Хорхе Борхес - Алгорифма

• Название: Алгорифма
• Автор: Хорхе Борхес
• Жанр: Поэзия

Борхес — русский поэт, сделавший из своего знания нашего языка тайну по тем же мотивам, что до него и Бодлер: он верил, что будет расшифрован Звездою утренней. Я употребляю слово «расшифрован», потому что речь действительно идёт о криптографии, чего сам Борхес и не скрывает — смотри его сонет «Тайносказание» в моём изводе и комментарий к нему. Он перенимает у Бодлера криптографический метод. У этого метода есть данное Борхесом название на испанском: «Lа cifra», что подразумевает двоякий перевод на русский: «цифра» и «шифр». Название последней поэтической книги Борхеса, следовательно, можно осмыслить как «шифр, поверяемый цифрой». Не сразу пришло понимание, что этот смысл можно передать по-русски одним словом — «Алгорифма», то есть: рифма, поверяемая алгоритмом.

_{© Copyright Алексеев Вадим Викторович ([email protected])}

---

СОН

Сон: в пустынной местности Ирана
Башня без дверей стоит, без окон,
Вход подземный вверх ведёт, что рано
Или поздно замечаешь. Кокон

Каменный таков, что нет тарана
На него — мощна стена! Восток, он
Мудр, и башне не нужна охрана.
Только ставит на смертельный кто кон

Жизнь свою, ища вход в башню эту
Под землёй, что отдана поэту,
На меня похожему? Он пишет

О другом поэте, тоже в башне,
Тот — о третьем, энный же — об аж не
Весть каком по счёту. Бог их слышит.

НА ПОЛУЧЕНИЕ ЭНЦИКЛОПЕДИИ

1

Циклопия Брокгауза обширна.
А буквы пропечатаны как жирно!
Ряды многих томов и том отдельный
Для атласов, чтоб время не транжирно,

Двойник мой, тратил ты, как мот бездельный.
Нечего делать? Скука? Совет дельный:
Брокгауза открой. Не дебоширно
Напейся, алкоголик беспредельный!

Автобус зарулил уже в пакгауз
И на сиденья грузится Брокгауз.
«Закон распределенья вероятий

И плотность их открыл Ганс Фридрих Гаусс», —
Читаю не без еров текст и ятей.
Есть время уклоняться от объятий…

2

Вся набожность Германии. Все нео —
Платоники с агностиками. Первый
Адам и Адам Бременский. Опер вый
Птенцов и флора острова Борнео.

И тигр, и ад. Столбцы чёрного текста
Без опечаток с карт голубизною.
Да. Время — лабиринт, что глубиною
До тысяч эдак лет нисходит тех ста.

Смесь знаний, превышающая всё то,
Что знает человек отдельно взятый.
Ну-ка посмотрим, что про то да сё-то
Поведал ум немецкий непредвзятый!

Бодрствований ночных и сумма бдений,
Это глаза, своё что отслужили,
И руки, что том снятый отложили.
Привычки живы и без соблюдений…

Сомнительная тьма слепого это
Да стены, что становятся длиннее
И вдаль уходят… Слепоты темнее
Какая тьма? Свети в ней, ум поэта!

Но есть также и новые привычки
К привычке старой — дому. Притяженье
Вещей, чьё на местах их положенье
Подобно слову, взятому в кавычки.

Любовь вещей таинственна: не знают
О нас они, да и о себе тоже.
Ну что ж, Борхес, с печалью подытожи:
И книги о тебе не вспоминают…

ТОТ

О дни, преподнесённые в дар скуке,
И годы, посвящённые безделью!
И не живую воду я в скудель лью,
А разливаю мёртвую в докуке.

Зарёкся биографию поэта,
Созвездья над которым из другого
Календаря астрального, нагого
Я вспоминать. Снят Агнец с силуэта.

Ады и звёзды дали ему тело,
Которое не оставляет сына.
Коль выстоишь, то судные весы на.
Над Шивой поглумятся оголтело…

И слепота, а мрак — это застенок,
И старость, утро смерти. Пресловутость
Зовущаяся славой. Назовут ость
Стернёй: не золотист уже оттенок…

Новую Тантру ткать — десятисложник
Разматывать. Кружится мотовило…
В руку твою войдёт само то вило,
Если ты — Шива, а не мужеложник.

Любовь к эенциклопедиям и картам,
Тонка чья каллиграфия: слоновой
Цвет кости с бирюзой… Книгою новой
Свод атласов пахнул — сгинул Икар там…

Недуг есть — по латыни ностальгия.
Виденья Эдинбурга и Женевы…
Медаль, что шоколадна, из фольги я
Не нацеплю. Святого града вне вы.

Имён и дат забвенье. Культ Востока,
Который многолик и чьи народы
Не все культ этот чтут в роды и роды.
К основе поперечна нить утока…

Это закат мерцающей надежды.
Это этимологии обуза…
Свежи лобзанья мякоть как арбуза
И ярки разноцветные одежды.

Железо и силлабика саксонца,
Луна, что нас всё время удивляет,
И этот Буэнос-Айрес, ослепляет
Во снах который, снова полный солнца.

Вкус винограда и воды, какао
И мексиканской сласти. Звон монеты,
Песок мгновений… Как подобен мне ты,
Туземец дикий с острова Макао!

И вечер, что подобен стольким прочим,
Смиряется, стихам моим покорен,
А к старости песчинок ток ускорен…
Ученье мы своё не опорочим!

ТРЕТИЙ

Он, третий, со мной ночью повстречался,
Не меньше Аристотеля таинственный,
Ум логикой, как тело, накачался,
А образ жизни третий вёл воинственный.

Была суббота. Ночь полна народа.
Как первого не мнил, ни как четвёртого
Я третьего. «Мы все его и рода» —
Кто так сказал про через сито тёртого?

Не знаю, повстречались ли мы взглядом,
Он ехал в Парагвай, а я так в Кордову,
Но точно помню, что мы были рядом.
Катушку покупал он там битфордову.

Его почти что выдумал я этим
Набором слов, не знает его имени
Никто почти… Фонариком посветим,
Не доит ли коровьего он вымени?

Я знаю его вкус и предпочтенья.
Я вижу его луносозерцания…
Пока я не вхожу в круг его чтенья,
Запрещены в России прорицания.

Он не умрёт. Нет, это невозможно.
Читая строки эти, догадается
Неужто Мир, что я в нём беспоможно
Жду, когда он без Бога настрадается.

В таинственном грядущем мы могли бы
Друзьями стать, однако и соперниками.
Под полною луной часами глыбы
Люблю с ним созерцать зрачками-вперниками.

То, что я совершил, непоправимо.
Связь моя с ним теперь неотчуждаемая,
А время мчится неостановимо,
Всё ближе цифра самоподтверждаемая.

На книгу Тысячи и Одной Ночи
Третьего жизнь похожа повседневная.
Стихи читая, щурит ли он очи?
Звучит ли в его чтенье нотка гневная?

Ни одного поступка нет на свете,
Который не был бы еврейской рыбою.
В великом Третий Ангельском Совете
Боднул Второго с нежною улыбою!

Ни одного такого нет деянья,
Которое не стало б первым в серии
Ему подобных. Ангел воздаянья
За зло и за добро стоит в придверии.

И почему, вздохну я, мрак со тьмою
Не скроют эти строки бесполезные?
Когда слезами счастья я омою
Эти глаза свои, уже бесслезные?

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

По ту сторону двери человек
Испорченность свою опять сугубит
И вопреки молитве душу губит
Странному Богу, жарптицеловек,

Единому в трёх лицах. Краток век
Того, камнями кто в людском кругу бит,
И со Христом кто чашу не пригубит,
Увидит ад из-под закрытых век.

Ты этот грешник, сын мой. Что, страшна, да
Смерть мёртвому? Червивых нам не надо
В корзине смокв. Забвенье навсегда…

Чувственное животное! Грешна да
Не так же как твоя, злая менада,
Душа Денницы. Ждать Его — когда?

ДЕЛАТЕЛЬ

Река и Гераклитово мы время.
В его неосязаемом теченье
Львы отразились и холмы — влеченье
Напечатлений для реки — не бремя…

Плачевная любовь, пепел услады,
Злокозненность несбыточной надежды,
Названия империй, без одежды
Чьи статуи. Ни Рима, ни Эллады…

Римлянина гекзаметры и грека.
Хмурое море под рассвета мощью…
Они страдали бледною немощью,
Которая есть срам для имярека…

И сон, в котором — смерти предвкушенье.
Оружие и воин. Монументы…
За пышные свободы те моменты
Сурова кара — языка лишенье.

Два Януса лица, что друг о друге
Не знают ничего, и лабиринты
На шахматной доске ходов… Низрин ты
Предчувствуешь с горы, плывущий в струге?

Рука кровавой Макбет, что способна
Цвет моря изменить и труд секретный
Часов во мраке… Бомба? — Да. Конкретный
Ответ. «Бэби» вполне боеспособна.

Непрекращающееся смотренье
Зеркал друг в друга — их никто не видит…
Язык английский Дух возненавидит
И выскажет к нему своё презренье.

Клинка сталь и готическая буква.
Брусок серы в шкафу… Металлозвонный
Язык бессонниц… Кал неблаговонный
Ноздрям их вожделен, иже испуква.

Могущественные авроры, но и
Закатов зори на пол неба тоже…
Ни Римлян нет, ни Эллинов. Вы что же,
В Аттическом ошиблись Арсеное?

Песок, шум волн, лишайник, эха, грёзы…
Есмь всё, явил что случай и чьё имя
Произнесло моё устодвоимя…
Благословен край, где белы берёзы!

Слепец разбитый, стих небезупречный
Я сочиняю — долг мой и спасенье…
Неужто не прочтёт — прочь опасенье! —
Его русский язык многонаречный?

СОУЧАСТНИК