Олег Ермаков - Чаепитие в преддверии

• Название: Чаепитие в преддверии
• Автор: Олег Ермаков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Но чай в чайном погребе хотя и был жидок, безвкусен, а согревал. И хлюпающий мартовский город был где-то далеко, высоко. Чайный погреб находился в самом центре города, но ни шаги, ни голоса, ни звуки машин сюда не проникали. Здесь было тихо, как в пустыне. Давали бы настоящий чай можно долго сидеть. Душистый чай да газета, гаванская сигара... Иногда учитель жалел, что не курит.

А газета, кажется, есть.

Григорьев сунул руку в боковой карман плаща. Да, газета.

Учитель пошел и взял еще бутерброд с сыром. Хотя бутерброд с ветчиной выглядел аппетитней. Но учитель собирался зайти в книжный магазин и купить учебник.

А о покупке нового портфеля нечего и думать. Придется все носить в полиэтиленовом пакете.

Учитель вздохнул и развернул газету, откусил хлеба с сыром, запил чаем.

3

...Чужие сны скучны. Почему? Человеческий язык слишком груб. Пересказывать сон - пустое дело. То, что получается, - жалкое подобие сна, этого удивительного действа.

Язык, грубый и неповоротливый пленник разума, не может освободиться и возвыситься до сна. Язык фальшивит, как начинающий музыкант, когда пытается воспроизвести эту сложную музыку. Сон - музыка, не искажаемая музыкантом. И услышать ее никому не дано. И ученые всего мира с их датчиками и всевозможными аппаратами и препаратами здесь бессильны. Человеческий язык слишком толст для препарирования снов, сотканных из света и тени, мыслей и чувств. А скальпель для снов еще не изобретен. Исследователи не могут проникнуть в сон, погрузиться в него, как океанографы в океанские пучины. И не могут запустить в сон, как в космос, спутник.

Человек проник в океан и в космос, но сон остался для него недоступен.

Но ведь каждый спит и видит сны? Спящий не способен ничего исследовать, он захвачен действом, он актер, постановщик и зритель, божество и раб, хищник и жертва.

Сон - творческий акт. И всякий человек творец. А литература подражание сновидению. Литература вытекла из сна, как река из подземного озера. Сначала человек научился видеть сны. Затем мыслить. Говорить. Рисовать. Писать. Сны будоражили человека. И порождали не только чудовищ.

Именно сон разделил мир надвое, ибо во сне человек увидел иной мир, странный мир, где все законы утрачивали силу: человек умирал, не умирая, прыгал со скалы, но летел не вниз, а вверх, разговаривал с какими-то диковинными существами, превращался в насекомое или в камень.

Человек бодрствующий смутно помнил свои сны и пытался их восстановить. Пересказывал, конечно, вольно, многое сочиняя. Всякий пересказ сна, даже очень талантливый, всегда приблизительная копия. Оригинал безвозвратно утрачен.

Сны заразили человека тоской об ином мире, мире полета и бессмертия. И этот родник тоски - исток всего...

В чайный погреб спустились двое мужчин; они накупили бутербродов с ветчиной и уселись возле гигантского бутафорского самовара, опорожнили стаканы с соком, налили из принесенной с собой бутылки водки, стремительно выпили и стали закусывать.

Учитель дочитал статью и опустил газету.

"Это верно, - согласился он, - сон не перескажешь. Как невозможно пересказать и многое другое. "Как сердцу высказать себя?.. Молчи, скрывайся и таи". Но молчание мучительно. А начинаешь говорить - не то, все лишь жалкое подобие того, что чувствуешь. Чувствуешь всегда больше".

Учитель подумал о своих снах. Ему иногда снились любопытные сны. Как, например, сон Весть змеи. Или сон Знак младенца. И сон Врачеватель из Лхасы, сон Долина трех птенцов. Или вот сон Шествие черных зверей и ассирийского войска по Красной площади. А однажды приснился сон Суд Сталина.

Учитель протянул руку к стакану, но увидел, что он пуст. Пойти еще купить чая? Ну нет, этот казенный чай пить невозможно. Всюду воруют, в ресторанах, гостиницах, поездах, и этот погреб, увы, не исключение. Настоящий чай только дома. Да вот в одном месте однажды угощали... Учитель вздрогнул, как если бы над его ухом громко щелкнули, - и события минувшей ночи развернулись перед ним.

Это был сон. И он завораживал.

Григорьев еще и еще раз возвращался к различным подробностям ночной истории и удивлялся их обыденности, какой-то могучей строгости, четкости. Сон был ясен, отчетлив, строг, как черно-белая фотография чугунной ограды в зимнем дне. Трамвай, овраг, дом, диван, сейф, телефон, скрип пера, треск спички, свеча и тепло блюдца на озябшей ладони, аромат чая, чтение бумажек, потное лицо первого Иванова и бледное лицо второго и чиновник, вежливый, мягкий, лысоватый, в поношенном костюме в серебристую полоску, глаза голубоватые, умные. Вот только текст на узких полосках бумаги какой-то бредовый. И портрет над сейфом - что-то расплывчатое, неопределенное. Или это был не портрет, а просто пятно? Нет, портрет. Какой-то тройной. Почему тройной? Странно.

А чай? М-м. И Григорьев подумал было, что когда-то где-то пил отменный казенный чай. Во сне. Только во сне или дома не воруют. И только во сне может быть столь вежливый чиновник. Он был как-то старомодно вежлив. И умен. И хитер?.. В нем чувствовалась сила. Несомненно. Она таилась в нем, как когти в пушистой кошачьей лапе. Как он цепко, остро глянул на диван, зажегши свечу. Но что за текст читали Ивановы и третий? На каком языке? Любопытно. И похоже на какой-то обряд.

Экскурсионное бюро. Гм. Экскурсия куда? И чиновник был очень заинтересован, он чуть не хлопал в ладоши от радости, когда экскурсанты ставили свои подписи после чтения текста. А на богатых путешественников Ивановы и третий не были похожи. Три экскурсанта вряд ли значительно пополнят казну этого бюро. Впрочем, неясно еще, что за казна и деньгами ли она пополняется. А если не деньгами, то чем?..

Сон прост и загадочен. И началось все... С чего началось? С трамвая. Григорьев его догонял. Потому что... забыл в трамвае портфель!

Учитель на мгновенье оторопел, потому что ему показалось, будто портфель пропал только во сне. Но проснувшись, он искал его и нигде не обнаружил, ни в квартире, ни в школе. Реальный портфель уехал в приснившемся трамвае. Это было головокружительное мгновенье. Учитель вдруг почувствовал, что оказался в каком-то призрачном состоянии. Наверное, то же чувствует космонавт, когда притяжение земли ослабевает и он начинает парить в невесомости. Это длилось миг, полсекунды, учитель оглянулся, как бы ища опоры, на посетителей и увидел их, сидящих друг против друга возле фантастического самовара, в котором отражался весь чайный погреб, - и отраженные столы были непомерно растянуты и кривы, потолок горбатился и загибался в бесконечность, электрические светильники тлели на выпуклых, страшно далеких стенах, как тусклые звезды, а носы разговаривающих мужчин то и дело сливались, и было похоже, что за столом сидит двухголовое и четырехрукое существо, соединенное толстой красноватой кишкой, по которой переливается словесная смесь, и это искаженное пространство истинно, и стены на самом деле очень далеки, и учитель сейчас встанет и покатится по вспученному полу к далекой двери и вывалится в мир, где все возможно.

Но тут же он подумал, что портфель исчез на самом деле в трамвае, на котором он возвращался из школы домой, а во сне это просто повторилось, эта мысль притянула его к земле, учитель обрел равновесие. Эта пропажа просто отразилась во сне, как в зеркале. И действительно. Учитель улыбнулся. Он представил свой грубый тяжелый облупленный и потрескавшийся потертый портфель со сломанным замком, с ручкой, обмотанной изолентой, - разве чудовищный портфель мог попасть в это нечто, сотканное... Ученые не могут проникнуть в сон с помощью своих хитроумных приборов, увенчанных тонкими, как волос, серебряными электродами. А тут - портфель из черной толстой кожи, с тетрадями, учебником, шариковой ручкой, огрызком карандаша, с хлебными крошками...

Вместительный был портфель. В него можно было положить несколько толстых книг, стопку тетрадей и - зайдя по дороге из школы в магазин - банку свекольника, бутылку кефира, батон я еще что-нибудь.

Мужчины у самовара заговорили громче. Они беспощадно матерились. Вот этого учитель терпеть не мог.

Он сложил газету и сунул ее за пазуху, застегнул плащ, взял свою шляпу, встал и, аккуратно пройдя мимо охмелевших, духовно испражняющихся мужчин у самовара, открыл дверь и по каменным ступеням поднялся в мартовский город.

Черные деревья отражались в лужах.

По дороге в книжный магазин Григорьев повстречал одного старого знакомого. Они постояли пару минут, задавая друг другу обычные в таких случаях вопросы о делах, о семье и проч. Григорьев сказал, что потерял портфель и вот идет покупать учебник, знакомый посоветовал обратиться в бюро находок, и, обменявшись рукопожатием, они разошлись.

Учитель спустился до середины улицы Б. Советской, ведущей вниз, в речную долину. Зашел в магазин. И на прилавке увидел учебник. Учитель заплатил в кассу, отдал чек продавщице.