Салли Боумен - Темный ангел

• Название: Темный ангел
• Автор: Салли Боумен
• Издательство: Эксмо-Пресс, Континент
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1998
• ISBN: 5-04-001377-9

Никто из гостей на приеме, устроенном в честь кометы Галлея, не подозревал, что эта волшебная ночь завершится жестоким убийством, отбросившим зловещую тень на целых три поколения династии Кавендишей. Ни один мужчина этого семейства не мог противиться чарам обворожительной и опасной Констанцы. Любовь, надежда, обман – все смешивается в темном водовороте страсти, в который затягивает их блистательная и по-своему несчастная Констанца. Ее мрачная тайна становится проклятьем прежде всего для нее самой.

---

Но Пруди ничего не объясняла, так же, как я начинала убеждаться, и Констанца.

– Любовь? – Констанца вскидывала голову. – Я не верю в любовь, во всяком случае, между мужчиной и женщиной. Просто аттракцион, ну, и в какой-то мере эгоизм и самолюбование. – Потом она могла отпустить мне поцелуй или обнять меня. – Конечно, я люблю тебя, но это совсем другое.

Я была слишком юной, чтобы мне рассказывали о любви. Я читала и представляла ее себе и мечтала, чем постоянно занималась, но не задавала вопросов. Вопросы о ее прошлом браке, об отлучках, о любви – все это могло привести Констанцу в раздражение, поэтому я, как послушная девочка, останавливалась, но продолжала спрашивать о некоторых из самых интересных клиентах Констанцы, в число которых входила и Роза Джерард.

– Какая она на самом деле? – как-то спросила я.

Констанца улыбнулась.

– Господи, я и забыла. Ты знаешь, как она собирает дома. Вот так она коллекционирует и мужей, и детей.

– Мужей? – Я остановилась. Тогда у меня и мысли не было, что меня заводят в тупик. – Ты хочешь сказать, что она разводилась?

– Господи, да нет же. Я бы сказала, что они умирали, то есть один за другим уходили в мир иной. Роза их очень любила, но доводила до такого состояния. Ты знаешь, как дребезжит машина, которая отмахала восемьдесят тысяч миль? Вот так и выглядели мужья Розы. Рекордсменом оказался мистер Джерард, как я предполагаю. Он вроде продержался целое десятилетие. Должно быть, он выдающаяся личность.

– А дети?

– Ах, дети. Знаешь, честно говоря, сомневаюсь, что встречалась с кем-то из них. Они предпочитают держаться в стороне, но их целая куча. Девять, десять, может, двенадцать? Дай-ка вспомнить: среди них есть кинорежиссер, сенатор, мэр Нью-Йорка, адвокат – он быстро растет. Есть и дочка, которая успела получить Пулитцеровскую премию. Ох, я и забыла: один сын получил Нобелевскую премию.

– Мэр? Нобелевский лауреат? – Я растерялась.

– Роза – профессиональная мать. Кроме того, она – самая убежденная оптимистка, которую я встречала.

– Она тебе нравится, Констанца? – спросила я как-то, когда мы следовали по ступенькам за Берти.

Констанца остановилась.

– Как ни смешно, да. Хотя не знаю почему. Роза уникальная личность, которая может менять свое мнение о материале тридцать раз в течение тридцати секунд. Даже мне это не под силу. Тем не менее я все же люблю ее. Она личность. Кроме того, в ней полностью отсутствует злость, а это, Виктория, исключительная редкость.

Мы пошли дальше. Мы остановились около озера. Я забыла о Розе Джерард – в последующие пять лет я практически не виделась с ней, разве что случайно на каком-то вечере. В тот день на уме у меня было кое-что еще, нечто куда более насущное, чем миссис Джерард.

Я смотрела на Берти. Теперь он двигался медленнее, чем раньше. Пускаясь бежать, он задыхался. Интересно, обращала ли на это внимание Констанца? Я думала, что да, потому что, когда мы вернулись, она была на удивление молчалива.

Она села рядом с Берти на коврик. У нее был испуганный взгляд. Она стала говорить ему, как любит его. Затем, поглаживая собаку, она стала рассказывать Берти истории, которые, как она считала, ему нравятся. Она шептала ему на ухо об айсбергах, котиках, белых чайках и холодных морях Ньюфаундленда.

* * *

Лето следующего года, когда мне исполнилось пятнадцать, было и хлопотливым, и грустным. Оба этих факта имели отношение друг к другу. Я грустила, потому что стала понимать истину о Франце Якобе и потому, что сердцем и умом пыталась найти подсказки на вопросы о жизни и любви, на которые никто не мог ответить. И обе мы с Констанцей грустили из-за Берти: мы видели, хотя не признавались друг другу, что он слабеет.

– Работать! – говорила Констанца. – Мы должны работать вдвое больше, Виктория.

Таким образом Констанца пыталась бороться с любого вида неприятностями. Работа, учила она меня, это лучшая терапия.

В это лето страстный любитель водки Игорь получил отказ от дома, и всем попыткам дать мне образование был положен конец.

Европа по-прежнему оставалась недоступна.

– Тебе придется подождать, – сказала Констанца. – После войны мы туда съездим.

Констанца пребывала в состоянии лихорадочного возбуждения, даже присутствие рядом Бобси и Бика не могло успокоить ее. «Работать!» – восклицала она, видя, как Берти тяжело дышит, устроившись в тени, и мы занимались делами. В то лето Констанца от всей души стала посвящать меня в тайны своего искусства.

Кое в чем я уже разбиралась. Я слушала разговоры Констанцы. Я жалась по уголкам выставочных залов. Я доставляла послания и выполняла мелкие поручения. Она советовалась со мной по поводу расцветки отрезов шелка. Теперь мне было позволено готовить образцы. Я уже умела – и Констанца говорила, что у меня верный глаз – одним взглядом оценить размеры комнаты и начала кое-что понимать в пропорциях, но пока я оставалась только послушницей, и лишь в это лето, последнее лето войны, Констанца допустила меня к обрядам в своем храме.

В начале этого года ей поручили сделать интерьер огромного и очень красивого дома со своим частным пляжем. При жесткой конкуренции Констанца выиграла этот заказ. Одержав победу, она перестала испытывать к нему интерес, как нередко случалось. Теперь его пришлось оживить. «Дом надежды», – говорила Констанца; она сказала, что, если мы будем работать тут не покладая рук, у нас не останется времени для печали.

Мы приезжали туда каждый день только вдвоем. У Констанцы был тогда «Мерседес», который она гоняла на большой скорости, вызывая у меня опасения. Каждый день Берти залезал на огромное заднее сиденье и располагался на нем. Констанца надевала темные очки. Ее взъерошенные волосы, которые, как мне казалось, должны были носить египтянки, развевались на ветру; у Берти трепетали уши. Когда мы приезжали, Берти находил себе прибежище в большом прохладном, с каменными плитами холле, а мы с Констанцей принимались за работу. Объемы, свет, цвета, пропорции, формы: Констанца уверенно вводила меня в курс дела. Я считала, что гостиная получилась великолепно. «Присмотрись к ней еще раз», – настаивала Констанца, и я начинала убеждаться, что размеры оценены не лучшим образом.

– Эти двери – слишком высокие и плохо смотрятся, – говорила Констанца. – А окна выполнены не в том стиле, который соответствует времени. Видишь?

Да, я начинала видеть. А через несколько недель, когда явились рабочие, я видела еще больше. Наконец я поняла, что хочу стать декоратором. И пришло это ко мне в «доме надежды».

Я присматривалась к грудам вельвета, к текучести шелков, цвета которых мне демонстрировала Констанца. Она учила меня, что эти цвета, подобно правде, не являются истиной в конечной инстанции, а лишь переливами цвета и света. Цвета менялись в зависимости от освещения, текстуры, расположения.

– Вот возьми этот кусок ткани. Ты говоришь, что он зеленый? Чистый ярко-зеленый, как изумруд? Приложи его к белому, может, он таким и останется, но попробуй его в сочетании с черным, сливовым, или с кобальтом, или с абрикосовым. Видишь, как он меняет оттенки? Хочешь желтый? Какой именно желтый? Лимонный? Охряный? Шафрановый? Зеленовато-желтый? Какой захочешь, такой я тебе и дам, но он будет переливаться, меняться в потоке света. Не доверяй только глазу, не поддавайся фокусам своего зрения!

Констанца показывала мне, что такое объемы и пропорции: оценивая их, она искала в них новое измерение. Нам все было подвластно: большая холодная комната становилась теплой и уютной, закрытое пространство распахивалось. Пусть даже помещение плохо спланировано, но его можно поднять, опустить, разделить, перегородить – любое пространство может быть преобразовано усилиями декоратора. Декоратор подчиняет себе пространство. «Посмотри, – говорила она, – какие безобразные углы в этой комнате. Дайте мне свет, дайте цвета, дайте деньги – и я сделаю тут царство симметрии. Из угловатой непропорциональности я вытащу вам палаццо, я вдвое увеличу кубатуру!»

То было лето, когда я постигала тайны волшебства, я училась обманывать: Констанца, эта изобретательная рассказчица, была прирожденным декоратором, и она терпеливо и старательно учила меня.

Все лето мы провели в «доме надежды». И именно там, на длинной веранде, выходящей на море, в доме, где я никогда больше не бывала, Констанца наконец изложила мне свою версию того, что произошло на моих крестинах.

Она стала рассказывать сама, я ее не побуждала. Вопросов я не задавала. Повествование ее родилось из теплой тишины летнего дня, из солоноватого ветерка с океана и, может, из-за браслета, который я нацепила на руку в тот день. Браслет-змейка, подарок к моим крестинам. Он прибыл в Нью-Йорк вместе с книгами моих родителей. Констанце нравилось, когда я носила его даже днем.

– Ах, Винтеркомб, – сказала она. Она повернулась ко мне и коснулась моей кисти. С грустным сожалением она посмотрела на меня. – Какая ты сегодня хорошенькая. Ты растешь. Скоро ты станешь женщиной и обгонишь меня. И я тебе уже больше не буду нужна, твоя маленькая крестная мать.