Луи-Поль Боон - Моя маленькая война

• Название: Моя маленькая война
• Автор: Луи-Поль Боон
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1980

«Моя маленькая война» — одну из самых ярких и эмоциональных книг о фашистской оккупации в Европе.

В основу легли некоторые страницы дневника Л.-П. Боона, который он вёл во время войны , придав этому произведению удивительную, почти документальную достоверность, которая, однако, не снижает высокого эмоционального накала, не снимает остроты авторских оценок. Маленькие рассказы и микроочерки, казалось бы совершенно не связанные между собой, мимолетные, не претендующие на глубину зарисовки неожиданно выстраиваются в пеструю мозаичную и вместе с тем весьма выразительную и яркую картину,

---

— Мы, политические заключенные, — говорил он (так же, как он говорил раньше: мы, борцы за то-то и то-то — в зависимости от того, чем он был увлечен в данный период). — И нигде нет справедливости, нигде, нигде… — рассказывал он. — Ты знаешь большого босса с завода Н.? Так вот, его выпустили, чтобы он мог бежать в Швейцарию. А в тюрьмах остаются мелкие сошки. И я напрасно пытался…

Я было начал нерешительно возражать ему, но он прервал меня на середине фразы, и в голосе его была непередаваемая печаль:

— А теперь они требуют, чтобы мы сдали оружие! Вначале они выпускают из тюрем людей, которых мы туда посадили, а потом отнимают у нас оружие… Если тебе доведется чуть позже заглянуть в наш квартал, посмотри, если будет желание, в канал: кто знает, может, ты найдешь там меня с пулей в животе.

Не знаю, что уж там произошло, и, признаюсь, у меня нет желания узнавать, но Проске снова попал в тюрьму. Потом в один прекрасный день прозвенел звонок в дверь, и Проске снова появился передо мной, теперь уже в качестве члена СДВПП — Союза довоенных, военных и послевоенных политзаключенных.

Слушая по радио выступления этих поэтов о черте и его маме, об их искусстве и вдохновении и дьявол их знает еще о чем, я думаю: в конце концов, человек имеет право хоть раз дать интервью, хотя бы для того, чтобы сказать с вытянутой физиономией: «Об этом я ничего не могу сказать вам, менеер».

ЧЕЛОВЕК ИЗ БУХЕНВАЛЬДА

Террористы? Это те, что ходят с нечесаными волосами, в разодранных брюках и по ночам бродят с бомбами в руках? Я тоже так думал, пока первый из увиденных мной террористов не явился ко мне домой и не оказался господином в роговых очках, в синем галстуке со скромной красной полоской. Об этом галстуке моя жена потом сказала:

— Тебе надо купить такой же.

И в довершение всего на нем были — черт подери! — лаковые туфли. Звали его Андре, но это была, разумеется, подпольная кличка, чтобы навести на ложный след. Я думал вначале, что его костюм тоже должен был ввести всех в заблуждение, потому что, когда он садился, аккуратно поправляя складку на брюках, он походил скорее на фата, нежели на террориста. Визе, который тоже присутствовал при нашей встрече, сказал ему, что надо опустить на всю Германию одну большую бомбу, в ответ на это Андре, не скрывая своего ужаса, поднял брови и сказал, что было бы жаль, если б оказались разрушенными древние соборы и замки. А когда я возразил, что это всего лишь груда старых камней и что после войны можно построить новые церкви, он посмотрел на меня так… как я перед этим смотрел на его лаковые туфли. Потом я узнал, что он был раньше, до того как занялся подпольной работой, хранителем чего-то там в музее, где главным образом безрезультатно борются с пылью. А вот еще один пример, тоже достаточно хорошо его характеризующий. Он должен был поддерживать связь с одной девушкой-террористкой, которая работала в порту; всем этим девушкам почему-то дают нелепые и двусмысленные клички: одну зовут машинисткой, другую педикюршей, а третью — вообще шлюхой; так вот, эта девица, когда ей сказали о нем, воскликнула: «О Андре!» Оказалось, она была его хорошей знакомой.

Андре прошел весь кровавый крестный путь — через гестаповские застенки до Бреендонка, а из Бреендонка он попал в Бухенвальд, и даже там, в Бухенвальде, за ним пришли ЕЩЕ РАЗ, а если уж там за кем-нибудь пришли, на этом человеке можно было поставить крест. Они связали ему руки за спиной и подвели к виселице, чтобы… ох, я чуть не сказал: чтобы надеть на него последний галстук, но это звучит так… особенно когда подумаешь, сколько сотен наших лучших людей прошли этот путь со связанными за спиной руками. И вот когда он уже стоял под виселицей, начался воздушный налет — бомбили эсэсовские бараки. Все разбежались и оставили Андре перед виселицей одного. Когда налет кончился и немцы вернулись из своих бомбоубежищ назад, они напрасно искали Андре — он уже успел спрятаться среди убитых. Он взял себе бумаги убитого француза, положив на их место свои, и его объявили погибшим. Он жил нелегально у нас и так же нелегально стал жить в Бухенвальде.

Когда все уже было позади, он снова пришел ко мне, осторожно сел и вежливо осведомился, как мои дела. А я начал его расспрашивать о его жизни, и он рассказал кое-что из того, что его особенно поразило в Бухенвальде.

— Я был определен в рабочую команду, и знаете, что мне пришлось делать?

Он слегка краснеет, смущенно опускает голову и так тихо, что едва сам себя слышит, говорит:

— Я чистил туалеты.

Вот философия маленького, бедного, обманутого человека: сколько ни копошись в дерьме, а все равно помрешь.

В трамвае рядом с хрупкой блондинкой сидит сержант-сапер и старается поразить ее воображение, рассказывая о том, как они обезвреживают мины:

— Мы подводим к ним кабель, а потом — крак-крак, — он делает энергичное движение рукой, — и в соседних домах вылетают стекла. Ха-ха. Но бывает иногда и raté.[26]

— А что такое raté?

— Это когда мина не взрывается. И тогда мы разряжаем ее сами.

Сержант соединяет большой палец руки с остальными — получается маленькое сердечко, которое испуганно бьется в руке. Хрупкая блондинка млеет от удовольствия.

LE DRAPEAU[27]

Нас, маленьких солдат бельгийской армии, использовали во время больших учений в лагере Беверлоо, где перед нами предстал офицер довоенного образца, который спросил у одного солдата, где находится враг. Тот смотрел на него и молчал. Офицер обозвал его болваном и двинулся дальше. Солдат повернулся ко мне и сказал:

— Ну как я мог ему сказать, что враг — это ОН САМ?

И в самом деле, кто наш враг? Это тот, кто плохо владеет нашим языком и называет нас болванами, кому платят деньги, чтобы солдат прилично кормили, а он эти деньги кладет себе в карман, нас же кормят помоями, это тот, кто отравляет солдатам жизнь, кто… Одним словом, вот такой тип офицера и является нашим врагом. Это становится особенно хорошо понятно, когда видишь американских офицеров, сидящих в кафе со своими солдатами за покером, — вчера я видел, как один солдат тронул за плечо своего капитана и спросил:

— Эй, вы что-нибудь будете пить?

В такой армии можно быть ковбоем… ах, что я говорю… солдатом.

Но это было, так сказать, предисловие, потому что я хотел рассказать, собственно, об одном офицере бельгийской армии, которого звали Машен или что-то в этом роде, я уже не помню, но, если вы его встретите в городе, вы сразу поймете, что это за субъект. Сначала он был офицером и издевался над солдатами, потом он надел цивильное платье, чтобы в качестве брата своей сестры издеваться над рабочими на фабрике, принадлежащей его сестре. А когда в страну ворвался враг, наш герой бросился бежать куда глаза глядят и чуть не свалился вместе с машиной в Средиземное море. Однако, как только опасность миновала, он в качестве брата своей сестры снова вернулся в наш город, ибо без него фабрика не смогла бы изготовлять доброкачественные одеяла для немецкой армии. Он явился в гражданской одежде и занялся спекуляцией углем — саботажем, как он сам выражался, — хотел бы я знать, кому и чему наносил урон этот саботаж, кроме кошелька маленького человека. Не подумайте, что он стал участником движения Сопротивления, организовал нападение на немецкий поезд или помогал печатать и распространять листовки. Нет, он тянул за одну веревочку вместе с членами пронемецких организаций, чтобы добиться разрешения для торговцев углем вывозить уголь — якобы для снабжения населения валлонской части Бельгии.

Но в первый же день освобождения — нет, простите, это был второй день, так как в первый день еще существовала опасность, что окруженные немцы прорвут кольцо, — так вот, на второй день после освобождения он появился на улице в форме офицера бельгийской армии, стал разъезжать на машине, заправленной английским бензином, а когда он стоял у ворот казармы, куда приводили арестованных нацистов, народ снимал перед ним шапки. Теперь он сидел за огромным столом, вызывающим у посетителей священный трепет, строчил рапорты, говорил только по-французски, не делал решительно ничего полезного и, напротив, запутал все дела, уничтожил ряд досье и поспешил освободить членов организации ФЛАГ.[28] В конце концов это перешло все границы, и Проске не мог на это больше спокойно смотреть. Он налетел на него как смерч и спросил:

— Вы знаете, что это такое, ФЛАГ?

Тот выпятил свою офицерскую грудь и ответил:

— Флаг? Mais oui, c'est Le Drapeau.[29]

В поезде едет стареющая, но довольно хорошо одетая дама и просматривает в газете объявления аукционов, расположенные после «Распродажи старой мебели». Она вырывает из газеты объявление, затем видит еще одно, его она тоже вырывает, но следующее объявление она не замечает, и мастеровой, который сидит рядом с ней и тоже читает ее газету, говорит: