Владимир Санин - Не говори ты Арктике – прощай

• Название: Не говори ты Арктике – прощай
• Автор: Владимир Санин
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1989
• ISBN: 5—265—00632—X

Владимир Санин (1928–1989) — известный писатель, путешественник, полярник, побывавший не раз в Антарктиде и на дрейфующих станциях Арктики.

В книге «Не говори ты Арктике — прощай» автор продолжает свою главную тему: он исследует поведение человека на грани жизни и смерти, показывает, сколь неисчерпаемы подчас запасы мужества, хладнокровия, точного и смелого расчета. Герои книги В. Санина — полярники, летчики и моряки.

---

Слух о медведе, который прописался на двадцать третьей, разнесся по Арктике, и к Мишке началось паломничество. Экипажи самолетов, полярники, добиравшиеся до других станций, — все спешили запечатлеть Мишку на фото— и кинопленке, держась, однако, на почтительном расстоянии: «Мы-то знаем, что медведь ручной, а знает ли об этом медведь?»

Из записной книжки: «Сегодня Мишка нашел банку с жиром, прокусил ее, но никак не мог добраться до содержимого. Избил, искромсал банку, пришел в ярость, отшвырнул лапой и решительно направился к свалке, где завтракали собаки. Бесстрашный Малыш, тезка нашего медведя Мишка при моральной поддержке Белки прогнали нахлебника в торосы. Тогда на крыльцо выскочил воспитанник Геры Флоридова Кимка и, трижды пролаяв, поставил победную точку. Вообще в последние дни отношения Мишки с собаками стали осложняться — после Мишки на свалке делать нечего. Отныне Мишка терпеливо ждет, пока собаки закончат трапезу, и лишь потом идет на свалку… Днем Шульгин натер сапоги смоченной рыбьим жиром тряпкой, выбросил ее; Мишка на лету подхватил, слопал и побрел за доктором с протянутой лапой — понравилось. Эту сцену снимал командированный на станцию специалист по приборам Владимир Шаляпин. Кстати, Шаляпин чувствует себя не слишком спокойно — он живет в палатке один, метрах в тридцати от свалки, а ночью Мишкино соседство, что ни говори, как-то волнует. Павел Петрович посмеивается: „Настрогаю рыбы, побросаю ее от свалки к палатке — и ждите Мишку в гости, Владимир Андреич. Вас ему надолго хватит!“ (Весит Шаляпин девяносто пять килограммов.)»

Другая запись: «Утром выхожу из домика — Мишка свернулся калачиком, похрапывает у самого крыльца, а рядом с ним дремлет Малыш. Пигузов негодует, обзывает собак дармоедами, а те сами ничего не понимают: почему мы должны гонять медведя, если хозяева чуть ли не из рук его кормят? Гнать со свалки — другое дело, там условия игры голодное брюхо диктует…

Один лишь начальник время от времени гоняет Мишку ракетами».

Еще одна: «Великий перелом! Главный враг Мишки Пигузов пришел на завтрак в кают-компанию, взглянул в окно на грустного Мишку и сурово спросил дежурного: „Почему медведь не кормлен?“ Я тут же потащил Мишке ведро с остатками молочной рисовой каши. Можете сказать, что это галлюцинация, но я отчетливо слышал Мишкины слова: „Спасибо, дружище, уважил“.

Последняя запись о медведе: «Один из приезжих, этакий Тартарен, лихо стрельнул в Мишку из ракетницы и поранил ему глаз. С ребячьим стоном „Ой-ой-ой!“ Мишка убежал за торосы. Тартарена чуть не избили — тот в оправдание клялся и божился, что Мишка хотел на него напасть. Боровский набрал на камбузе вкусных косточек, пошел искать Мишку, нашел его с запекшейся на морде кровью, звал, хотел покормить, но Мишка убежал — потерял доверие к людям… Боровский вернулся, донельзя расстроенный…»

Больше я Мишку не видел.

…Ночью меня подняли: на ЛИ-2 из Черского прилетает Лукин. Распрощался с Флоридовым и Шиловым, попросил на всякий случай пока что никому не сдавать мою койку и побрел на ВПП — с Пигузовым, Красноперовым и Шульгиным с его бригадой грузчиков: Лукин захватил в Черском картошку для станции. В ясную погоду полтора километра до ВПП были прогулкой, а в ту ночь хорошо морозило, да еще встречный ветер метров пятнадцать, так что дорога сильно растянулась. В домик РП, во всяком случае, я ввалился полудохлым и не просто сел, а рухнул на стул.

— Ай, ай, — сочувственно произнес Павел Петрович, наливая мне кофе, — совсем загоняли писателя, весь в мыле.

— Вот когда я рассчитаюсь за мой фурункул! — обрадованно подхватил Саша Шульгин. — Из английского юмора. Пациент доверительно спрашивает у врача: «Генри, мы старые друзья, скажи мне всю правду…» — «Боюсь, Джон, — ответил врач, — что, если бы ты был лошадью, тебя пришлось бы пристрелить».

Я не остался в долгу и припомнил эпизод из фронтовой жизни Михаила Светлова. Удивительная вещь! Остроумнейший человек своего времени, Светлов юмором не заработал и копейки — походя рассыпал экспромты, которые восторженно подхватывались и по беспроволочному телеграфу разносились по Москве. Я сказал Шульгину, что, поскольку не являюсь лошадью, более подходящим к моему случаю мне кажется экспромт Светлова. Когда однажды на передовой он выступал перед солдатами, начался воздушный налет; однако, несмотря на опасность, в укрытие никто не ушел, и Светлов дочитал свое стихотворение до конца. Но потом, когда опасность миновала, Светлов честно признался: «Я впервые заметил, что в этом стихотворении есть длинноты».

ЛИ-2 уже заходил на посадку, когда на мои предстоящие полеты с «прыгающими» стали заключать пари: Бирюков и Красноперов бились об заклад, что я слетаю максимум на две точки, а Пигузов, хотя и не без колебаний, стоял на том, что меня хватит на целых три. Красноперов, сам бывший «прыгун», искоса на меня поглядывая, рассказал две-три кошмарные истории, но я был холоден и невозмутим, В эту минуту я дал себе страшную клятву, что посрамлю скептиков и слетаю как минимум на четыре точки.

Интересно, кто это впервые сказал: «Поживем — увидим»?

«ВНЕШНОСТЬ, ОДЕЖДА, ПОЛЯРНАЯ ЭТИКА»

Это — строка из записной книжки. А дальше — навеянные ею размышления.

Может, и есть на свете физиономисты, которых первое впечатление не обманывает, но я к ним не принадлежу. Проницательность — не самое сильное мое качество, на этом пресловутом первом впечатлении я ожигался столько раз, что давным-давно в него не верю. В юности меня вообще надували, как молочного теленка, да и в более потрепанной возрастной категории я, случалось, с первого взгляда очаровывался людьми, которые уже на третий или пятый взгляд оказывались весьма сомнительными личностями; случалось и совсем наоборот — люди, с которыми не очень хотелось знакомиться, превращались в нежных и интимных друзей.

Первое впечатление — это одежда и внешность, то есть как раз те самые вещи, которые не столько раскрывают человека, сколько его маскируют. Можете со мной до хрипоты спорить, но изысканно, со вкусом одетый щеголь сразу же вызывает у меня подозрение в том, что он вырядился в спецодежду для охоты за дамским полом (хотя вполне может оказаться, что он славный малый); а другой, который в помятых брюках и с небритой, извините, мордой, тоже не обязательно выпивоха — просто, может, человек переработал и временно плюнул на свою внешность (как сказал бы Зощенко).

Другое дело — женщины, тут с нашим братом случается такая напасть, как любовь с первого взгляда. Но это уже из области не разума, а чувств, и пусть об этом поют соловьями поэты.

По мере того как голова очищалась от шевелюры, а мозги наполнялись опытом, я стал главное значение придавать глазам. «Нет, у него не лживый взгляд, его глаза не лгут. Они правдиво говорят, что их владелец плут», — писал Роберт Берне. В самом деле, если вглядеться, в глазах можно увидеть многое. Для меня, например, безусловно, что если у взрослого человека детский доверчивый взгляд — значит, с ним смело можно иметь дело; если его глаза бегают — значит, на уме посторонние и не всегда чистые мысли; пристально-тяжелый, проверяющий взгляд мне был извечно неприятен — вспоминаются кадровики, которые гоняли меня как собаку; очень хороши чистые, будто вымытые, без задней мысли глаза — они чаще всего встречаются у девушек и женщин, особенно с нелегкой судьбой; люблю глаза с искрами юмора — чую родственную душу, возможный и приятный контакт; уважаю суровый, пусть испытующий, но открытый взгляд бывалого человека, который сам хочет понять, стоит ли с тобой связываться; не испытываю никакого доверия к человеку, который делает слишком честные глаза, демонстрируя вовсе не свойственную ему искренность; и уж совсем не воспринимаю человека с закрытыми глазами. Нет, они у него открыты, и даже широко, но в то же время закрыты. Случалось ли вам видеть такого? Одного я видел. Он умен, даже очень, бывает приветлив, с виду благожелателен, но посмотришь в его глаза — и ни одному слову не веришь: закрытые. Будто на них какая-то пленка, которую так и хочется протереть, как вспотевшее зеркало.

Возвращаюсь к строчке из записной книжки.

На повседневной одежде полярников дрейфующих станций и Антарктиды сказываются два обстоятельства: во-первых, труднейшие условия жизни и работы; во-вторых, отсутствие женского общества. Пожалуй, решает второе: когда полярник твердо знает, что сегодня-завтра и в течение года он женщин увидит только в кинофильмах и на вырезанных из журналов картинках, уход за своей внешностью кажется ему бесполезнейшим и нелепым занятием. Конечно, бывают исключения: Владислав Гербович, например, всегда был чисто выбрит, выутюжен и подтянут, как и положено бывшему флотскому офицеру; аккуратистами слыли и некоторые другие; но основная масса одичавших от отсутствия женщин зимовщиков тратила на туалет и приведение в порядок одежды меньше времени, чем требуется, чтобы выкурить сигарету. Баня — другое дело, ее полярники любят самозабвенно, особенно парную с березовым веником, а все остальное — суета сует: чем лелеять шевелюру — стриги наголо, чем бриться — пусть борода растет вкривь и вкось. И тому подобное. Это — пока не приблизился конец зимовки, когда все начинают лихорадочно чистить перышки: шутка ли, скоро живых женщин увидим!