Марчелло Вентури - Белый флаг над Кефаллинией

• Название: Белый флаг над Кефаллинией
• Автор: Марчелло Вентури
• Издательство: "Прогрес"
• Жанр: О войне
• Год: 1966

8 сентября 1943 года, правительство Бадольо, сменившее свергнутое фашистское правительство, подписало акт безоговорочной капитуляции Италии перед союзными силами. Командование немецкого гарнизона острова отдало тогда дивизии «Аккуи», размещенной на Кефаллинии, приказ сложить оружие и сдаться в плен. Однако солдаты и офицеры дивизии «Аккуи», несмотря на мучительные сомнения и медлительность своего командования, оказали немцам вооруженное сопротивление, зная при этом наперед, что противник, имея превосходство в авиации, в конце концов сломит их сопротивление.

---

Водитель, подмигнув мне, повторил еще раз:

— Так не забудьте: меня зовут Сандрино!

Глава вторая

1

Тем, кто приехал сюда, как Адриана и ее товарки, после семимесячного пребывания в Африке, Аргостолион казался настоящим городом. Тут было все: оживленные улицы, многоголосый шум толпы; работали кафе, выставлявшие на тротуары свои столики, сверкали на солнце витрины магазинов; на перекрестках по знаку регулировщика из военной полиции надо было останавливаться. После семи месяцев, проведенных в плоской мраморно-серой пустыне, в тыловых бараках и среди пушек, Адриана и ее товарки, высадившись в аргостолионском порту, устало огляделись вокруг и залюбовались оливковыми и сосновыми рощами, темневшими на вершине холма, за зеленовато-золотистыми крышами и колокольнями.

— Ну, что скажете, девочки? — спросила Адриана. Она стояла с соломенной сумкой через плечо, широко расставив длинные худые ноги, точно солдат на посту. — Не кажется ли вам, что это местечко подходит нам как нельзя лучше?

Их устроили на пустующей Вилле. Признаться, далековато: по другую сторону залива, как раз напротив города, За домом возвышалась гора, впереди раскинулся сад. Проезжая по шоссе, ведущее на Ликсури, можно было увидеть лишь верхний этаж и крышу: бледно-голубой фасад Виллы с выцветшими зелеными ставнями скрывала густая листва агав и высокая каменная ограда.

На несколько дней девушкам предоставили полный отдых, чтобы они немного осмотрелись и пришли в себя.

Утром они садились в расхлябанный тарантас, и бывший матрос, по имени Матиас, вез их по длинному мосту в город.

Тарантас и оживленно болтавшие девицы с трепетавшими на ветру раскрытыми, точно чашечки цветов, зонтиками отражались в морской глади. Матиас, сидя высоко на облучке, мерно покачивал головой в такт лошадиному шагу.

После обеда они запирались у себя в комнатах; спасаясь от зноя, закрывали ставни, ложились на свои койки больничного образца, читали, потягивали некрепкий холодный кофе или же опускались вниз, в гостиную, и, не включая радио, играли в карты.

Через щели ставень было видно море; сверкающее и неподвижное, оно слепило глаза; виднелась изогнутая линия берега, порт, военные суда на приколе. Часто на каменистом пляже, напротив Виллы, появлялась группа солдат. Они прибегали сюда, словно ватага мальчишек после школы; громко переговариваясь, поспешно сбрасывали с себя одежду и, оставшись в одних трусах, шлепая по воде руками, бросались в море; вокруг вздымалось облако золотистых брызг.

Но никому из девушек не хотелось на них смотреть: мужчины, и особенности солдаты, им опостылели. А если какая-нибудь и задерживалась на секунду у окна, то лишь от нечего делать, не зная куда себя девать в перерыве между двумя партиями в карты: то ли почитать старую газету, то ли выпить скверного кофе. Глазеть, как купаются солдаты, было не более интересным, чем лежать на спине и смотреть в потолок.

Бывали дни, когда Адриана предавалась этому занятию часами: лежала, уставившись на красивый нежно-розовый потолок своей комнаты. По углам ниспадали гирлянды каких-то незнакомых ей лесных цветов; возможно, такие цветы росли где-нибудь в глубине острова, она все пыталась отгадать их название. Адриана смотрела в потолок и обмахивалась полотняным веером, на котором сверкали перламутровые фигурки и вышивки. Это был подарок синьоры Нины: она преподнесла по вееру каждой, так что в знойные послеобеденные часы, когда стихали голоса и замирали шаги, в полной тишине слышалось только это постепенно замирающее усталое шуршание вееров.

Адриана смотрела на потолок, на лесные цветы, ниспадавшие по углам, и вдруг, без всякой видимой причины, — должно быть, от безделья — на нее нападала какая-то странная тоска. «Кто бы мог подумать, что все так сложится», — размышляла она. Перед ее мысленным взором проходила вся ее жизнь, точно на диапозитивах, которые кто-то показывал на потолке — экране. Образы возникали одновременно, накладываясь один на другой, но при этом не теряли четкости: вот ателье Джузеппы, воскресные киношки на окраине города, прогулки с подругами к железнодорожному переезду, танцы под джаз-оркестр в прокуренных залах «Дополаворо».[4] Если бы ей тогда сказали, что от того злосчастного номера гостиницы она докатится до Кефаллинии, она бы не поверила. Тоска переходила в печаль, и почему-то — она сама не могла понять почему — хотелось плакать.

Чтобы отогнать грустные мысли, она вставала, подходила к стоявшему на комоде зеркалу, красила губы. В полутьме, при закрытых ставнях, руки ее белели, точно рыбы, вытащенные из воды. Бедра, грудь тоже казались ей белее обычного. Лицо в рамке зеркала казалось ей далеким-далеким, — может быть, оттого, что зеркало было старое, потускневшее. Черты лица расплывчатые, нелепая челка до самых бровей. Брови тонкие-тонкие, нарисованные черным карандашом на чуть припухшей коже надбровий, повыше своих, выщипанных. А под ними глаза — широко раскрытые, бесцветные, но излучающие свет, словно два фонаря. Глаза ничего, глаза ей еще нравились; несмотря на отеки, они пока не утратили блеска молодости.

Она закуривала сигарету, успокаивалась. Ничего плохого не может с ней случиться в этом доме, еще сохранившем следы мирной жизни. А что касается военных судов в гавани, солдатских палаток, автоколонн, складов, сторожевых постов, то все это напоминает веселый военный лагерь, — пусть загадочный, странный, но ведь многое из того, что делают мужчины, так странно…

Кто они такие, эти солдаты, что копаются с лопатами в руках на полях острова? Крестьяне, одетые в солдатскую форму! Вон они возятся на виноградниках, как возились у себя в Калабрии и в Тоскане, подобно всем крестьянам на земле.

А офицеры ведут себя совсем как шумливые студенты во время каникул; рады, что могут наконец отдохнуть вдали от жен, поразвлечься невинной игрой на этом острове, отданном в их полное распоряжение.

«Скоро опять начнем работать, — почти с облегчением думала Адриана, — по крайней мере некогда будет предаваться грустным размышлениям».

Она начинала медленно одеваться, все время наблюдая за собой в тусклом зеркале, приглядываясь, не появился ли какой-нибудь признак возраста, — ведь прошел еще один день, — не обнаружился ли симптом неумолимо надвигающейся старости.

В соседней комнате стучали в стенку — это Триестинка давала знать, что собралась идти на пляж.

— А ты, — кричала она, — ты скоро?

Они выходили на дорогу и, спотыкаясь, с цветастыми зонтиками в руках, шли к каменистому, безлюдному в этот час пляжу… Впереди двигались их смешные, длинные, похожие на карикатуры тени.

— Взгляни, на что мы похожи! — говорила Триестинка.

Ноги их были открыты выше колен; юбки до того узки, что в них с трудом удавалось передвигаться; все в сочетании с зонтиками это производило странное впечатление. Зонтики принадлежали другой эпохе, другому миру, не имевшему ничего общего с открытыми выше колен ногами и обтянутыми юбками.

— Все-таки вид у нас похабный, — говорила Триестинка с каким-то удовлетворением. — Сколько ни старайся, а за порядочных нас принять нельзя.

Иногда крестьяне, работавшие в поле или на винограднике, оборачивались и провожали их долгим взглядом.

— Эти турки только и знают, что вкалывать, — говорила Триестинка.

Некоторые присаживались на низкую каменную ограду, чтобы рассмотреть девиц получше.

Когда приближался грузовик, девушки отступали на обочину: ручка зонтика на плече, зонтик — за головой. Как на картинке! Стоило ехавшим на машине солдатам их заметить, как они начинали горланить, высовываться из кузова, размахивать руками.

— Красотки! — надрывались они. — Идете купаться? Не надо ли подсобить?

Адриана улыбалась.

— Орите, орите, сейчас вы бойкие, а вот посмотрим, как подожмете хвост, когда будете стоять у нас в очереди!

А Триестинка бледнела от злости; загорелая кожа становилась синеватой, мертвенной. Сложив руки рупором, чтобы ее лучше слышали, она натужно кричала:

— Подсобите лучше своим сестренкам! Разволновавшись, она роняла зонтик; подхваченный вихрем, он катился вслед за машиной. Обе девицы бросались вдогонку под хохот солдат с удалявшегося грузовика.

Триестинка останавливалась посреди дороги и, выпрямившись во весь свой гренадерский рост, с трудом переводя дыхание — мощный бюст ее вздымался и опускался, — не в силах больше кричать, молча грозилась кулаком.

— Идиоты проклятые, — цедила она потом сквозь зубы. — Подумать только, ведь именно ради них мы и торчим на этом вонючем острове…

В эти знойные послеобеденные часы Кефаллинию окутывала какая-то едва заметная дымка. После того, как поднятая грузовиком пыль оседала, вода в заливе снова приобретала цвет светло-голубого неба; далекие горы и холмы, маячившие в голубоватом мареве, казалось, плавали в воздухе.