Лесь Гомин - Голгофа

• Название: Голгофа
• Автор: Лесь Гомин
• Издательство: Картя Молдовеняскэ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

Роман написан на основе достоверных фактов, взятых из жизни молдавских монастырей в период между революцией 1905 года и Великой Октябрьской социалистической революцией. Центральной фигурой романа является пройдоха и жулик Иван Левизор (в монашестве иеромонах Иннокен тий), уроженец с. Косоуцы ныне Сорокского района Молдавской ССР.

Автор показывает чудовищные преступления, совершенные этим проходимцем с позволения и при участии высших духовных и светских властей, наживавшихся на обмане крестьянской бедноты.

Написанная четверть века тому назад, книга представляет большой интерес и в наши дни, так как она зримо, в художественной форме разоблачает «святость» творимых иннокентьевцами дел.

---

Того как ошпарили. Схватил бутылку и бросился на крестьянина. Только успел замахнуться, как от крепкой оплеухи потемнело у него в глазах.

— Ты куда, гад? Босота дьявольская!

Рыжий едва устоял на ногах и вытаращился на юнца.

— Ах, ты так? Ты так?

— А так, как видишь, — отозвался кто-то из толпы.

Толпа была на стороне крестьянина. Рыжий уступил и, усмехаясь, сел.

— Ну, черт с тобой. Давай мириться.

Юнец с видом победителя подошел к столу.

— Давай.

Рыжий налил чарку и подал ему.

— Пей.

— Дай же, боже, чтоб биться и мириться, — проговорил крестьянин и выпил.

— Дай, боже, дай, — ответил рыжий.

На этот раз он налил и молдаванину. Потом уже никто не замечал, что рыжий сам не пьет, а больше угощает. А когда водку выпили, рыжий принялся за вино. Налил крестьянину — тот выпил. Себе, вроде по ошибке, налил из другой бутылки. А дальше — снова юнцу. После второй чарки крестьянин был готов и, склонившись над столом, икая, нес несусветицу. А потом сполз со скамейки и свалился на пол.

— Слабоват на вторы, — сказал рыжий.

Он поднял дюжего парня, как ребенка, и понес на нары. Потом вернулся, взял недопитую бутылку и поставил подле него.

— Это на опохмельку будет, — повернулся он к зрителям.

— Вот добрая душа. Напоил, спать уложил да еще и о похмелье заботится.

Рыжий перестал угощать. Он тоже порядком опьянел — так, что лил вино мимо стакана.

— Приехал уже, — сказал один из крестьян.

— А? Что? Что такое? — лепетал рыжий. Его вдруг словно прорвало, и он разбушевался. Но Иван и грек подхватили его под руки и вывели из дома. Грек ушел, а Иван вернулся, убрал шарманку и все причандалы и лег спать за ширмой. Но спал он недолго. Вскоре проснулся молодой крестьянин, который вытягивал «счастье», и в ночлежке поднялся шум. Парень завыл, завизжал нечеловеческим голосом:

— Ой, боже ж мой, боже мой! Ой, пропал я, пропал!

Все вскочили и обступили его, начали расспрашивать.

Но крестьянин катался по нарам и дико выл.

— Ой, деньги мои, деньги! Ой, деньги пропали! Триста рублей — все до копеечки…

И опять выл. Безнадежно, тоскливо, жутко и бился головой о нары. Бился сильно, размеренно, словно хотел пробить доски и достать оттуда деньги.

— Полиция… Полиция… — вдруг зашептал кто-то.

В комнату вошел околоточный и трое полицейских. Околоточный опросил крестьян и обратился к Ивану:

— Рыжий и грек были здесь?

— Я не знаю, я спал…

— Врет, были! — крикнул крестьянин.

— Одевайся. — И он увел Ивана и Соломонию с собой, захватив и бутылку вина, которую оставил рыжий парню.

— Пошли.

В полиции Ивану задали несколько формальных вопросов и, не располагая уликами для обвинения, передали обоих в этапную тюрьму, как беспаспортных. Из тюрьмы отправили их домой, туда, откуда они сказались родом.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Осень 1909 года. Желтые листья грустно кружатся в сыром воздухе и с шелестом падают в пожухлую траву. С севера прилетает пьяный ветер. Отчаянно перемахнув через степь, он грудью упирается в высокую монастырскую ограду и, понатужившись, расшатывает прясла. Но ограда стоит прочно. Крепкие столбы поставила обитель. Не одолеть их пьяному северному гуляке. Глубоко вздохнув, он перелезает через ограду, спрыгивает в сад и трясет, лохматит деревья, хлопает ставнями окон в тихой келье отца Анания, стучит и поет ему тоскливым голосом отходную.

Отец Ананий не любит осени. Она напоминает ему о неизбежности конца, навевает невеселые думы. Целыми днями ходит отец Ананий по келье, скучает, злится и проклинает кого-то… Тогда высокочтимый отец вспоминает о друзьях.

«У кого я давно не был?»

Перебрал десяток — отбросил. Вспомнил среди других отца Амвросия — лаврского архимандрита, товарища давних лет. Захотелось вдруг повидать его. Отец Амвросий состоял игуменом в Балте, в незначительном монастыре, и там же был викарным епископом.

— К нему!

Отец Ананий сдал паству на попечение отцу Гурию и послал в Балту отцу Амвросию телеграмму: «Встречай на покров».

Отец Амвросий рад был гостю и устроил ему пышную встречу. Толпа монахов выстроилась у дверей церкви, молитвами, святой водой и крестом приветствовала высокого гостя и повела в церковь. Отец Ананий молился, клал поклоны, внимательно следил за службой, хотя в душе проклинал старого Амвросия, который тянул ее, как ленивые быки на гору. Он все больше нервничал и нетерпеливо ждал конца, чтобы отдохнуть. Вместе с тем ему, словно откуда-то издали, слышался знакомый голос в хоре монахов. Сочный баритон выделялся среди десятков голосов и доходил до слуха отца Анания какими-то знакомыми бархатистыми нотками. Отец Ананий прислушался. Действительно, голос знакомый. Где-то он его слышал, только вот не может припомнить, где именно. Напрягал память, но не находил нужного ответа. Обрывки мыслей, воспоминаний, но ничего наверняка. Оглядываться отцу Ананию в церкви неудобно. А клирос где-то в углу. Он с нетерпением ждал конца службы, но, не выдержав, спросил ближайшего монаха:

— Кому принадлежит этот прекрасный голос, что так хорошо берет верхние ноты?

— Ивану, Ивану, отче. Недавно прибыл к нам с Почаевской лавры.

— А как выглядит этот певун? Старый, молодой?

— Не будет и тридцати, преподобный отче. Не старый. Но ловкий и в вере православной силен. Отцу Амвросию нравится…

Догадка переходила в уверенность. Отцу Ананию не терпелось быстрее проверить ее. Вместе с тем воскресало желание снова попытаться добыть деньги.

Служба окончилась. Отец Ананий, выходя из церкви вместе с отцом Амвросием, следил за толпой монахов и невпопад отвечал на его вопросы. Тот заметил странное поведение приятеля, заинтересовался причиной.

— Причина уважительная, отец Амвросий… Вот узнаешь. — И как только закрылась за ними дверь, спросил:

— Слушай, отец Амвросий, давно ли у тебя этот певучий инок живет?

— Иван? Не сказал бы, что давно, меньше года. А ты разве знаешь его?

— Откуда он прибыл?

С Почаева… Собственно, не только оттуда. На Подолии, Волыни и по всей Бессарабии нет монастыря, где бы его не знали. Бедовый инок. Он тем мне и нравится, что такой ловкий, как цыган на ярмарке. А ты что, знаешь его?

— Да так… Немного знаю. Любопытная фигура, слово чести… А ты неплохо живешь, — перевел разговор отец Ананий, осматривая пышную обстановку собрата. — Не жалуешься на православную паству?

— Скрывать не стану, почитает народ. Не голодаем.

— Вижу. Вот эти коврики, очевидно, из-под Кишинева привезены, здесь нет таких, — говорил он, щупая ковры молдавской ручной работы. — Чудесно сделаны.

— Есть из-под Кишинева, есть и здешние. Хоть и зовут этих дикарей тринадцатой верой, но угодить людям они умеют, да и мастера на все руки, каких среди нашей «хохландии» не встретишь.

— Дары несут?

— Несут… Не сглазить бы, как говорят у нас в Приднепровье: жаловаться нельзя, чтоб не повредить. Роптать не могу, особенно перед тобой, коллега. Ведь так, дорогой мой Ананий. Мы с тобой с детства коллеги, если можно так выразиться. А?

И отец Амвросий на мгновение заглянул в прошлое, такое яркое, запутанное и бурное, как, впрочем, и у отца Анания. Всплыли в памяти студенческие годы, дочь богатого помещика, ресторан, гулянка, а потом… Потом все покрыл хмельной туман. Тяжелый рассвет, головная боль, полиция, следствие по делу о самоубийстве панны, изнасилованной группой студентов, суд, несколько каторжных приговоров и полная непричастность к делу студента Андрея Семеновича, который только давал показания о других… А дальше… дальше глухая провинция, учительство-вание в гимназии и опять скандал с ученицей, пощечина на глазах у всего общества и… стены Балтского монастыря, где о его прошлом никто не знал и где он очутился поседевшим, в сане епископа и со страшной болезнью. Все это пронеслось в голове отца Амвросия, и он, посмотрев на своего приятеля, такого же дряхлого, сморщенного, как гриб, тяжело вздохнул.

— Миновало… Теперь… Вот только эта хламида и воспоминания, легкие, как пепел. Да, кстати, чем окончились твои последние приключения и думаешь ли возвратиться когда-нибудь хоть на час на родину?

— Намерение есть, только… Но не буду тебя интриговать… Тут дело идет уже о нашем общем интересе.

— А что? — насторожился тот.

— Дело серьезное и важное. Но прежде вели подавать ужин. А за чаркой вина расскажу тебе. Только уговор — дело общее. Согласен?

— Охотно. Говори, в чем дело.

И отец Амвросий приказал нести вино и закуски, а сам приготовился слушать.

— Хорошо, только ты смотри, а то… Извини, но я не верю в перемену характеров.

— Ну и чудак ты, дружище. Присягаю пастырским саном…

— Брось, Андрюша. Я же тебя знаю… Меня пастырским саном не переубедишь. Я с тобой, как с другом…

— Ну-ну, хорошо… Даю слово.

— Так, говоришь, того инока Иваном зовут?

Да.

— А фамилия?