Семен Бабаевский - Сыновний бунт

• Название: Сыновний бунт
• Автор: Семен Бабаевский
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Мыслями о зажиточной, культурной жизни колхозников, о путях, которыми достигается счастье человека, проникнут весь роман С. Бабаевского. В борьбе за осуществление проекта раскрываются характеры и выясняются различные точки зрения на человеческое счастье в условиях нашего общества. В этом — основной конфликт романа.

Так, старший сын Ивана Лукича Григорий и бригадир Лысаков находят счастье в обогащении и индивидуальном строительстве. Вот почему Иван-младший выступает против отца, брата и тех колхозников, которые заражены собственническими интересами. Он хочет счастливой жизни для всех колхозников. Выступления молодого архитектора против отца и дали писателю основание назвать роман «Сыновний бунт».

---

Сердито хлопнула калитка. Подошел Иван. Бросил на заднее сиденье патронташ, ружье в кожаном чехле. Открыл дверку, сказал

— Привет, Ксения! Можно садиться? Ксения молчала. Ей не понравился голос Ивана — глухой, с хрипотцой. «Наверное, с тру дом проснулся», — подумала Ксения, Василиса принесла одеяло, подушку. Как ни отказывался Иван брать постель, мать настояла на своем.

— Ксюша, скажи ему, что в дороге сгодится. Ксения грустно улыбнулась. Иван сел с ней рядом, не спеша и так же грузно, как всякий раз садился на этом месте Иван Лукич. Ксения включила мотор, и «газик» покатился по улице мимо дома правления.

Когда выехали за Журавли, Ксения ласково посмотрела на Ивана, улыбнулась ему и сказала, что Птичье лучше всего ехать в объезд и дорога мягче, и можно посмотреть посевы. Ксения была уверена, что Иван тоже улыбнется ей и скажет «Вези меня, Ксюша, куда хочешь, теперь я в твоей власти. И если в объезд дорога лучше, то так и нужно ехать». Иван же не только не улыбнулся, но и не взглянул на нее, будто и не слышал. С трудом удерживая обидные, сдавившие горло слезы, Ксения резко повернула влево, на проселок.

Мимо потянулись бахчи с куренем из свежей травы. Среди курчавой, стального оттенка ботвы серыми и белыми мячами рассыпаны арбузы. Поднималась вышка на трех столбах, а на её верхушке, как коршун в гнезде, дремал сторож. И вот стежки-колеи прижались к пшенице. Побежало поле желтых, густо сбитых колосьев, похожих на раскинутый широченный, гектаров на десять, парус. Вскоре проселок вонзился в кукурузу, сузился так, что сочные листья, как ладошки, хлопали по бокам машины. Затем стеной встали подсолнухи, повернув свои цветы-головы к востоку, — поджидали солнце, которое вот-вот должно было выглянуть из-за холма. «А ничего, хороши поля у «Гвардейца», — думал Иван, любуясь подсолнухами. — Вижу, вижу, постарался мой батя, навел в степи порядок. Урожайная степь. Да разве старался один батя? Есть же в «Гвардейце» агрономы, вот они-то и потрудились». Миновали подсолнухи, и колеи, прячась в траве, стали отходить все левее и левее, пока не приблизились к Егорлыку. Тут они обогнули скошенную люцерну с копенками-бугорками и с устоявшимся над ними сладким запахом увядшей травы. В кручах пламенела, вспыхивала вода — «газик» катился по высокому берегу. И вдруг колеса запищали и замерли, умолк и мотор. Пряча от Ивана мокрое от слез лицо, Ксения, в своих темно-синих трикотажных штанах и в куцей кофточке из голубенького ситчика, оставила руль, взяла в багажнике ведро и опрометью побежала к реке. «Тоже мне шоферша, — подумал Иван, вставая, — наверно, забыла подлить в радиатор воды», Подошел к круче и понял нет, не вода заставила Ксению побежать к реке. В руках у нее пустое ведро; стоя у берега, она всхлипывала и подетски шумно глотала слезы. И её милые, запла-канные глаза, и её искривленное болью лицо, которое когда-то было таким ласковым и родным, и зажатое в руках пустое ведро неожиданно шевельнули в сердце Ивана что-то теплое, что давным-давно, казалось, было забыто и утрачено. Иван взял у Ксении ведро и обнял её, а она, чувствуя знакомые прикосновения его рук, ещё сильнее захлебнулась слезами.

— Ксюша, милая, дай-ка я зачерпну воды. Голос у Ивана был деловым, будничным, и Ксения порывисто вздохнула и сказала

— Зачем вода?! Давно я так не ревела, дура… Ты не подумай, Ваня…

— Плакать, конечно, никому не возбраняется, но зачем же так вдруг? — Иван набрал воды, напился из ведра. — Ну, плаксиха, попей, умойся.

Ксения не стала ни умываться, ни пить воду. Молча они пошли к машине и так же молча, будто сговорившись, Иван сел за руль, а Ксения рядом с ним. Немного успокоившись, она смотрела, как Иван вел машину, и видела, что делал он это привычно и умело. Ей нравились его сильные, жилистые, державшие баранку руля руки, и то, как Иван на крутом повороте слегка притормаживал, а перед подъемом увеличивал обороты мотора и давал машине разбег.

— Ваня! — Она глубоко вздохнула. — Да ты настоящий шофер!

— В армии научился. Бронетранспортером управлял — отличная машина! — Чуть наклонился к Ксении. — А ты где получила права?

— В Ставрополе окончила курсы.

— Нравится работа?

— Угу.

На сердце у Ксении стало тепло, и она не знала, случилось ли это оттого, что Иван сел за руль и так участливо спросил, где она получила шоферские права и нравится ли ей работа водителя; или оттого, что он два раза назвал её Ксюшей, так же ласково, как называл, бывало, в школе; или оттого, что над степью поднялось солнце и они были вдвоем среди этого безлюдного простора; а возможно, причиной было то, что она выплакала давнее, накопившееся с годами горе и успокоилась… Когда же Иван неожиданно остановил машину, побежал к берегу и там сорвал одиноко поднявшийся над травой ярко-красный цветок полевого мака и, улыбаясь, пристроил эту маковку у Ксении на голове, у нее снова на глаза навернулись слезы, и она чуть не разревелась. Глаза её блестели, и в эту минуту она показалась Ивану такой красивой и такой близкой, что он не удержался и поцеловал её, ощутив на губах солоноватый привкус слез. «Милая моя, милая Ксюша…»

VIII

Шуршала под колесами трава, и мимо снова плыл и плыл желтый парус колосьев. Когда поднялись на пригорок, «газик» сразу же вкатился на старательно расчищенную и утрамбованную катками площадь. Она была квадратна, и со степи к ней своими раскоряченными шагами подходили столбы электролинии. Трансформаторная будка на столбах торчала, как сорочье гнездо, а в сторонке, чтобы никому не мешать, темнела свежая крыша землянки. Весы для автомашин с фанерной, как зонтик, крышей стояли у самого въезда, так что грузовик с зерном, разогретый дальней дорогой, пока его взвешивали, минуты две-три стоял в холодке. Грузовиков с зерном ещё не было, и в холодочке на весах удобно примостился «Москвич», до такой степени обшарпанный, с облезлой краской, с погнутыми боками, с лысыми покрышками, что был похож на худющую клячу. ещё Иван обратил внимание на четыре арбы. Они выстроились возле землянки, и на них лежали пузатые, ведер на сто бочки. Ездовые подвели быков, и ярма загремели, удобно ложась на натертые, в затвердевших мозолях бычьи шеи.

Из землянки, как из блиндажа, стройным шагом вышел худощавый мужчина в побитых, изъеденных пылью сапогах, в поношенных, давно облинявших армейских бриджах и в пропитанной потом и побелевшей на плечах гимнастерке. Быстрой, солдатской походкой подошел к Ивану, козырнул, ловко тронул пальцем офицерскую, не однажды побывавшую под проливным дождем фуражку. Это был «бригадир-6» Кирилл Михайлович Лысаков.

— С прибытием, Иван Иванович! — сказал он зычным, командирским голосом. — А мне вчера позвонил Иван Лукич. Просил показать мое хозяйство и всю нашу птичью жизнь. И хорошо, что ты приехал не в Птичье, а прямо на ток. Это, наверно, Ксения сюда тебя привезла она знает, где бригадира искать. Но вот я шел к тебе и думал зачем меня просить? Просить не надо! Как у нас было в армии? Звонок старшего офицера, и одно его слово — все! Полный порядок! А как же, Ваня, иначе? Иначе и в колхозе быть не может — дисциплина! Нет, и ещё раз нет! Не перебивай меня, а то все мысли во мне перепутаются. Потерпи, послушай, Ваня, а после выскажешься. Сперва слово хозяину! — Поправил вылезавший из-под картуза белесый, вылинявший чуб. — Слово хозяина коснется дела. Правильно я рассуждаю, Ксения? Не обижаю гостя? Молчишь, красавица, и усмехаешься. Да, о чем же это я говорил?

— О показе хозяйства, — подсказала Ксения.

— Верно, верно. Да, так с чего же мы начнем, Ваня? Я понимаю, мне виднее, мне виднее. Если мы порешим так… Нет, это не годится. Пшеницу мою повидал по дороге — четыреста гектаров, и какая пшеница! Ни у Гнедого, ни у Подставкина такой и во сне не было! Вся элитная, безостая, под номером четыре дробь один, селекция академика Лукьяненко. Видал колосья? Ни одного остючка, как будто каждый колосок ножничками пообстригли. Не колосья, а одно сплошное зерно. А какое зерно, вес! Возьми на ладонь, и уже чувствуешь есть в нем настоящая тяжесть… Так что с хлебами у меня полный порядок! Кукурузу тоже частично повидал. Ты как раз проезжал мимо «ВИР-56»—посев на зеленую массу. За Егорлыком, на четвертом поле, у меня растет «ВИР-42» и «ВИР-33» — залюбуешься! А озера мои видал? Ах, да вы же не той дорогой ехали! Ксения, почему не повезла Ивана Ивановича мимо озер? Ну, ничего, мы начнем именно с озер, там и искупаемся и утей поглядим. Какие уточки, Ваня! Ни у Гнедого, ни у Подставкина такой птицы нету. От утей возьмем курс на откормочный пункт, а точнее, на фабрику свинины. — Схватил Ивана за руку, потряс. — Нет, нет, потерпи, Ваня, дай мне высказаться!.. Да, так без всякого хвастовства я утверждаю такого хозяйства, каковое нынче выросло на Птичьей земле, нету ни в одной нашей комплексной бригаде, а у нас их как-никак восемь. По всему «Гвардейцу» Птичье идет первым. По урожаю — мы, по мясу — мы, по птице — мы, по яйцу — мы, по надою — мы… А если взять продукцию на сто гектар пашни… Погоди, погоди, Ваня, тут самое интересное, и я зараз закруглюсь… Да, на сто гектар пашни. В прошлом году по этим показателям вперед вырвался было Гнедой из Янкулей. Побежал, а бег его оказался коротким. Быстро уморился и сдал, так что уже с весны тот Гнедой-Рыжий отошел на задний план, а Птичье сызнова стало правофланговым. Так и стоим! У Гнедого в Янкулях ещё не был? Там тебе и делать нечего. После того, что увидишь у меня, к Гнедому можно не заворачивать.. — Крикнул возницам — Эй, хлопцы! Чего медлите? Быков уже мухи закусали, а вы все с ярмами возитесь. Поезжайте; да побыстрее! Сегодня надо ещё раза два полить всю поверхность. — Строгим взглядом обвел ток. — Погляди, Ваня, сюда. Как тебе нравится эта наша танцевальная площадка?