сам не пойму. Ведь, не поверите, выжил же я в этом аду, в плену, только потому, что знал, что меня дома ждут. Мечтал, думал каждую минуту, как я дочку свою увижу, с женой встречусь. Тогда настоящая надежда у меня была, вера. А теперь что получается? Никому я здесь не нужен. Лишний я человек в этой жизни. Крепкий, здоровый, сильный мужик и – живой труп. Вот как бывает.

– Генрих Оттович, – проговорил Алексей, расплатившись с чайханщиком, – ты раньше времени не унывай, прошу, а главное – не распускайся. Попробую я тебе в ближайшее время помочь, поговорю насчет тебя с одним знакомым. Покумекаем, решим, не бойся. Найдем, в конце концов, что-нибудь приемлемое. Не один ты такой после войны вернулся. У других положение еще хуже. Ты адрес наш помнишь? Он не изменился. Так что заходи к нам через недельку, возможно, что-то к тому моменту уже и решится.