В. Пашинин - Мир приключений № 14, 1968

• Название: Мир приключений № 14, 1968
• Автор: В. Пашинин
• Издательство: Издательство: Детская литература
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1968

Сборник приключенческих и фантастических рассказов разных авторов (В. Пашинин, Кирилл Булычев, Лев Полонский и др.). Альманах № 14.

Ежегодные сборники приключенческих и научно-фантастических повестей и рассказов советских и зарубежных писателей выпускались издательством «Детская литература» с 1955 г.

---

— Почему же они не перегрызутся?

— Волки тоже готовы разодрать друг друга в клочья, но тем не менее объединяются в стаи, чтобы опустошать стада.

— Они иногда убивают своих, — сказал Таратура.

— Только слабых, очень слабых!

— Вы хотите сказать, что Грейчер…

— Да, Таратура, среди них он как рыба в воде. С одними договаривается, с другими поступает как с вами. И все молчат! От перемены мест сумма не меняется. Если Ванкувер стал Крафтом, он теперь будет в родстве с Бирморами, а потому легче оттяпает скважины в Муролии. А его бывшая собственность, его пляжи на Гавайях будут приносить ему столько же неприятностей, сколько прежде они приносили Бирморам. Что изменится, старина, что?

Гард решительно опрокинул рюмку и крякнул:

— Но мы еще встретимся с Грейчером, Таратура! Не надо отчаиваться! Поверьте, старина, ваша прежняя шкура мне нравилась больше, чем эта…

Безликий мир

— Садитесь, Фойт, садитесь. Не обязательно под лампу. У вас уже выработался условный рефлекс садиться под лампу. Вы и в гостях усаживаетесь, как на допросе?

Гард изо всех сил хотел казаться оживленным, бодрым, но получалось плохо. Он очень устал за эти дни, вдоволь набегался, а эта последняя бессонная ночь в особняке Крафта совсем доконала его.

Я знаю, Фойт, что, если я предложу вам разговор по душам, вы тут же заподозрите какой-нибудь подвох. Поэтому я не вызываю вас более на откровенность. Просто мне самому хочется быть откровенным. Считайте это причудой состарившегося полицейского комиссара.

«Старая лиса затевает что-то необычное», — подумал Фойт и взял из деревянной коробки сигарету.

— Видите ли, Фойт, — продолжал Гард, — я стал полицейским по убеждениям. Я ненавижу несправедливость. Я ненавижу насилие. Может быть, я несовременен, старомоден, смешон, но я не понимаю, почему люди быстро ездят на автомобиле тогда, когда дела позволяют им ездить медленно. Я хочу, чтобы мои внуки любили Санта-Клауса, а не Биби Хорна — короля рока. Я люблю собак больше, чем транзисторы, а живой огонь в очаге больше кондиционера. Я убежден, что человек может и должен жить без зла: без взяток, воровства, убийств. Конечно, я видел, что одни живут лучше других, но до сего дня предполагал, что те, кто живет лучше, ну, просто талантливее, способнее, ловчее, наконец.

Они сидели в сумерках кабинета Гарда, не зажигая лампы. Все, кроме дежурных, уже ушли, и надоедливый стук телетайпов связи за стеной умолк. Если бы вы вошли в этот момент в кабинет комиссара, то, наверное, подумали бы, что вот здесь, в сумерках, он беседует не с преступником, которому обеспечена намыленная петля, а с добрым старым приятелем.

— Кстати, хотите выпить, Фойт? Нет? А я, пожалуй, выпью немного.

Гард достал из шкафа бутылку стерфорда и стакан.

— Жаль, что нет льда… Так вот, насколько я понимаю, вы — человек прямо противоположный мне по характеру. Все, что я люблю, вам в лучшем случае безразлично; все, чему я молюсь, вы высмеиваете; чуждое мне — органически ваше. Вы мой антипод, понимаете?

— Не во всем, комиссар, — улыбнулся Фойт.

— Интересно, — Гард отхлебнул из стакана, — в чем же мы похожи?

— Вы любите в летний, не жаркий, а теплый день полежать на траве?

— Люблю.

— Я тоже. Вы напрасно делаете из меня чудовище, комиссар. Я почему-то думаю, что мальчишками мы были с вами очень похожи. Вам смешно это слышать, но профессию я выбрал, как раз руководствуясь стремлением к борьбе с несправедливостью. Когда я работал в гараже — это не для протокола, комиссар, — так вот, когда я работал парнишкой в гараже, я вдоволь насмотрелся на этих свиней, которым я мыл машины, на этих пьяниц с барами в багажниках, на всех этих чинуш и развратных дураков. И когда один из них дал мне четыре тысячи кларков и магнитную бомбу с часовым механизмом, которую я должен был прицепить под днищем машины его приятеля, такого же негодяя, как он, я взял и прицепил. Я подумал: «А кому, собственно, будет хуже, если одной свиньей на белом свете станет меньше?» С этого все началось. А потом я задал себе вопрос: почему я, сильный, умный, ловкий парень, должен жить впроголодь, спать на тощем тюфяке и покупать своей девушке пластмассовые браслетки, тогда как эти ничтожества экскаватором гребут золото? Разве это справедливо, комиссар? Вы правы, ваша мораль чужда мне, поэтому вы останетесь в этом кресле, а я буду болтаться на веревке. Но антиподы ли мы? Так ли непохожи, как вам кажется? Подумайте, что изменится в мире, покой которого вы так ревниво охраняете, если в нем будет царствовать моя мораль? Что изменится, комиссар, кроме того, что я буду сидеть на вашем месте, а вы болтаться на веревке? Разумеется, для нас с вами эта перемена имеет принципиальное значение, ну а по большому счету? Вы думаете, эту перемену кто-нибудь заметит?

Гард молча прихлебывал из стакана стерфорд. Помолчали. В кабинете было уже так темно, что Фойт не видел лица Гарда.

— Я могу сейчас говорить откровенно, комиссар? Я знаю, что мне крышка, и молчу на ваших допросах, чтобы не подводить ребят. Мне бояться нечего, но для вас убийство — факт, а для меня — итог. Кто убил? — это вас интересует. Почему? — интересует уже меньше, в той степени, в какой это поможет найти соучастников. А как вообще родилась возможность убийства? Почему существуют убийства? Вы думали об этом, комиссар?

Гард молчал.

— Вы очень хотите жить? — наконец спросил он Фойта.

— Очень.

— Зачем?

— Если серьезно, чтобы еще раз полежать на траве в теплый летний день.

— Вы сможете измять своими боками всю траву в Сентрал-парке, если сделаете одно дело.

— Не понимаю, комиссар.

— Сейчас, прямо из моего кабинета, вы уйдете туда — в мир, на свободу. Но при одном условии.

— Слушаю, комиссар.

— Вы соберете своих мальчиков и, если сможете, всех чужих мальчиков и принесете мне часы и портсигар.

— Какие?

— Часы вот такие. — Гард открыл ящик стола и достал старинную серебряную луковицу. — Впрочем, вы их знаете, ведь это вы украли их у Лео Лансэре. Таких часов сейчас уже немного. Это облегчает поиски…

— А портсигар?

— Не знаю. Любой серебряный портсигар. Судя по всему, он открывается кнопкой.

— Но где их искать, комиссар?

— Тоже не знаю.

— Чьи они?

— Не все ли равно? Сейчас их носит при себе один из самых богатых, самых известных, самых влиятельных людей в нашей стране. Я знаю, что человек этот никогда не расстается с этими часами или с этим портсигаром. О, он рад был бы запрятать их в какой-нибудь грандиозный сверхсейф, но они могут понадобиться ему в любую минуту, в любую секунду. Поэтому они всегда с ним. Всегда! Думаю, что он даже спит с ними. Но где они у него, и только ли часы, только ли портсигар, и кто он сам — не знаю. Быть может, уже сам президент, — задумчиво добавил Гард.

— Не могу же я ограбить президента! — воскликнул Фойт.

— Нужно, Энри, нужно, — спокойно сказал Гард. — Никогда за двадцать пять лет службы я не обращался к вашей компании и к вам ни с одной просьбой. И раз уж я прошу вас об этом — значит, мне действительно нужно позарез. Вернее, я не прошу, а предлагаю вам обмен по прелестной формуле грабителей девятнадцатого века: «Жизнь или часы».

— Чего только не бывает в жизни, комиссар! Сначала я должен был украсть эту луковицу, чтобы из живого Пита Моргана сделали мертвого. Теперь я должен украсть ту же самую луковицу, чтобы из мертвого Эрнеста Фойта сделали живого…

— Вся штука в том, — перебил Гард, — что луковица, вероятно, не та же самая. Это скорее копия той, которая мне нужна. А если это та же самая луковица, мне нужен портсигар.

— Но, комиссар, я никогда не работал вслепую, — сказал с достоинством Фойт. — Зачем вам эти безделушки? В них упрятан бриллиант?

— Нет.

— Схема клада на острове Тиамоту?

— Нет.

— Тогда зачем они вам?

Гард молчал. Темный силуэт его фигуры неподвижно возвышался над столом, и только руки белели на папке с бумагами.

— Да, — сказал Фойт, — профессор Грейчер тоже не отвечал мне на этот вопрос. Или вы, комиссар, все же ответите?

— Они нужны мне, Энри, — услышал Фойт глухой голос Гарда. — Это все, что вам можно знать. И вы принесете мне эти безделушки. Только не открывайте крышку часов или портсигара. Пусть это будет еще одна моя причуда, хорошо?

— У вас одинаковые причуды с профессором Грейчером… Ну хорошо, — задумчиво сказал Фойт. — Я не буду любопытствовать. Пусть там лежит самая большая жемчужина мира, я все-таки считаю, что голова Эрнеста Фойта стоит дороже любой жемчужины. Мы не можем контролировать друг друга, комиссар. Вы всегда найдете причину отменить свою амнистию, я всегда могу прикарманить ваши безделушки. В этом случае единственный выход из положения — играть честно.