Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг

• Название: Дневники 1932-1947 гг
• Автор: Лазарь Бронтман
• Жанр: Биографии и Мемуары

Лазаря Бронтмана современники называли «королём московских журналистов» — и за ироничным звучанием этого неофициального титула скрывалось весьма много настоящего. Бронтман четверть века жил и работал в самой, что ни на есть, гуще событий, бесперебойно поставляя советскому читателю передовицы (псевдоним Лев Огнев). Во время «бума рекордов» 30-х годов Бронтман, по долгу службы и, как можно понять из дневников, из-за собственной любознательной натуры, побывал везде — освещал строительство первых линий метро, участвовал в знаменитом автопробеге Москва-Каракумы-Москва, был в экспедиции под руководством Ушакова в Арктике, искавшей земли Джиллиса и Санникова, потом — посетил Северный полюс, дрейфовал на одной льдине с Папаниным (а до того принимал участие в спасении седовцев); тесно дружил с лётчиками-испытателями ЦАГИ, с Коккинаки, Чкаловым, освещал стратосферную эпопею. Перед войной Л. Бронтман был назначен начальников информационного отдела «Правды». Потом — четыре года войны, без прикрас отображённые в дневниках. Масса интереснейших малоизвестных деталей об интереснейших известных событиях. И, на протяжении всего этого времени, описания встреч со знаменитыми людьми, в т. ч. Сталиным, Калиныным, Молотовым, Головановым, Василием Сталиным, Чкаловым, Громовым, Папаниным и многими другими. Эти дневники — ранее не публиковавшиеся замечательный документ эпохи.

---

Вот одна из песенок Гуторовича:

ПИСЬМА.

Война! Война! Но как на грех,

Терзая и дразня влюбленных,

За тыщи верст и сотни рек,

На фронт приходят почтальоны.

Что письма? Так, любовный бред,

Страстей бесплодные желанья,

И через скуку длинных лет

В воображении свиданья.

Нет, им любви не заменить.

Они способны лишь тревожить

Те чувства первые любви,

Что нас значительно моложе.

Гонцы веселья и смертей

В конвертах с голубой одеждой

Их ждут с тревогой у дверей

Не потерявшие надежды.

Им надоело долго ждать.

Утешьте их. В краю родимом

Пусть не хоронит сына мать,

Жена не плачет о любимом.

Когда мы залпом их прочтем,

Они напомнят нам, что где-то

Всё существует отчий дом,

Жена и мирная планета.

Кто был разлукой искушен,

Тот знает: трудно жить влюбленным.

Мужья сильней ревнуют жен,

Чем жены их — к неверным женам.

А встреч все нет. Война! Война!

Поля, забрызганные кровью,

Судьбой распятая жена

Клянется честью и любовью.

Поди проверь за тыщи верст

Какие в доме перемены,

Кого сам Бог к жене занес,

Благословляя на измены.

А все ж сильнее счастья нет,

Чем почтальона стук в оконце.

С волненьем надорвешь конверт

И на душе — весна и солнце.

Будь я доктором в местечке

И умея тела вскрывать

Я б хотел в руках сердечко

Как галчонка подержать.

Чтоб почувствовать, как бьется,

Крылышками трепеща,

То, что нежностью зовется,

Иль — любовью, сгоряча.

Всех хирургов став смелее,

Я б сердца переменил

Чтоб тебя никто сильнее,

Чем я сам не полюбил.

16 сентября.

Перемен нет. Газетный корпус то убавляется, то расширяется. Короли отдали концы. Улетел Эренбург, Гроссман, полковник Хитров, Женя Кригер и мелкие подразделения, сегодня уехал и наш Первомайский. Зато сегодня неожиданно зашел ко мне единственный на всем фронте человек в морской форме — корр. «Красного Флота» капитан Вл. Рудный, а следом прилетел из Москвы фотограф ТАСС Дм. Чернов.

Рудный рассказал подробности гибели Ерохина. Он подорвался с катером на мине в Новороссийской бухте. Там же погиб и корр. «Красного Флота» ст. лейтенант Мирошниченко и еще кто-то (на берегу с десантом). Что-то опять пошел мор на газетчиков! Вчера стало известно, что под Брянском убит, подорвавшись на мине, редактор газеты «На разгром врага» полковник Воловец и тяжело ранен его ответственный секретарь, жена секретаря убита. На центральном фронте немцы разбомбили поезд фронтовой газеты «Красная Армия», погибли при том Марьясов и еще кто-то. Вспоминаю, как в прошлом году, вернувшись из армии в Валуйки, мы застали дымящийся вагон этого поезда, как раз перед нами его разбомбили.

Вообще возможностей — много. Позавчера Первомайский сказал мне, показывая на спецкора «Кр. Звезды» майора Константина Ивановича Буковского:

— Посмотрите на этого чудака, он сегодня был на Трухановом острове.

— Хорошо, что сегодня, а не вчера, — рассмеялся Костя. — Вчера немцы устроили вылазку из Киева на остров двухсот автоматчиков. Высадились ночью, пробыли до полудня, побили много народа, перестреляли жителей, забрали пленных и угнали скот. Сейчас ничего. Жарко конечно. Все под огнем: артиллерия, минометы, пулеметы, да и винтовки достают. Местные жители? Конечно есть — прячутся в ямах в лозняке. Зато вид на Киев каков!

Молодец Костя! Помню, с Центрального фронта он полетел в Чернигов. Это было примерно 20 сентября. 21 сентября наши передовые части вышли там к Днепру. 22 сентября мы получили от него телеграмму: «передал о Чернигове, был на Днепре, передал очерк».

Вчера немцы предприняли диверсию севернее Киева: ударили 5 дивизиями во фланг корпусу Кравченко. В дивизии, принявшей на себя удар, были корреспонденты «Кр. Звезды». Молодцы, просидели до конца, не драпанули.

Грызем день и ночь семечки. Пасмурно. Обстрел. Где-то рядом бомбежка.

17 октября.

Глубокая ночь. Только что закончил подвал об артиллерийском наступлении — «Со всего плеча». В хате все спят, душно, угар от керосиново-бензинового фонаря.

Нежданно-негаданно я остался один на этом фронте. Так сказать, из тяжелой артиллерии РГК превратился в полевую пушку. Я приехал сюда на помощь Первомайскому и Лидову. Но Первомайский ныл и напирал на редакцию, и ему разрешили выезд в Москву. Вчера он уехал. Я позавчера дал телеграмму о том, что дело тут затягивается и прошу разрешить выехать с материалами в Москву. Сегодня утром получил нежданно-негаданно предложение немедленно командировать в Москву Лидова (там получены немецкие снимки о Тане Космодемьянской, о которой он писал первым, еще в 1941 г.), а мне предложено пока задержаться. Днем Лидов выехал на машине в Москву, взяв с собой и моего сожителя Непомнящего. В итоге — я один. В гневе написал с Лидовым резкое письмо Ильичеву и одновременно дал телеграмму Лазареву, в которой указал, что мне необходимо по неотложным делам выехать на Центральный фронт и я прошу перебросить сюда Коробова (с Центрального) или Росткова (со Степного).

Погода испортилась в дым. Вообще осень стояла на редкость сухая и ясная. В последние дни начало сильно подмораживать, но светило солнце. Вчера все затянуло облаками, а сегодня весь день и сейчас всю ночь льет и льет. Это очень ни к чему. Так тут можно застрять до морозов. Вот уж ни к месту!

От скуки можно описать деревушку и хату. Деревушка грязная и, по сравнению с другими селами Украины, бедная. От немцев она почти не пострадала, так, пощипали жителей немного, но не палили, скот сохранился, птица тоже, посевы. Настроения, однако, явно наши. Это проявляется во всем, вплоть до того, что говорят «наши», а не «красные» или «русские».

Живу я маленькой чистой хате старика Федота Гавриловича Зозули. Ему 69 лет, бодрый, много работает, интересуется политикой и ходом войны, разбирается в событиях. Жена его — Софья Симоновна, маленькая старушка, хлопотливая и заботливая. Три сына — на войне. Но больше всех работает и печется о нас их сноха — жена младшего сына Саши, мобилизованного уже нашими войсками после освобождения села («трофейного солдата»). Он сейчас уже дерется где-то под Киевом. Зовут ее Маруся, ей 24 года, она беременна, но очень бодра. Недавно она ходила проведывать мужа и сделала пешком за сутки 80 верст.

Мы получаем продукты на руки, отдаем им и они кормят нас. Продуктов, конечно, не хватает и они много докладывают своего. Каждый день варят нам борщ — неизменное здешнее кушанье, на второе — кашу или картошку. Утром, в обед и вечером к нашим услугам молоко, а для меня — кислое молоко.

Мне уступили кровать с продырявленным пружинным матрацем, Непомнящий спал в каморке (сейчас его место занял мой шофер Саша), а хозяева размещаются на лежанке за печкой и на печке.

Хозяйство состоит из коровы, нескольких кур и кошки. Одну курицу нам гостеприимно сварили, сейчас их осталось штук пять, не больше. Большой огород дал уйму картошки и овощей. Кроме того, много картошки собрано с огорода в поле.

Не в пример некоторым другим местам, где мы бывали раньше, здесь охотно и аккуратно выходят на колхозные работы. В частности, Маруся почти через день ходит то на уборку артельной картошки, то на другие работы.

Общей страстью всех тут является семечки. Грызем их — и грызут их с утра до ночи. Удивительно прилипчивая штука: никак от них не отделаешься. И куда не придешь — всюду они.

21 октября.

Раз за разом получил несколько взаимопротиворечащих телеграмм из редакции. Все как полагается. В первой телеграмме Лазарев пишет, что выезд в Москву разрешен при условии быстрого прилете и отлета. Во второй телеграмме — разрешается выезд на Центральный фронт, как только приедет Брагин. Третья телеграмма предлагает (все получены в один день) в трехдневный срок сделать разворот о героях форсирования Днепра. Это было 19 октября.

В этот же день, едучи в штаб, встретил по дороге Брагина. Вчера он заехал ко мне и мы вместе колесили по начальствам. Были у Тетешкина, который сказал, что все без изменений. Вышгород, объявленный сегодня, 20.10.43 в сводке, за сутки 9 раз переходил из рук в руки, сейчас, вчера утром, немцы снова ворвались в него. Чем дело кончилось — неизвестно, нет связи.

Брагин ночевал у меня. Мы долго толковали о литературных делах, о военных. Он, с моих слов, уже увлечен киевской операцией, которая представляется ему чрезвычайно сложной и исключительно интересной.

— В каждой операции важнее всего определить, что думает противник, какой у него план — и тогда строить свой. Какой у немцев план? Защищать Киев? Отдать его? Когда? Из этого и будет видно, что нужно нам делать. А очень может быть, что у него нет никакого плана: часто он бывает просто дурак и уши холодные. Вот в Брянске у него не было никакого плана.