Виктор Абкин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Виктор Абкин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Мы публикуем лишь «крымскую» часть объемных воспоминаний В. М. Абкина. Автор писал свои мемуары не для публикации и не для обширной аудитории, поэтому в них подкупает простота изложения, почти полное отсутствие самоцензуры, акцент на трудных вопросах войны. Виктор Михайлович весьма откровенно вспоминает хаос отступления наших войск к Севастополю осенью 1941 г., абсолютную неподготовленность и целую цепь ошибок трагически закончившейся Керченско-Феодосийской операции. Будучи в ту пору младшим командиром, автор в полной мере рассказывает о национальных проблемах в боевых частях, о катастрофическом отсутствии современного оружия, боеприпасов, продуктов, медикаментов, тыловой неразберихе. За этой неприглядной повседневностью особо выделяются жертвенность и героизм простых воинов и младшего комсостава, описанные на страницах воспоминаний. Нарисованный В. М. Абкиным образ «другой войны» существенно дополняет наши знания о событиях в Крыму в 1941–1942 гг.

---

Вообще первые дни на крымском берегу мне не везло. При дальнейшем движении остановились в каком-то поселке. Занял я школу и наученный горьким опытом и зная, что мои воины способны на всякую пакость, запретил покидать помещение, выставил часовых (под видом охраны). За час приблизительно до начала движения дальше вызывает комполка и заявляет мне — куда ты смотришь, твои люди ограбили одну женщину. Докладываю ему, что это ошибка, мои люди неотлучно находятся в помещении. А он не верит. Пойди, говорит, и разберись сам на месте. И указывает приблизительно район, где живет эта ограбленная. Пришлось пойти, как в сказке — «иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что».

Пошел искать. Снег глубокий, дорожек нет, кругом полно мин, а идти надо. Дошел до домов и стал расспрашивать у немногочисленных жителей, кого здесь и когда ограбили. В основном мне рассказывали, как их обирали немцы, а о наших ни слова. Только одна женщина сказала, что сегодня утром заскочили к ее соседке трое красноармейцев и что-то у нее забрали. Так обнаружился след. Был у этой женщины, забрали у нее не то капусту, не то свеклу, в общем, что-то из овощей. По описанию кавказцы, а ведь это ничего не говорит. Какие петлицы? — черные, а что еще? — на них пушки маленькие. Вот теперь стало ясно, что это артиллеристы. Из дальнейших расспросов выяснилось, что они говорили между собой не то о 7-й батарее, не то о 7-й роте. В штаб пожаловалась эта гражданка и назвала 7-ю роту. Вот и вся история. Из-за этой путаницы мне пришлось терять время и силы, чтобы ее распутать. Доложил начальству результаты. Все обошлось благополучно, а в памяти все-таки остается осадок какого-то неблагополучия в 7-й роте.

Двинулись мы дальше. Прошли Керчь, видели сплошные развалины, двинулись на Марфовку, а мороз все крепчает и крепчает. Наши кавказские герои, согнувшись в три погибели, так и норовят шмыгнуть в какой-нибудь закуток, будь то стог соломы, развалины или какая-нибудь хатка, чтобы погреться. Только упусти — и останешься без людей, и будут замерзшие. Пришлось выработать новую тактику вождения войск. Расчленил ротную колонну по взводам, за каждым взводом поставил командира взвода, а сам со старшиной роты замыкал колонну, поставив во главе роты политрука. Хотя не по уставу, а наоборот, но так оказалось надежней. Все равно за все отвечает командир роты.

Двигались без остановок. Как-то справа от дороги заметили лежащего бойца. Подошли, а это нашей роты солдат (грузин) огромного роста лежит, зарыв руки в снег, на боку ручной пулемет. На вопрос «чего лежишь?» отвечает, что устал. «А руки почему в снегу?» — «Так теплее». — «Где рукавицы?» — «Потерял». Посмотрел на руки, а они уже начали белеть. Решил этот «боец» поморозить руки, чтобы его отправили в госпиталь. Подняли его со старшиной, приказал оттереть руки снегом, это уже на ходу, взять пулемет за спину и предупредил, что если еще раз увижу лежащим на снегу — пристрелю. Старшине приказал выдать ему варежки и привязать их к шинели (чтобы не потерял). Командир взвода, упустивший своего бойца, получил свою порцию. Каждый стожок, находившийся в районе дороги, приходилось осматривать, и в некоторых находили наших бойцов.

Ну прямо хоть плачь, несмотря на тройной контроль, все же умудрялись удрать из строя. У какого-то селения устроили привал. Начал проверять и осматривать бойцов и пришел в ужас — у многих подморожены руки, носы, щеки. Пришлось собрать этих симулянтов и заставить командиров взводов лично оттирать обмороженные места, а в санчасти достал какой-то мази, чтобы потом смазывать. И тут снова попался грузин-пулеметчик. У него оказались обмороженные руки, а варежки вновь отсутствовали. Явный намеренный членовредитель. Отправил его в санчасть с пометкой о самовредительстве. А таких после оказания помощи отправляли в трибунал, и это грозило расстрелом. Хуже другое — не обнаружили ручной пулемет. Вот тут мог пострадать я как командир роты. Шутка ли — в боевых условиях потерять оружие. Принял срочные меры к розыску, и часа через два обнаружили пулемет на какой-то подводе, спрятанный под брезентом. Хорошо, что этот тип не выбросил его по дороге в снег.

Вот так двигались до вечера, пока не заняли какой-то поселок с МТС. Занял для ночевки школу. У входа выставил часовых с пулеметом. Школа, конечно, не топлена, с разбитыми окнами, но все же хоть крыша над головой. Начали понемногу отогреваться. Через некоторое время вызывают ко входу. Смотрю, стоят несколько человек в бурках и папахах. Подходит один из них и говорит: «Командир, ты занял школу?» — «Я», — отвечаю. — «Так вот, освободи». — «Почему? И куда я дену своих бойцов?» — «Куда хочешь». Разозлившись, я этому неведомому мне командиру предложил удалиться, предупредил, что в противном случае открою огонь из пулемета.

Тогда он представился — адъютант генерал-майора Книги (командир кавалерийской дивизии) и сказал: «Ты не ерепенься, пусть генерал посмотрит помещение, а там видно будет». Что оставалось делать? Допустил я эту группу в помещение, походили они по классам, решили эту школу занять под штаб, а я выторговал у генерала Книги два класса для своей роты. Так мы в дальнейшем мирно сосуществовали до полудня следующего дня. Охрану входа взяли на себя кавалеристы.

Завидно было смотреть на эту конницу. Молодые здоровые ребята, хорошо одетые, дисциплинированные, не то что наши замухрышки. Правда, незавидная судьба была у этой дивизии. В дело их пустить не могли, так как ожидаемого прорыва не получилось, от бескормицы лошади погибли, и наши бравые казаки вынуждены были воевать в пехотном строю, что для них было делом непривычным. Двигались еще сутки и дошли до передовой, где сменили какую-то часть. Это было в районе Семисотки — Дальние Камыши, озеро Парпач.

Заняв позиции, мы тут же подверглись артобстрелу, очевидно, немцы заметили передвижение частей. И понесли, правда, небольшие, но все же потери. Теперь люди почувствовали, что они на фронте и шутки тут плохи. Так потекли фронтовые будни.

Ночью работы по отрывке окопов, ходов сообщения, кое-какие занятия с людьми, с рассветом артобстрел противником, целый день бомбежка с воздуха, минометный обстрел, а то и пулеметная трескотня. И если немцы нас все время беспокоили разнообразным огнем, то мы почти не отвечали ему — патронов было мало и приходилось их беречь. Снабжение шло через пролив, а он был все время под воздействием немецкой авиации, подводных лодок, да еще и заминирован. Вот такая обстановка приводила к тому, что артиллеристам отпускалось по 1–2 снаряда на оружие в день, а о пехоте и говорить не приходится, нам был дан только один приказ — берегите патроны. Гранат было по 1–2 штуки на бойца. Все это берегли на крайний случай. Что было совершенно непонятно, так это то, что нам запрещали пользоваться трофейным оружием. Плюнул я на этот запрет и приказал командирам взводов собирать немецкие винтовки и карабины, гранаты и сделать запас немецких патронов. Все это было совсем не сложно, ибо в любом занятом нами немецком окопе или траншее всегда был большой склад патронов и гранат. Мы это располагали у себя в отдельных местах, будто бы эти боеприпасы остались от немцев. Иначе перед начальством не оправдаешься. Трудности с доставкой боепитания сказывались также и на доставке продовольствия. Мы просто голодали. Бывали недели, когда весь суточный рацион питания составлял 50 грамм сухарей. Хлеб видели от случая к случаю. А если выпадал такой случай, то за хлебом для роты приходилось посылать полвзвода людей для доставки его на себе в вещмешках километров за 15–18. Пока хлеб приносили, по дороге часть съедали, и с этим ничего нельзя было сделать. Люди-то голодные. Конный транспорт не работал. Частые распутицы при керченской грязи и бескормица привели к падежу лошадей, а оставшиеся не могли тянуть пустую телегу.

Единственным выходом из такого тяжелого положения было найти и вскрыть яму с зерном, спрятанным населением при отходе наших войск. Даже когда находили такую яму с пшеницей, то потребить ее могли только в жареном виде — жарили на листах железа. Сварить не было никакой возможности — пресной воды нет, на морской воде не сваришь, а озера тоже соленые. Кроме того, нет топлива. Керченский полуостров безлесный, дома в деревнях каменные, все деревянное из разрушенных домов пошло на постройку укрытий и дзотов. Единственным топливом были ящики из-под артснарядов. Их приходилось воровать у артиллеристов — даром не давали. Такой ящик или крышки от него аккуратно разрубали на мелкие щепочки, и хранились они наравне с патронами. При каких-либо передвижениях все деревянное уносили с собой. Землянки, укрытия не отапливались, и все время, днем и ночью, были в холоде. Недосягаемой мечтой каждого было хотя бы на сутки попасть в теплую хату, переночевать под крышей в тепле. Крымская погода известна своею переменчивостью — то морозы, то оттепель, то дождь. Шинели мокрые, ноги мокрые, а обсушиться негде. Если снять сапоги, посушить портянки у небольшого костерка, то вряд ли сумеешь вновь надеть сапоги. Трудно теперь поверить, но я два месяца не снимал сапоги и совершенно не чувствовал ног. Так проходили день за днем. Все разрушенное бомбежками и артобстрелом приходилось исправлять ночью, но форменным мучением было вывести людей на работы. Мои грузины, как правило, в землянках снимали ботинки (на ночь), а потом их надеть не могли, и проходили буквально часы, пока их выгонишь из землянок. А политрук-грузин только выражал сожаление, и приходилось нам с политруком-русским «добывать» своих бойцов из землянок. Командиры взводов, тоже грузины, были не лучше бойцов. Здесь нужно сказать, что полк формировался на Кавказе на базе местного населения, и это было сплошное смешение языков. Были грузины, армяне, азербайджанцы, курды, осетины и другие мелкие национальности. Командный состав был тоже пестрый, как правило, командиры рот русские, на роту положено было два политрука — один русский, второй национал. Командиры батальонов — в основном русские, командир полка русский, а комиссар национал. К этому еще примешивалось различие в религиях. Грузины и армяне — православные, а азербайджанцы, чеченцы и др. — магометане. Все это создавало ряд неудобств, и в конце концов, уже во фронтовой обстановке, командование вынуждено было провести некоторую реорганизацию. Были созданы три батальона по национальному признаку: грузинский, армянский и азербайджанский с вкраплением мелких национальностей. Собственно, был распределен и командный состав — командиры взводов и политруки. Мне досталась грузинская рота. По существу, для меня ничего не изменилось, даже, может быть, стало хуже. Ведь грузины считали себя на особом положении — Сталин-то грузин! Не обошлось и без происшествий. Однажды, а это было приблизительно в середине января, пришел в роту закрепленный представитель СМЕРШа (контрразведка). Побеседовали мы с ним и, беседуя, подошли и стали возле одной землянки. Через некоторое время раздался выстрел, пуля просвистела над нашими головами, а из землянки выскочил здоровенный грузин с окровавленной левой рукой. Бросились мы к нему, начали выяснять, в чем дело, и он рассказывает, что чистил винтовку, а она внезапно выстрелила, и пуля попала в пальцы левой руки. Вызвали фельдшера, перевязали рану и еще раз допросили. Показывает то же самое. Осмотрели винтовку, а она снайперская, т. е. с оптическим прицелом, и рукоятка затвора загнута к ложу. В патроннике стреляная гильза. Спрашиваем: «Патронник чистил?» — «Чистил». — «Откуда взялся патрон?» — «Не знаю». — «Что потом чистил?» — «Сверху протирал затвор». — «Где держал левую руку?» — «Не помню». — «Чем нажал на спусковой крючок?» — «Наверное, пальцем». В общем, картина ясная. Чтобы прострелить левую руку, ее нужно было держать на дульной части винтовки. Нажать на спусковой крючок рукой очень неудобно, трудно до него дотянуться, но при длинных руках возможно. Случайно патрон в патронник сам заскочить не мог. В магазинной коробке пусто. Затвор закрыться сам не мог — рукоятка загнутая. Следовательно, случайность исключена, а этот случай — типичный самострел. Составили акт, и смершевец увел «воина» к себе. Через некоторое время позвонили из штаба полка, чтобы я туда явился. Пришлось пойти. Не дошел еще до штаба, как начался артобстрел из тяжелых орудий. Снаряды падали в районе штаба полка. Нужно было переждать артналет. Такие артналеты производились немцами, как правило, дважды в день. Потом мы узнали, в чем дело. Оказывается, со стороны Владиславовки, а иногда из Феодосии подходил немецкий бронепоезд с тяжелыми орудиями и совершал артобстрел наших позиций. Сколько ни пытались наши артиллеристы подбить его или разбить подъездные пути, ничего не получалось.