Лесь Гомин - Голгофа

• Название: Голгофа
• Автор: Лесь Гомин
• Издательство: Картя Молдовеняскэ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Роман написан на основе достоверных фактов, взятых из жизни молдавских монастырей в период между революцией 1905 года и Великой Октябрьской социалистической революцией. Центральной фигурой романа является пройдоха и жулик Иван Левизор (в монашестве иеромонах Иннокен тий), уроженец с. Косоуцы ныне Сорокского района Молдавской ССР.

Автор показывает чудовищные преступления, совершенные этим проходимцем с позволения и при участии высших духовных и светских властей, наживавшихся на обмане крестьянской бедноты.

Написанная четверть века тому назад, книга представляет большой интерес и в наши дни, так как она зримо, в художественной форме разоблачает «святость» творимых иннокентьевцами дел.

---

— Буна зиуа, — услыхала.

— Буна…

Прямо в лицо широко улыбался он, Иван. В голове помутилось от радости. Пошатнулась от усталости и изнеможения. Иван крепко обнял ее и повел в комнату. Все страхи ушли прочь, и она наконец обрела себя. Иван, ее Иван, пришел, и мир теперь уже совсем ей не страшен.

Но дух практицизма не покинул влюбленных. На следующее утро у них состоялся совет. Неопытная Соломония ничего определенного не могла предложить. Зато Иван знал толк в делах. Его смекалистая голова уже построила несколько планов, и он выкладывал их перед Соломонией.

— Пойми же, что ты уже не бедная вдовья дочка-батрачка или монашка, а богатая хозяйка. На все село, на всю волость… Батрачки будут ухаживать за твоим скотом, батрачки будут тебе кланяться. А ты только следишь за порядком, всем руководишь — голова в доме. Да знаешь ли ты, что с такими деньгами тебе первое место среди женщин? Становой никогда не пройдет мимо твоего дома, и благочинный не посмеет обойти. Да что благочинный! У тебя и епископ будет гостем.

Планам его не было границ. Он видел себя первым богачом в селе: сотня десятин земли, кони, волы, овцы — полон двор. Батраки, батрачки работают на него. А он, пан на всю округу, похаживает по двору, тешится своим состоянием. Все убогие соседи должны ему отработать и просят отсрочить долг. Ивану приятно видеть, как они кланяются ему, радостно сознавать, что одно его слово — и пойдут по дорогам с котомками, слово — и каждый из них готов будет сделать все, что Ивану захочется.

— Эх, Соломония, Соломония! Да тебе и не снилось, какой ты госпожой будешь!

— Да буду ли?

— Будешь, будешь, голубка моя, потому что я господин! У меня сила, потому что у меня деньги. А у тебя сила, потому что ты моя жена. Слышишь?

— Слышу, милый.

— Эх, а теперь выпить!

Иван позвал слугу с постоялого двора и послал его за водкой. Допоздна в комнатах горел свет и раздавался дикий хохот и крики ошалевших монахов. Воля пьянила их, как и вино.

Проснувшись поздно, Иван сразу принялся за дела. Бодро, с увлечением и верой говорил:

— Ну, милая моя, завтра двинемся!

— Куда?

— Туда, куда я говорил. А сегодня шей котомку — и пойдем.

На следующий день Иван нанял подводу и велел приехать завтра к утру. А сам под вечер исчез. Соломония осталась одна.

Иван вышел на знакомую дорогу за городом и направился прямо к кресту. Дорогой он то и дело оглядывался, прислушивался. Шел снова. Вот показался крест. Иван подошел и сел под ним. Сердце стучало. Голова пылала. Посидел немного. Не вставая, начал копать землю руками. Влажная земля поддавалась легко.

Но что это? В том месте, где он положил деньги, земля была рыхлая, будто только вчера насыпанная. А ведь он помнит, как утоптал ее, как пригладил, сравнял с целиной.

Иван похолодел. Снова судорожно копал израненными руками. Земля вылетала из-под рук. Яма увеличивалась… Денег не было. Он начал рыть с другой стороны — земля была нетронута, с третьей, с четвертой — напрасно: денег не было.

— Украли-и-и! — дико и тоскливо завыл Иван и упал на землю. В глазах потемнело, в груди словно что-то обожгло, зазвенело в ушах. Он бился головой о землю в бессильной злобе и страдании. Наконец утих, онемел и не шевелился.

Соломония ждала до вечера — зря. Наступила ночь, но напрасно высматривала она его и на рассвете. Ивана не было. Утром пошла искать. Не шла — летела. Подбежала к кресту и упала рядом с ним.

— Иванушка, голубь мой, что с тобой?

Иван молчал.

— Иван! Иван! — истерически кричала Соломония.

Молчал. Соломония повернула его лицом вверх. На нее смотрели неподвижные остекленевшие глаза и страшное лицо, перекошенное, землистое, с обвисшими губами и полосками черной запекшейся крови в уголках рта.

* * *

Прошло уже три месяца, как Иван в больнице. Соломония освоилась в городе: несчастье учит людей разуму. Забыты мечты о беззаботной жизни, и уже положение батрачки устраивало ее. Была уж и лишняя копейка про черный день, заработанная, правда, немножко не так, как думалось раньше. Соломония напевает и собирает на стол господам. Но вдруг:

— Тебя спрашивают, — говорит вошедшая горничная.

— А кто там?

— Да какой-то парень. Такой худой, краше в гроб кладут.

Вышла на кухню.

— Иван?!

Поздоровался. Он был бледен, но спокоен.

— Ну, что ж.. Пора сниматься отсюда…

Соломония взяла у господ расчет.

7

Ночлежка «Затишье» едва поблескивает сквозь закопченные окна огоньками в темной осенней ночи. Под навесом стоят груженые возы окрестных крестьян, приехавших на базар в Одессу. На возах сверкают из-под зипунов цигарки и слышится тихий сонно-отрывистый разговор мужиков.

— Пройдоха парень. Бедовый.

— Говорят, он в монастырях побывал…. И сам из монахов, вроде…

— Да, да…

Высокая фигура мелькнула по двору и исчезла в дверях.

В ночлежке шумно. Огромная комната, освещенная несколькими лампами, полна людей. Толпа сгрудилась вокруг чего-то. Тучи дыма обволакивают головы зрителей. Видны только широкие спины, согнутые в пояснице. Тяжелое дыхание с хрипом вырывается из десятков грудей.

— Господа православные и мужики! Попробуйте, попытайтесь! Узнаете свое счастье. Попка не обманет, — визгливо кричит кто-то.

Но толпа, очевидно, не верит попке. Все переглядываются, топчутся, выжидают охотника.

— А ну ты, чернявый, возьми! Что было и что будет узнаешь. За три копейки всю свою судьбу, как на ладони, увидишь. А ну, только не стесняйся, как девка на сватанье. Молдаванка не обманывает. Побей меня бог, всю правду будешь знать.

Чернявый, видимо, поддался на уговоры. Еще несколько приглашений — и он растолкал толпу локтями, протиснулся в середину.

В центре стоит шарманка и огромный барабан. На шарманке сидит привязанный за ногу попугай, а перед ним — шкатулка с пакетиками — «счастьем». Около шарманки стоят молодая молдаванка и крепкий высокий молдаванин. Лицо его румяно, глаза так и сверкают. Женщина хороша собой. Ее высокая упругая грудь, полная округлая талия и блестящие глаза — манят, влекут к себе.

Их здесь знали все. Кое-кто называл и по имени. Да и почему бы не знать: крестьяне из-под Одессы часто навещают одесские базары, а там между возами ходила эта пара с шарманкой и барабаном. Пересыпь, Молдаванка не раз слушали по дворам их музыку и песни. Пронзительно визжала шарманка, и гремел барабан. Баритон и сопрано лили грустные звуки дойн в затхлый воздух одесских переулков.

— Ну ты, чернявый, бери. Накажи меня бог, наш попугай не врет, молдаванка не обманывает.

Парень подошел к шарманке, взял пакетик и развернул его.

— Э, нет, бери и другой сразу.

Чернявый взял и второй.

— Ну, бери и третий. Бог троицу любит, — улыбаясь, советовала веселая молдаванка. И, будто нечаянно, толкнула его плечом. Тот покачнулся. Она схватила его за руку и, смеясь, притянула к себе.

— Ишь, какой нежный. Небось, когда Степанида толкает, так упираешься.

Юнец побежден. Он решительным движением берет штук пять пакетов и платит деньги. Его обступили со всех сторон — интересуются, что же написано в том «счастье».

В комнату вошла толпа людей. Один из них — высокий, рыжий, с длинными кудрями — подошел, пошатываясь, к хозяину шарманки. Икнул прямо в лицо. Тот, отступил назад. А пьяный все надвигался на него, пока не прижал к стене, где никого не было.

— Ну? — тихо, едва слышно, спросил рыжий. — Клюет?

— Вроде. Сегодня, кажется, караси будут.

— Порядочные?

— Один жирный. На ужин хватит.

— Который же из них?

Молодой. Вороной масти. Вон, «счастье» читает.

— Молодец… — прошептал рыжий. Разразившись неслыханной матерщиной, он опять стал прижимать Ивана к стене. — Ну, твой магарыч. Ты сегодня торгуешь хорошо. Давай! Давай! А то…

Рыжий замахнулся. Молдаванин дал ему на водку, и тот отошел к своим. Он сейчас же послал кого-то за водкой, крикнув вдогонку:

— Грек, не мешкай, а то душа плачет!

Грек вышел и вскоре вернулся с полной корзинкой, в которой были три бутылки водки, бессарабское вино, булка и колбаса.

Рыжий сразу откупорил бутылку, достал чарку и сел к столу.

— Благослови, хозяин! — крикнул он Ивану.

— Благословляю, черт вас возьми.

— Аминь! — провозгласил грек.

Рыжий опрокинул в рот чарку и налил греку. Потом снова себе и опять греку. Молдаванина, очевидно, забыли. Он отошел к толпе и стал возле юнца, который брал «счастье».

— Видел? — спросил он его.

— А как же! За твое жито тебя же бито, не будь дураком.

Рыжий вдруг окрысился на юнца-крестьянина.

— Ах ты, крючок от плисовой кофты! Как ты сказал, барбос?

— А ты не лайся, рыжий пес, — солидно ответил он, оглядываясь на толпу.

Того как ошпарили. Схватил бутылку и бросился на крестьянина. Только успел замахнуться, как от крепкой оплеухи потемнело у него в глазах.

— Ты куда, гад? Босота дьявольская!

Рыжий едва устоял на ногах и вытаращился на юнца.