Александр Рекемчук - КАВАЛЕРЫ МЕНЯЮТ ДАМ

• Название: КАВАЛЕРЫ МЕНЯЮТ ДАМ
• Автор: Александр Рекемчук
• Издательство: Издательство «МИК»,
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

Александр Рекемчук известен российским и зарубежным читателям как автор повестей «Время летних отпусков», «Молодо-зелено», «Мальчики», «Железное поле», романов «Скудный материк», «Нежный возраст», «Тридцать шесть и шесть», экранизациями этих произведений.

Его новую книгу составили повести «Пир в Одессе после холеры» и «Кавалеры меняют дам», в которых подлинность событий и героев усилена эффектами жанра non fiction.

---

Грянувшая внезапно — все войны внезапны — война добавит препятствий на пути Дафниса и Хлои к безмятежному счастью.

Когда фронтовой журналист, не совершивший ратных подвигов и не снискавший боевых наград, если не считать контузии, от которой он так и не сумеет отдышаться за всю оставшуюся жизнь, — когда он вернется в Москву, притопает на Зубовскую площадь, здравствуй, Хлоя, возвратились мы не все, — там его уже будут встречать другие счастливцы, тыловые крысы, заручившиеся справками от врачей: преуспевающий молодой прозаик Ревунов, обласканный Пастернаком и Платоновым, который, тоже на недолгий срок, станет возлюбленным Даши; и некий Стась, который окажется вторым ее мужем, отцом ее ребенка; а там и еще кто-то.

Всю жизнь он будет любить именно Дашу, если не считать того, что она же — Маша.

«...она обесценивала моих жен, заставляя меня менять их, вовсе даже того не желая, ибо ни одна не могла стать тем, чем была раньше Даша, — единственной».

Любопытно угадать, какие же именно психологические мотивации определяли впоследствии его выбор?

Сдается, что он стал зятьком, примаком, влазнем в семействе Звягинцевых, принадлежащем к высшему слою советской плебейской элиты — зятем наркома, сталинского любимца! — еще и потому, что в этом был соразмерный вызов той среде, которая обитала и гостевала в профессорской квартире на Зубовской площади: аристократия духа, интеллигенция старорежимной выделки, очень много о себе понимавшая, никак не желавшая поступаться привычками и обычаями былого, однако же охотно принимающая из рук рабоче-крестьянской власти знаки внимания и материальные блага. Ведь и серый дом на Зубовской площади был построен не при царе Горохе, а при Советах; и легендарный телескоп был подарен звездочету не кем-нибудь, а самим товарищем Молотовым; и Сталинская премия увенчала однажды его труды...

Дошлый люд из скороспелой почвенной элиты, прямо скажем, недолюбливал эту гнилую антилигенцию, чурался ее, не доверял ей — и, как показало время, для этого отчуждения имелись некоторые основания.

Антилигенция же, ответно, презирала в душе этих выскочек из грязи в князи, молотобойцев и кухарок, взявшихся управлять тысячелетней империей.

Дафниса оскорбило то, что в семействе Хлои его не посчитали своим, пренебрегли несомненным дворянством его матери и несомненным еврейством его условного отца, пренебрегли им самим, кропающим сносные рассказики для столичных газет, — нет, конечно, его не выгнали, ему просто дали понять, и он ушел с гордо вскинутой головой.

Но и в том другом семействе, где он найдет кров, ему тоже дадут понять кто он есть. «Наворачиваешь?» — с ухмылкой спросит тесть, застав зятька на кухне над тарелкой с немудрящим завтраком.

Отделившись от гнилой интеллигентской прослойки, приобщась к атакующему классу, он теперь будет обязан принимать, как должное, обычаи новой среды и не дергаться, когда в праздничном застолье здесь заведут любимую попевку «Гоп, стоп, Зоя, кому давала стоя?..» — об этом не раз с содроганьем вспомнит автор.

Мыслимо ли, чтобы в профессорском доме на Зубовской площади завели за столом песню «Гоп, стоп, Хлоя...»? Нет, конечно. Хотя тема ревности, тема страсти имела хождение и там, но, разумеется, в совершенно иной поэтической и музыкальной форме.

Дурнушка Галя, его жена, и роскошная кустодиевская баба, его теща, стократ возместят ему холодность Даши.

Но его выставят и отсюда. То есть, никто, конечно, не будет гнать его взашей. Он сам, под яростный собачий лай, со штанами, повязанными вокруг шеи, выскочит из окна и перемахнет через дачный забор...

Я склонен думать, что в очередной женитьбе — на Леле, на Лене Черноусовой, — определенную роль сыграло открытие, состоявшееся уже на излете этого любовного романа.

В портрете Лели, который он набрасывает, мы сразу же замечаем черты сходства с Дашей Гербет: «...Чуть выше среднего женского роста, она казалась высокой, статная, с красивыми ногами, добрым, мягким лицом, носом уточкой, кареглазая, с пухлым ртом, она воплощала в себе ту скромную, уютную русскую милоту, лучше которой нет ничего на свете. И каково же было мое потрясение, когда оказалось, что она еврейка...»

Здесь, учитывая обнаруженные нами черты портретного сходства Лели с Дашей, самое время пояснить, что Даша Гербет была по крови немкой. И эту кровь она унаследовала не от самого Гербета, обрусевшего немца, который был ей отчимом, а от матери Анны Михайловны, тоже немки.

Русская милота Лели оказалась всего лишь повторением немецкой добродетельной сдобности Даши (в этой связи Нагибин упоминает уже не Дафниса и Хлою, а Зигфрида и Брунгильду), но, в конце концов, и то, и другое обернулось для пораженного супруга новой проблемой.

«...Я сказал прямо и твердо, что никогда не свяжу с ней судьбу. Хватит мне мучений с самим собой, еще корчиться из-за жены-еврейки у меня нет душевных сил. Самое удивительное, что она со мной согласилась, до такой степени понимала меня».

Здесь гораздо важней не мотив разрыва, но та ирреальная сила влечения, что привела героя в объятия Лели.

Главным обретением в браке с акробаткой Адой Паратовой — помимо ее потрясающей фигуры, — была, я думаю, та ключевая фраза, которую мне довелось слышать собственными ушами от нее лично: «Он — мой Бог!»

Вряд ли Даша Гербет, даже с течением лет, когда ее ум и тело обрели прозрение, могла бы произнести вслух эти слова: «Он — мой Бог!» Это противоречило бы ее характеру. А может быть, она так никогда и не признала в своем пастушке всемогущего бога.

Особо интересен casus belli, случай Беллы.

Я не раз уже подчеркивал свое благоговейное отношение к этому союзу.

К тому же, время этого союза было временем наибольшего звучания их талантов — Беллы Ахмадулиной и Юрия Нагибина, — пора цветения, пора взлета.

Мне могут возразить, указав на то, что я противоречу сам себе: ведь именно я утверждал, что лучшее из нагибинской прозы было создано им на излете жизни — «Тьма в конце туннеля», «Моя золотая теща», «Дафнис и Хлоя...» — в эту пору имя Беллы звучит уже в трагедийном контексте, а образ Беллы является в изломанных, подчеркнуто гротесковых линиях, в раздраженных и контрастных мазках.

Но я имею в виду светлую полосу их отношений, светлую пору цветения их талантов.

В ту пору они еще были молоды. Всех, особенно женщин, впечатляло в Нагибине сочетание перца и соли, седины с чернью волос, ранних резких морщин с молодым и дерзким свечением глаз. Что до Беллы, то она в те годы была не то, чтобы обворожительна, но была явлением из другого мира: инопланетянка, Аэлита...

В чете Нагибиных всех непредвзятых людей радовала именно эта гармония: красота и красота.

Но мне кажется, что Юрия Нагибина более всего окрыляло то, что женщина, которая была с ним, была его женой, которая, как он полагал, принадлежит ему, была наделена искрометным поэтическим даром, которому поклонялись все.

Ведь, что там ни говори, другие женщины, посвятившие ему себя, не были талантливы ни в чем, кроме любви.

Здесь же слепило глаза яркостью творческого сияния.

В своих последних книгах, в дневниковых записях поздних лет Нагибин подчеркивает ту особую роль, которую сыграла в его жизни Алла Григорьевна, Алла, его последняя жена. Настойчивость этих утверждений наводит на мысль, что не все были с этим согласны. И я не раз имел возможность убедиться в том, что не все: у нее было не меньше врагов, чем у самого Нагибина.

И если сейчас я начну выстраивать цепь доказательств ее преданности мужу, всеохватности ее забот, вновь буду умиляться тому, как она опекала его дряхлую мать, как носила за ним сумку с безвредным домашним винцом, как отважно взвалила на свои плечи все его издательские хлопоты, — то это, совершенно ясно, никого ни в чем не убедит, разве что наоборот.

Но ведь это и не входит в мою задачу!

Я обязан следовать той логике, которую он сам предложил с неоспоримой категоричностью завещания: «...Мне нужна была только Даша, все остальные — изделия из кожзаменителя... она обесценивала моих жен, заставляя меня менять их, вовсе даже того не желая, ибо ни одна не могла стать тем, чем была раньше Даша, — единственной».

Он любил ее всю жизнь.

И всю жизнь, уже не принадлежа друг другу, они продолжали встречаться украдкой, находя для этих встреч чьи-то пустовавшие квартиры, сиденья автомобиля, а то и вовсе уподобляясь пастуху и пастушке, Дафнису и Хлое, творили свою любовь в зелени подмосковных кущей, а там вдруг оказывался строго охраняемый объект противовоздушной обороны...

Я просто из озорства назвал эту книгу «Кавалеры меняют дам», споря с распространенным житейским мнением о непостоянстве мужчин.

А вы обрадовались, засучили ногами, раскатали губы: «Вот это, наверное, будет интересно почитать — про то, как кавалеры меняют дам!..»