Николай Спицын - Искры в камине

• Название: Искры в камине
• Автор: Николай Спицын
• Издательство: издательство «Дом»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991

«Фальшь – это же самое… самое отвратное. И прячется она всего чаще, по-моему, в словах, если неправильно их выбираешь… А еще хуже, когда она в мысли просачивается. В жизни ведь вообще полно фальши. К ней часто так привыкают, что уже и не распознают, принюхиваются, можно сказать, принимают как должное и сами заражаются ею, не замечая того, и уж тогда не могут без нее обходиться…

А кто может сказать, что никогда в себе самом не обнаруживал следов этой гнили? Я не могу…»

---

– Я здесь, Юрик, здесь… Чего ты хочешь, попить? Или что? Ну скажи… Давай-ка я тебе лицо оботру… Вот так, так… И шею… Ну-ка, градусник теперь поставим… Господи, где же ты умудрился так простыть! Горе мое… На вот, выпей это… Теперь переоденемся в сухое… Дай-ка я одеяло подоткну… Ну, горло как? Не отпускает? Хотя бы одно сырое яйцо сможешь проглотить? Но ведь что-то же надо! Иначе ты совсем ослабнешь! Позвонил, Алексей? Значит, в десять, а раньше никак? Ну, ничего не поделаешь, придется… Я там заварила липовый цвет, принеси… Юра, ну ведь надо же! Нужны силы, чтобы организм боролся! Ну будь умницей… Вот, вот… Вот так-то оно лучше. Свет мешает? Алексей, выключи! Хорошо бы ты уснул покрепче, сон лучшее лекарство…

Лекарство, лекарство… Меня уже тошнит от лекарств, у меня от них шумит в ушах, печет в груди, ноет под бровями, саднит носоглотка, у меня обмякли мышцы, и я не могу шевельнуть ни ногой, ни рукой… Сколько же можно меня мучить… Эта настольная лампа… Они специально так ее направляют, чтобы свет бил прямо в глаза… Это их излюбленный прием… Не трогайте мои глаза, пожалуйста, не трогайте! Зачем их выжигать! Лучше завяжите, я всю жизнь буду носить повязку, честное слово, только не надо… Какие тяжелые у меня руки… Не могу поднять, не могу заслониться, прикрыть глаза от режущего луча прожектора… Он упорно бьет прямо в лицо, и нет сил отползти в сторону и скатиться на дно канавы, спрятаться в ней, зарыться в опавшие сухие листья… там никто не найдет… Правда, еще этот кашель, не могу его сдержать! Он, конечно, меня выдаст, его слышно за сто километров! Что же делать, если он обжигает мне грудь изнутри, будто я вдыхаю раскаленную пыль, мельчайший песок пустыни, смешанный с колючками и едкой солью… И глаза мне засыпало этим песком, и нечем их промыть… А мне еще ох как долго идти, а ноги опять увязли по колено в бархане, и шагу не могу я шагнуть, а надо, я помню, что надо, и никто не поможет, я здесь один, один, один… Хорошо, что теперь ночь, а днем… днем будет конец… Белое солнце… и нужно зарываться в песок, ящерица так спасается, чтобы не испечься и чтобы ее не поймали, чтобы не схватили за хвост, не накинули на шею аркан… Нельзя жить с арканом на шее! Кто же это подкрался сзади и набросил его на меня? Кому нужно, чтобы я не мог дышать, глотать?.. Подсунуть пальцы под волосяную петлю, растянуть ее, освободить горло, разорвать путы… Но нет! И руки успели связать… Остается лишь звать на помощь… Эй! Эй!.. Э-э-эй…

* * *

В общем, зимние каникулы у меня получились – хоть куда!

Неделя компрессов, припарок, горчичников, банок, ингаляций… Неделя микстур, таблеток, порошков, капель, травяных настоев, которые вылечили меня от ангины и бронхита…

Если бы они хоть на время могли залечить мою непроходимую глупость! Наоборот, мозги мои от лекарств еще больше, наверное, размякли.

Ну зачем я туда поперся! Что хотел ей доказать, приковыляв на полусогнутых к ней домой, пошатываясь от легкого ветерка и от слабости?

Чем думал удивить, забравшись на четвертый этаж с отдыхом на каждой ступеньке и с короткими привалами на площадках между лестничными маршами.

Зачем? Затем, чтобы показать, будто не стыжусь своего позора, пережитого там, в Починкине, и который мне еще предстоит пережить в школе?

Или дать ей понять, что я не отступаюсь от своих намерений? Что не такой я человек?

А от каких, кстати, намерений? Что мне нужно от нее? Что мне от тебя нужно, Валя?

Да ровным счетом ничего… Извини, Валя, ты по-своему хорошая девочка, но ведь ты – не обижайся только – ведь ты… кукла. Говорящая кукла. И внешность у тебя кукольная, и все остальное, вообще – все…

Кто я – это особый разговор. Я себе цену знаю, она не выше твоей, но я – живой, и поэтому еще мог бы стать человеком, но ты, Валя… Ты мне в этом не подмога.

Ты могла бы для меня быть лишь вот чем: вообрази, что я стою или прогуливаюсь на проспекте с приятелями; мы болтаем о всякой чепухе; проходит мимо симпотная девчонка, и мы с ней слегка киваем друг другу. «Кто это?» – спрашивает один приятель, например Топтыгин, с трудом отрывая от тебя глаза. И я небрежно бросаю: «Это… одна моя подружка…»

Или ты выходишь после уроков из школы, где я уже не учусь и я подкатываю на блестящем красном мотоцикле, а ты на глазах у всех садишься в седло за моей спиной и обнимаешь меня за плечи, прижимаешься плотней, и я даю бешенного газу, так что машина встает на дыбы и мы уносимся вдаль…

Вот и все.

Да, я лицемер. Конечно, я притворяшка. Я нелюдимый тип, мне нравится жить самому по себе.

Если честно, я выбрал одиночное плавание из-за того… Да из-за того, что не хочу – а не хочу, потому что не могу – быть флагманом. Одиночество мне не страшно, если судно хорошо вооружено, ему ничего не составляет раздолбать в пух и прах даже эскадру. Здесь многое зависит от маневра…

Если тебе этот пример, с кораблями, непонятен, то вот другой: я – ворона, которая не желает прибиваться к стае. Однако я вынужден балансировать: хочется всегда и во всем оставаться самим собой, но при этом не казаться белой вороной, вот в чем дело… БЕЛОЙ вороной быть не согласен. На это у меня сил не хватит. А вот черной вороной с твоей помощью мне легче было бы стать… Но, видно не судьба.

Нет, конечно, не сказал бы я тебе всего этого, Валя. Не знаю даже, с чего бы я начал, если б ты открыла дверь пошире, чем на ладонь, если б не отказалась разговаривать со мной, если б не обозвала меня визгливо и грубо таким словом, которое никогда не ожидал я от тебя услышать, если б не пригрозила позвать на помощь папу, а завтра пожаловаться директору школы, а на что, Валя, на что?.. Ведь я не успел тебя ничем обидеть… Ничем…

* * *

…Лицо его наполовину прикрывала какая-то блямба, похожая на респиратор. Он быстро подошел ко мне вплотную, узнать его я не успел, а только подумал, что же это за идиот решил так со мной пошутить или напугать… Пожалуй, последнее ему удалось, как-никак уже стемнело, и он так неожиданно вывернулся из-за угла, едва я оказался в своем дворе…

– Здорово, Юрец!

Он слегка гундосил, вокруг глаз чернели круги, но уж вблизи-то я разглядел, кто это такой.

– Горшок… Привет! Как ты здесь очутился?

– А я прямо от тебя. Прихожу, а твоя мамаша говорит, что сама только с работы вернулась, а тебя и след простыл. Беспокоится, не знает, что и думать…

– Да я чуть-чуть не рассчитал со временем, думал раньше успею… Ну, ладно, ты-то как вообще?

– Да ништяк, могло быть и хуже… Слышь, Юрец! Ты мне нужен – во как! Слышь, будь другом, отнеси это Ритке…

И он протянул мне огромный конус, держа его за вершину.

– Что это? – я против Горшка никогда ничего не имел, но…

– Да тут… Цветочки… Отнеси, а? Не в службу, а в дружбу… Пока они не замерзли.

– Цветы?

У меня и без того ноги подкашивались, а здесь я и вообще едва в сугроб не сел. Горшок с цветами! Ну и ну…

– Да… Понимаешь, я только-только с аэропорта… А это мы там перед отлетом купили.

– А где ты был?

– Где, где… В Москве, ты не слышал, что ли? Шнобель поправлять мне ездили с матерью вдвоем… Чего, думаю, ждать, пока они завянут.

– Тебе делали операцию?

– Ну! Все нормалек. Лучше прежнего стал! – он осторожно тронул свою повязку. – Теперь до следующего раза… Ну что, отнесешь?

И только тут до меня окончательно дошло, о чем меня просит Горшок. Все-таки еще туговато я соображал. От таблеток, должно быть. Я же их целый килограмм проглотил.

Что же ему ответить… Что ответить…

– Ты не обижайся, Вить… Мне надо скорей домой. Иначе мама с ума сойдет, всесоюзный розыск объявит… Ты же сам сказал, что она волнуется.

– Да ладно тебе! Это же быстро, мы разговариваем – и то дольше… Или давай так, ты ступай к Завьяловой, а я пойду твоих предупредить, что все в порядке и ты сейчас вернешься!

– Нет, я не могу. Я ведь сам болею и вообще… А почему ты сам не хочешь? Что это ты вдруг стал таким стеснительным?

– Ты что! Куда же мне с такой рожей!

Он приблизил ко мне лицо.

– Смотри…

Видок у него и правда был жутковатый.

– Отнеси, Юрец, а? Вы с ней все-таки соседи…

– Да я и не был-то у нее никогда!

– Ну, все равно…

– Нет, – сказал я как мог твердо. – Сводней быть не согласен. Хочешь – обижайся…

– Да брось ты, какой сводней! Отдал букет – и до свидания! Даже говорить не надо, от кого. Мол, один человек просил передать… Всего и делов-то! Я бы и сам, но ты же видишь… пугать ее неохота.

– А может, ее и дома еще нет…

– Да дома она, дома… Я ей сейчас звонил…

– Значит, она тебе и телефон дала…

– Через девчонок узнал… Шапкин, я тебя как друга прошу!

Ну, что ж… Никуда не денешься, придется, видно, и через это пройти…

– Давай, – принял я у Горшка из рук здоровенный газетный куль. Ладно уж, так и быть… Человек все-таки за любовь пострадал… – Ни-че-го себе! Сколько же ты за них отдал?

– Да, ерунда… Магазинные… Ну я тебя здесь подожду?