Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

• Название: Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
• Автор: Артем Драбкин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17582-2

Я ДРАЛСЯ С АСАМИ ЛЮФТВАФФЕ. Артем Драбкин.

Продолжение книги «Я дрался на истребителе» состоит из интервью с летчиками, пришедшими на смену погибшим в тя­желейших боях 1941—1942 годов. И хотя многие из них выпус­кались из училища, имея общий налет около 20 часов, у них было одно существенное преимущество — шанс попасть к опытному и грамотному командиру эскадрильи, от навыков которого во многом зависела жизнь молодого бойца. Единицы из тех, кто пришел на фронт в 1943—1944 годах, стали Героями Советского Союза, но именно они, играя роль ведомых, обес­печивали молниеносные результативные атаки Гулаева, Решетова, Кожедуба и многих других прославленных асов.

---

Так вот, прибыли мы в полк. К Еремину прихожу, представился, а Еремин для меня такая фигура! Я в за­пасном полку отпустил усы для солидности. Он мне го­ворит: «Это что за усы?» — «Для солидности». — «Какой солидности? Ты в бою солидность покажи». Я пошел за палатку, вынул лезвие, которым чинил карандаши, и усы сбрил. Меня распределили в первую эскадрилью Алексея Решетова [Решетов Алексей Михайлович, майор. Воевал в составе 6-го иап и 31 -го гиап (273-го иап). Всего за время участия в боевых дейст­виях выполнил 821 боевой вылет, в воздушных боях сбил 35 самоле­тов лично и 8 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина, Красного Знамени (дважды), Александра Невского, Отечест­венной войны 1-й ст. (дважды), Красной Звезды (трижды), медалями]. Я подошел к палатке, в которой находились летчики, — один выходит — в орденах, вто­рой выходит — Герой. Думаю: «Е-мое! Куда попал!» Но тут меня один парень — как потом выяснилось, Выдри-ган Коля [Выдриган Николай Захарович, старший лейтенант. Воевал в составе 31-го гиап (273-го иап). Всего за время участия в боевых дей­ствиях выполнил 629 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 16 са­молетов лично и 3 в группе. Герой Советского Союза, награжден ор­денами Ленина, Красного Знамени (трижды), Отечественной войны 1-й ст., медалями.] — затолкнул в эту палатку, я представился, все нормально. А тот бородатый, который к нам в па­латку в запе зашел, сказал: «Приедешь в полк — пока­жи, что ты летчик. Дадут тебе пилотаж, так ты отпило-тируй так, чтобы струи шли с плоскостей». Когда мы в полк прилетели на новеньких «яках», которые получи­ли в Саратове, у нас, пацанов, их отобрали, передали опытным. Мне сказали вылететь на проверку пилота­жа. Прихожу, механик докладывает, что самолет го­тов. Держа в памяти наставление, я пилотировал с большой перегрузкой, так, чтобы шли струи. Отпило-тировал, иду на посадку. Сел. Командир подходит: «Ну, ты дал им, молодец». Оказывается, когда я, дурак, пи­лотировал, два «мессершмитта» меня пытались атако­вать, а я крутился, их не видел, но с такой перегрузкой пилотировал, что они не могли меня поймать в прицел. Подумали, наверное, дурак какой-то болтается, и уле­тели. «Да я их и не видел даже». — «Вот за это тебя ува­жаю: другой бы себе присвоил, а ты честно ответил».

Подходит ко мне механик: «Молодец, облетал само­лет!» Я говорю: «Как же так?! Что же ты мне ничего не сказал?» — «Все нормально, подписывай формуляр». Я не знал, что самолет был собранный: шасси от одного, фюзеляж от другого, да еще и не облетанный после ре­монта! Сам механик грязный, самолет грязный. Я тогда только на фронт пришел, а они ночами работают, двига­тели перебирают — куда им там до шелковых платков. Я вспомнил Туржанского, который коврики в столовой стелил, и на следующий день подшил белый подворот­ничок. Механику говорю: «Вон банка бензина, возьми, постирай, чтоб ты орел был!» Сажусь в самолет, а меха­ник мне: «Командир, ты у меня седьмой». — «И послед­ний. Будешь плохо мне самолет готовить — расстреляю прямо здесь: Идет?» — «По рукам». Прилетаю, зарулил, выходит механик, комбинезон постиран, и папироску мне. Я говорю: «Иван, извини». Порядок есть порядок.

Прежде чем вылетать на боевое задание, нас гото­вили. Парторг полка Козлов вводил в курс дела всех прибывающих летчиков. Это был не экзамен, не лек­ция — беседа. Говорил о том, как выходить на цель, как вести разведку, вводил нас в историю полка, как и ка­кие летчики воевали, изучали район действия, матери­альную часть. Вновь прибывшие обязательно сдавали зачет по материальной части и штурманской подготов­ке. От нас требовалось изучить район полета. Сначала давали карту, а потом требовали по памяти ее рисо­вать. Мы сидим рисуем, нас человек шесть, наверное, а тут прилетел командующий армией Хрюкин. Подошел к нам, ходит сзади, смотрит. В какой-то момент он, пока­зывая на меня, говорит командиру полка: «Вот его сде­лай разведчиком». Рисовал я неплохо, да и отец у меня был художник. Так что из 227 боевых вылетов, которые я совершил, 128 — на разведку.

А что такое разведка? В фюзеляже истребителя ус­танавливался фотоаппарат АФА-И (авиационный фото­аппарат истребителя), который управлялся из кабины. Прежде чем вылетать, я раскладывал карту, смотрел задание. Например, нужно снять дорогу в таком-то масштабе, чтоб автомобиль или танк был размером с булавочную головку или с копеечку. В зависимости от этого мне нужно подобрать высоту, рассчитать ско­рость полета в момент включения фотоаппарата. Если я скорость превышу, то снимки будут разорваны, а ес­ли уменьшу — будут накладываться. Кроме того, я дол­жен четко выдержать курс. Если я от курса отклонюсь, то фотопланшета не получится. Сделал все эти расче­ты, потом на карте наметил ориентиры, откуда я дол­жен начать съемку и где закончить. Потом должен вый­ти на цель, найти намеченный ориентир, посмотреть, где эти машины или танки, или что я там еще должен фотографировать, убедиться, что я на него точно вы­шел. Вышел, выдерживаю высоту, потому что если под­нимусь или опущусь, то требуемого масштаба не полу­чится — на одном кадре будет один масштаб, а на дру­гом — другой. И вот я захожу, и уж тут по мне садят из всего, чего можно. Отклониться я не имею права — не выполню задания. И я уже плевать хотел на все эти раз­рывы справа и слева. Конечно, я выполняю съемку на максимально возможной скорости. Почему? Потому, что зенитчики видят самолет «як» и ставят прицел на 520 километров в час, а я не 520 иду, а 600 — все раз­рывы сзади. Прилетаю. Фотолаборант несет пленку в фотолабораторию, печатают ее на фотобумагу, все это дело монтируют в планшет, и получается съемка нуж­ного объекта. Я на планшете расписываюсь, там же расписываются мой командир полка и начальник шта­ба, и этот планшет везут тому, в интересах кого я вы­полнял это задание. Мало того, что я должен был разве­дать, где у них там какой аэродром, пушки, артиллерия, сосредоточение, я должен был дать предположение, а что это значит, что перевозят по дорогам, а почему по этой дороге, а не по другой, какие самолеты на аэро­дромах, и какие задания они смогут выполнять. Поэто­му требовалась мозговая работа и хорошая тактиче­ская подготовка. И я успешно совершал эти вылеты.

А сбитых у меня 4 самолета — мало, но зато на раз­ведку много вылетов. В дивизии 3 полка. 31-й, не знаю почему, больше всего делал разведывательных выле­тов, за 3,5 года полк сделал 16 776 боевых вылетов, из них на разведку 11 150, а остальные — прикрытие поля боя, сопровождение. 85-й гвардейский полк — все в орденах, и командир полка в орденах. А я получил свой первый орден, когда у меня уже было 85 боевых выле­тов! Уже потом выяснилось, что командир полка Ере­мин — хороший командир, но он никому не давал орде­нов, пока ему самому не дадут. Поэтому у нас с награ­дами было туго, но я своего командира не обвиняю.

Как своего первого сбил? Где-то 27 апреля 1944 го­да в Сарабузе готовился к разведывательному вылету Вася Балашов. Его Пе-2 должна была сопровождать шестерка Решетова. Подъезжает Хрюкин, командую­щий 8-й ВА: «Доложить задание!» Решетов докладыва­ет. Хрюкин говорит: «Если на самолете Балашова будет хоть одна царапина, то тебя под трибунал, а если его собьют — расстреляю». Мы вылетели. Балашов 3 захо­да делал. На нас навалились «мессера». Атаковали сверху и снизу. Мы сбили, по-моему, 2 самолета, при­чем один меня чуть-чуть не сбил. Балашов последний заход сделал и уходит, а я смотрю — «мессер» валится. Ведомым у меня был Стадниченко. Он отбивает атаку на Пе-2 Балашова, и «мессер» выходит мне в хвост. Я закручиваю вираж с набором высоты — «мессер» со мной. Набор — это интересный момент. Нигде, ни в ка­ком наставлении не написано, как нужно сделать ви­раж, чтобы выйти выше противника, чтобы сделать ми­нимально возможный радиус. Я набирал высоту, пока его не увидел, пока не встали друг напротив друга. На­чали с 4000, а залезли почти на 7000! Без кислорода! Вижу, сидит рыжий немец, в наушниках, в белоснеж­ной сорочке с галстуком. У меня коленки сразу захо­дили, думаю: «Он же опытный, а я пацан». Мандраж та­кой, а потом думаю: «Нет, не получится у тебя». Я умудрился не то чтобы выйти в хвост, а послать оче­редь выше его в том направлении, куда его самолет движется, и он сам залез в нее. Взрыв! Последний рассудок, последние силы на это пустил. Это была моя первая победа.

А вскоре меня сбили. Летали мы тогда на Як-1. Это было под Херсонесом. Немцы со всего Крыма сполз­лись к Херсонесу и оттуда на всех возможных средст­вах: на баржах, лодках, бревнах каких-то — удирали из Крыма. На мысе Херсонес был у них аэродром. Днем бомбардировщики его разбомбят, а они за ночь его восстановят и опять летают. Я полетел утром рано на разведку. Смотрю — действует. Пришел, доложил. И вот нарядили восьмерку штурмовиков, которые по­вел Григоренко, молодец парень, а мы их сопровожда­ли шестеркой во главе с Героем Советского Союза ка­питаном (тогда он был капитаном) Решетовым Алексе­ем Михайловичем. Штурмовики обычно делали 1—2, 3 захода максимум. Один раз бомбы сбросят, второй раз реактивными снарядами, потом пушечным огнем. А эти попались, они 8 заходов сделали, 40 минут! Снизу «фоккера», а сверху «мессершмитты». Мы были в мыле, устали от воздушного боя, ведь 40 минут дрались! Ос­вободились мы от истребителей противника. «Горба­тые» собрались, через горы перевалили на свою терри­торию. Мы пристроились к ним и идем парадным стро­ем. В том бою ведомым у меня был Володя Михалевич, здоровый белорус, ужасный флегматик. Подлетаем уже к Бахчисараю, а базировались тогда в Сарабузе. В это время «мессершмитты» сверху сваливаются на нас, и меня по правой плоскости. Это страшное дело — чувст­вовать взрывы снарядов на самолете, приближающие­ся к кабине. Я только левую ногу дал, и последний сна­ряд разорвался, попав в бронестекло кабины. Оно раз­летелось вдребезги, и я почувствовал, что мне обожгло затылок и спину. Я посмотрел на Михалевича, думаю: убили его, что ли, почему он не предупредил? Гляжу, он идет — прозевал. За мной шлейф, горит правый бензо­бак. Надо садиться. Куда садиться — все дороги заби­ты техникой, которая гонит немцев на запад. Я самолет «листом» почти под 90 градусов положил, скольжени­ем пламя сорвал, перед самой землей передо мной примерно 100-метровое поле виноградника, но оно перепахано. Я шасси не выпускаю — произвожу посад­ку на фюзеляж. Щитки выпустил, чтобы сократить путь планирования. И перед самой посадкой у меня мысль: «Надо самолет спасать» — и щитки убрал. Приземлился, ну, конечно, проехался мордой по прицелу. Вылез; Ре-шетов меня сопровождал — я ему помахал, что все нормально. Когда пыль осела, смотрю — передо мной, метрах в пяти, скала. Думаю, если б пропланировал еще метров 10, то все, крышка мне бы была — лобовой удар и готов. За мной приехали, самолет полуразобрали, от­везли, и на следующее утро в 12 часов я на нем вылетел на задание.